Дети времени (Дети века) - Гамсун Кнут - Страница 3

• Предыдущая
• 3/50
• Следующая

Поручик опять надел на правую руку, где оно должно было быть, кольцо, которое некоторое время носил на левой руке. Он носил кольцо попеременно на разных руках потому, что думал много, и он переодевал кольцо, когда хотел вспомнить ту или другую важную вещь. Это происходило всегда тихо и незаметно; никто не знал, почему он делает это. Да и сам он, может быть, не знал.

У поручика явилась странная фантазия: когда ему приходилось подниматься на второй этаж, он снимал сапоги и надевал туфли. Ведь их уже теперь не двое, – их было почти трое, – так как же ему ходить в сапогах там, наверху, где гуманисты, когда комната жены приходилась как раз под этим помещением. В Сегельфоссе было два больших каменных крыльца, – у мужа и жены с давних времен были отдельные входы; теперь поручику пришло на ум осмотреть крыльцо жены и залить цементом все образовавшиеся щели. Когда наступили морозы, он велел скалывать дочиста весь лед с лестницы.

Но все это раздражало хозяйку так, что она говорила:

– Вы могли бы найти что-нибудь более полезное. Ведь на плотине вам нужно много рабочих.

– Рабочие возят камень и кладут стены; скоро все будет готово. Кстати, я вспомнил, что брали одну из ваших лошадей.

– Зачем?..

– Взяли, не спросясь меня… И лошадь захромала.

– Очень понятно.

– Она не может возить вас в церковь.

Она с трудом сдержала себя и только сказала:

– Жаль. Так я пойду пешком.

Такое разрешение вопроса было для него совершенной неожиданностью. Он надеялся, что жена прекратит свои посещения церкви, пока все не кончится, – не совершится событие: церковь показалась ему еще дряхлее, чем когда-либо.

– Вы можете взять другую лошадь, – сказал он недовольным тоном.

– Нет, мне не надо другой лошади, я пойду пешком.

– Но, – возразил он, – вы должны подумать… Церковь может обрушиться в один прекрасный день, каждая новая буря все больше разрушает ее; может случиться несчастье.

Жена рассмеялась и стала его стыдить:

– Как вы стали опасливы, Виллац!

Жена, на основании некоторых обстоятельств, заключила, что муж ее не из особенно храбрых; она, прямо сказать, считала, что он немного трусоват. И в последние месяцы она не особенно старалась скрывать это нелестное мнение. Почему он всегда ездит шагом? Почему летом избегает трясущегося мостика над мельничной речкой, когда можно перейти ее в брод? Это неспроста.

Мало-помалу поручик привык, что его не понимают; он стал равнодушен, и это уже не отравляло его жизнь. Может быть, он находил, что ему удобнее думать, когда лошадь его шла шагом; может быть, просто намеревался выкупать коня, когда ехал в брод через речку. Но, может быть, также, что он был трусом.

Лейтенант переоделся и поехал к пастору. Он поехал по доброму делу, – хотел переговорить о церкви, которую собирались строить. Рабочие уже навезли камень и нарубили лес. С юга приехал десятник. Можно было начинать.

Это был тот самый пастор Виндфельд, который впоследствии написал историю новой церкви в Сегельфоссе. Он описывает поручика, которому было в то время под сорок, как худого, но крепкого сложения человека, с опущенной головой, длинным выбритым лицом с серыми глазами, орлиным носом и синеватыми щеками. Седеющие волосы были аккуратно расчесаны пробором и из-за ушей зачесаны вперед. Руки у него были длинные и худые, и он всегда носил кожаные перчатки. Его обычным костюмом был синий фрак и желтые рейтузы, а в плохую погоду он носил грубый военный плащ. Все украшение составляло кольцо на правой руке и волосяная цепочка с золотыми часами и брелоком.

Поручик постучался и вошел прямо в контору пастора. Он смахнул пыль со стула желтым батистовым платком прежде чем сесть. Боже, как этот человек презирал в своей гордыне этого служителя господа.

– Вот, видите, жена моя решила… так как церковь может рухнуть каждый день.

Пастор отвечал что-то односложное, вроде: «Да».

