Наедине с драконом. Его неслучайная попутчица - Лунёва Мария - Страница 2

– Неправда, – меня затрясло. – Джосеми написал, что я красивая, – вспомнив о записке, я подняла руку и показала ее. – Я не морковка, и никто меня никуда не отправит. Папа меня любит, ясно вам? А вы подлые.

Но ответом мне был веселый девичий смех. Одна из драконесс подбежала и выхватила из моих пальцев листок.

– И правда, записка! Джосеми, тебе что, нравится морковка?

– Я ничего не писал, – рассерженно прокричал он. – Что за идиотский розыгрыш?

– О нет, Джосеми, ты влюбился в морковку! – теперь все принялись доставать и его.

Мне же стало так противно. Какие они все гадкие и жестокие!

– Я ничего не писал, – рявкнул он и быстро выхватил бумагу из рук родственницы. – Это что? Это ты сама написала? – Он уставился на меня. – Зачем?

– Я ничего не писала! Мне это она передала, – я быстро нашла взглядом нужную девочку и указала на нее пальцем.

Та поджала губы и просто сбежала в сторону беседки.

– Не ври, морковка, – снова влезла та самая белобрысая, что стояла рядом с Джосеми. – Моя сестра ничего тебе не давала. Ты влюбилась в нашего братца. Влюбилась! Морковка влюбилась!

Они смеялись, я же не понимала, откуда столько ненависти.

– Да за что вы меня так? – закричала я, смотря на Джосеми. Он был немного старше их. – За что?

Он стиснул челюсть, записка в его руках вспыхнула и сгорела.

– За что, – девочка задрала нос. – А думаешь, раз папочка богаче нас, так можешь важной себя считать? Хвастаться садом и украшениями? Дразнить пирожными?

– Да я же для вас старалась, – мне стало так обидно. – Вы…

– Морковка сейчас заплачет, – кто-то кинул в меня землей.

Я не успела прикрыть руками лицо, и грязь врезалась в щеку.

– Кидайте в неё, пусть поплачет.

Моя челюсть затряслась. Я все так же смотрела на Джосеми.

Но он не вмешивался. Комья земли, брошенные с усмешкой, больно врезались в меня, оставляя царапины и грязь на коже и еще более глубокие следы – на сердце. Каждое хихиканье, долетавшее со стороны моих новых «родственников», было острее любого камня. Мое горло сжалось от кома обиды, а глаза предательски застилала влага.

Не выдержав, я развернулась и побежала.

Куда? Не знаю. Лишь бы подальше отсюда.

– Леди Виола, стойте! – за моей спиной закричал работник псарни, но я не успела ничего понять.

Хлопок, грохот сорванной петли. Я обернулась и увидела, как огромный, мускулистый черный пес выбил калитку вольера и ринулся на меня. В его глазах горела слепая ярость, а мои ноги словно вросли в землю от ужаса. Закричав, я инстинктивно закрыла лицо ладонями. Последовал грубый удар в грудь, от которого я рухнула на спину. Воздух вылетел из легких.

А потом – рычание. Жуткое, низкое. И нестерпимая, разрывающая боль в ноге. Такая острая, что белые искры брызнули из глаз вместе с непрошеными слезами. Моё тело пронзил крик, которого я сама не узнала – полный чистого страха и агонии.

– Леди, не шевелитесь!

Ко мне бежали на помощь, но голоса мужчин тонули в моих рыданиях и визгах. Пес, почуявший кровь, глубже вцепился в мою ногу и принялся трепать ее, таская меня по колючей земле.

Детский смех, наконец, прекратился. Они все замерли и смотрели на меня испуганно, поняв, что забава зашла слишком далеко. А в центре стоял Джосеми. Сквозь пелену слез я видела, как шевелятся его губы, он будто что-то говорил. Но не мне. Скорее самому себе.

Он обернулся на хихикавших девиц и, наконец, подняв руки, в отчаянии запустил пальцы в волосы. Мне показалось, что этот жест говорил не об ужасе за меня, а о досаде за испорченное развлечение.

– Сейчас, леди, сейчас, – псу с силой разжимали челюсти, а я лежала, не в силах пошевелиться, и не могла оторвать глаз от своих новых родственников. Их бледные лица причиняли почти ту же боль, что и клыки пса. Им не было меня жалко. Они испугались собаки, и не более.

За что меня? Потому что я богаче? Потому что накрыла для них стол с угощениями? Они решили, что я выставляюсь.