– Церковь, как всякая вещь на земле, стареет…

– Конечно, – ответил поручик.– Вот моя жена и решила пожертвовать несколько лесу на новую церковь.

– Правда, это…

– Позвольте мне кончить… И она поручила мне передать вам. Вот по какому делу я приехал к вам.

– Это очень хорошее дело с вашей стороны.

– С моей? Нет, если вы вздумаете когда-нибудь утверждать это, вам придется покинуть приход… Я тут ни при чем. Поняли?!

Пастор знал, что он крепко сидел на своем месте, но видя перед собой этого человека в таком раздражении, он оробел. Поручик был сам на себя непохож; он встал со стула и стоял бледный, как смерть.

Он снова опустился на стул, вынул через некоторое время сверток бумаги и сказал:

– Вот рисунок церкви, если вы пожелаете взглянуть на него.

Пастор развернул бумаги и выразил свой восторг перед чудным маленьким домиком божьим: и колокольня, и шпиц!

– Жена так желает, – сказал поручик, готовясь взять чертежи обратно.

Он развернул другой сверток.

– Вот чертеж плана, если желаете взглянуть. Пастор понимал в этом деле меньше, но он хотел задать несколько вопросов. Призвав на помощь Господа, он сказал:

– Но все это должно быть утверждено?

– Нет.

– А община… департамент?..

– Не нужно.

Поручик снова свернул рисунки, положил в карман и сказал:

– Если вы напишете об этом, то можете сказать, что новая церковь будет строиться в северной части кладбища; там нет глины, а камень. Жена жертвует землю для постройки.

Эта мысль показалась пастору хорошей, и он кивнул одобрительно. Поручик встал.

– Жена уже наняла опытных рабочих; работы начнутся тотчас.

– Не могу ли я, со своей стороны, зайти и поблагодарить вашу супругу от всего прихода за ее щедрый дар?

– Если вы приедете, – поручик взглянул через плечо на сапоги пастора, – если вы приедете благодарить жену, так… у нее свой особенный подъезд. Желаю оставаться в мире!

Он сел на лошадь и поехал шагом.

Все происшедшее так мало касалось его, что он поехал по-другому делу через поля и леса к плотине.

Работы здесь заканчивались, – совершенно новая плотина с высоким падением воды, а к старой плотине был отведен рукав реки и так, что по ней можно было теперь сплавлять лес и бревна из поместья. То была удачная выдумка поручика. Прежде лес приходилось возить по зимней дороге далеко до моря; теперь, когда его можно было спускать по старой плотине, лес не рисковал разбиться в щепки.

Поручик смотрел на работу, не сходя с лошади.

– Через два дня кончим, – сказал он рабочим.

– Через два дня… Да! – подтвердили рабочие, одобрительно кивая.

В то время, когда у владелицы Сегельфосса должен был родиться ребенок, ей было двадцать восемь лет; таким образом, она была еще молодая женщина, здорового телосложения, как бы созданная для того, чтобы стать матерью. Но поручик при своей вечной опасливости боялся, как бы не случилось чего дурного, и принимал особые предосторожности.

За несколько дней до Рождества он сказал своему работнику Мартину:

– Взнуздай серую пару… понимаешь, пару серых.

– Слушаю.

– И отправь их без саней в Ура, в поместье «Ура», к ленсману. Поставь их в его конюшню, пока они мне понадобятся.

– Слушаю.

– Сделав это, возвращайся сейчас домой.

– Слушаю.

– Вот и все…

В рождественский сочельник с самого утра в Сегельфоссе все были в тревоге. За несколько дней перед тем в усадьбу приехала женщина в чепце. Экономка говорила с ней, и ходили слухи, что хозяйке плохо.

Несколько позднее в этот день поручик стоял без фуражки в коридоре между своими комнатами и комнатами жены, разговаривая с женщиной в чепце.

– Но, я надеюсь, что опасности пока нет?

– Нет, но… Нет, с божьей помощью; но… Ведь я прежде никогда не знала вашей жены, и отвечать…

– Надо доктора? – спросил поручик.

– Да. Если только доктор дома.

– Он предупрежден. Я могу привезти его сегодня ночью.

• Предыдущая
• 3/50
• Следующая