Мысли тонули в дикой боли и страхе.

Закрыв глаза, я заплакала уже молча.

Обидно и больно…

… Меня отнесли в дом и уложили в постель в моей комнате. Служанка, охая, приложила к жуткой рваной ране полотенце, чтобы остановить кровотечение. Вскоре появился и лекарь, а вместе с ним и отец.

Я так обрадовалась ему.

– Папа, за что меня так? – малодушно пожаловалась ему.

Он молчал, наблюдал, как лекарь останавливает кровь и восстанавливает рану.

– Что там? – не выдержал он.

– Простите, лорд, но останется шрам. Такие раны не восстановишь бесследно. Но хромать леди не будет. Кость цела.

– Прекрасно, надеюсь, это послужит уроком, – в его глазах вспыхнула злость.

Я впервые видела это выражение на его лице.

– Папа, – мой голос дрогнул, – почему ты так смотришь?

– Мне донесли, Виола, как ты себя вела, – не слушая меня, строго проговорил он. – Написать записку Джосеми, выставить мальчика глупо. Дразнить детей и гнать их из сада в псарню. Как ты могла, дочь?

Услышав такое, я огромными глазами смотрела на него, не веря. Но отец говорил на полном серьезе. Он отдернул ворот своего сюртука и ослабил бант на шее.

– Это неправда, ты же знаешь, я сама им площадку украшала. Папа… – попыталась объясниться я.

– А после не пустила детей на неё, – бросил он мне в лицо. – Хватит лжи! Девочки мне про тебя всё доложили. Как ты могла так с ними обойтись? Ты моя дочь и так опозорить!

– Это неправда, – прокричала, – они со мной не играли. Они сказали, что ты отошлёшь меня в закрытую школу, потому что я больше не нужна.

Он приподнял бровь и, к моему ужасу, кивнул.

– В пансион для благородных девиц, Виола. И я не вижу здесь ничего плохого. Все леди должны получить образование. И неважно, будешь ты учиться на дому или в специальном учреждении. Хотя второе больше пойдёт тебе на пользу. Как выяснилось, ты очень двулична и невоспитанна. Как я мог так тебя упустить? Но всё, этому придёт конец. Я хотел, чтобы ты отбыла через неделю, но с твоим поведением не вижу в этом смысла. Завтра же уедешь. И подумай над своим поведением. Ты опозорила меня. Ещё и пса дразнила. Немыслимо.

Слёзы стекали по щекам, я смотрела на него и не верила. Но, переведя взгляд на дверь, заметила в проёме его новую жену, а вместе с ней и ту самую девочку, что дразнила меня. Они обе улыбались переглядываясь.

И я всё поняла.

– Папа, разве я такая? Разве я могла так поступить? Это же я, твоя Виола, – прошептала, пытаясь всё же достучаться до его любви. – Папочка…

– Хватит, Виола, эти несколько дней я только и слышу о том, как ты ужасно себя ведёшь. Только и слышу. Я устал испытывать стыд. А дальше что? Начнёшь изводить Этель, – он указал на мачеху, и та вмиг приобрела несчастный вид, – а после и наших общих детей в угоду своему эгоизму и ревности. Хватит, я сыт по горло стыдом за свою дочь. Ты уезжаешь завтра. И ещё раз тебе советую пересмотреть своё поведение.

На его лице было столько злости.

В этот момент я узнала новое для себя чувство – предательство.

Лекарь осторожно касался раны, соединяя ткани. Боль он убрал, физическую, но не ту, что была в душе.

– Ты всё поняла, Виола?

– Да, папа, – я кивнула. – Я уеду.

И всё. Ничего более. Всё было бесполезно. Меня предали. Он позволил себя обмануть, легко поверил в то, что его дочь – подлая обманщица. Я была уже достаточно взрослой, чтобы это понять.

Я мешала его новой жене, ещё не родившимся детям.

А раз мешаю, значит, просто выбросить.

Наверное, эта девочка рассказала остальным о том, что меня ждёт. Они специально дразнили и издевались надо мной, чтобы и я вела себя плохо. Чтобы выставить во всём виноватой.

Так низко и подло.

Бессилие – ещё одно гадкое чувство.

Просить, умолять, унижаться.

Требовать, чтобы меня любили как раньше.

На лице отца я видела лишь злобу.

Взглянув на него, покачала головой и отвернулась к окну.

– Что, больше сказать нечего? – кажется, даже такое моё поведение его не устраивало.