Десница великого мастера - Гамсахурдиа Константин Семенович - Страница 21

• Предыдущая
• 21/68
• Следующая

С криком побежали охотники к тому месту, где упал журавль. Георгий забыл про боль в ноге и первым очутился у цели. В высохшем русле реки бился журавль. Сокол сидел на нем с расправленными крыльями и клевал свою жертву, водя кругом зрачками цвета проса.

Арсакидзе посвистел соколу, подкрался, приласкал его, погладил по голове. Сперва высвободил его средний коготь, а затем по очереди и остальные, достал из кармана кусок мяса и, отобрав у сокола журавля, дал ему взамен мясо.

Кровь бежала из запрокинутой, как тонкое горло лекифа, шеи журавля. Он захлопал крыльями и судорожно вытянул их. Странный беспомощный звук вырвался из его горла. Затем зрачки у журавля побелели, и он покорно отдался смерти.

Георгий шел рядом с Арсакидзе, не сводя глаз с сокола.

— Где ты поймал эту птицу, юноша?

— В Сапурцле, сударь.

— А хороши ли черные соколы на охоте?

— Черный сокол хороший ловчий, но его трудно приручить. Дурной нрав у него, упрям, строптив и залетает далеко.

— А что скажешь о соколе ржавого цвета?

— Такой сокол — разиня.

— А рыжий?

— Рыжий лучше и черного и ржавого, сударь, но лучше всех сокол стального цвета: он крупный, быстро приручается, и нрав у него покладистый.

Георгий шел молча. Он думал о Шорене, вспомнил о взятии Кветарской крепости, вспомнил о том, как выжгли глаза Колонкелидзе, и горькой показалась ему жизнь. Царь и Звиад нагнали тогда пленных в пути. С исцарапанными щеками ехала верхом Шорена, рядом с ней Арсакидзе с закрученными назад руками.

«Каким приятным юношей был он тогда и каким стал несчастным в плену, бедняга», — подумал о нем Георгий и вновь обратился к Арсакидзе:

— Чем ты занимаешься теперь в Мцхете?

— Я работаю подмастерьем у Фарсмана Перса, сударь.

— Фарсман хороший мастер? — спросил царь.

— Он очень своенравный, ни с чьим советом не считается, трудно с ним работать.

— А ты можешь работать самостоятельно?

— А как же, сударь, ведь я выстроил церковь в Цхракари еще два года тому назад.

Георгий видел эту церковь.

— А у нас ты строил что-нибудь?

— Я закончил в этом году Итвалисскую церковь. Гебргий знал и эту церковь, она, ему нравилась. «Нужно поговорить с этим юношей, — может быть, он пригодится для строительства Светицховели». — Зайди-ка завтра к царю, — неожиданно сказал он, — говорят, что католикос и царь Георгий хотят строить Светицховели.

— А кто меня до царя допустит?

— Завтра приходи во дворец, я там буду и представлю тебя царю.

Охотники улыбнулись.

Арсакидзе заметил это и тоже улыбнулся. Он посмотрел на того, кого охотники звали Глахуной, оглядел его убогую одежду и подумал: «Обманывает меня этот рыжебородый».

Наступил вечер.

Сумерки спустились на берега Арагвы, в лесу все затихло, по небу неслись к югу караваны журавлей. Кричали отставшие одинокие птицы. Одна-единственная звездочка мерцала в небе. Красные и желтые стога облаков пылали над далекими ледниками Кавкасиони. Когда караульная стража открыла охотникам ворота Мухнарской крепости, Георгий обернулся назад. И снова ему померещилось: на белоснежной вершине стоял храм, объятый пламенем.

Георгий тревожно перекрестился и молча вошел в ворота крепости.

Неподвижно сидит Фарсман Перс в грузинском кресле, украшенном орнаментами, и смотрит на санатлойскую окраину, разрушенную землетрясением.

Бледный свет скупо проникает в окно, кладет блики на изогнутый, как клюв коршуна, нос и пергаментно-желтое безбородое лицо Фарсмана. Дымит в наргиле опиум, мерцает луч, зеленоватый, как бенгальский огонь. Синий дым разбухает, словно хлопья шерсти, и, лениво извиваясь, тянется к высоким сводам, каменной палаты. Судя по бойницам и амбразурам, можно догадаться, что палата эта некогда была крепостью или капищем. На полках валяются в беспорядке фолианты, пергаментные свитки, ступки и пиалы.

На стенах еще видны следы выцветших фресок. Крылатые львы сцепились в схватке вокруг венца; у грифона с задранным кверху хвостом застряла в горле нога человека; всадник с нимбом пронзает копьем глотку дракона.

Седобородый мцхетский эристав с диадемой на голове, опоясанный позолоченным мечом, держит в руках изображение храма. Там же висят чертежи и планы церквей, крепостей, топорики и резцы для тесания камней, треугольники и наугольники.

Из окна на черном фоне видны санатлойские развалины. Обнаженные, разрушенные дворцы, колокольня с обвалившимся куполом, одиноко торчащие дымоходы печей возвышаются над разрушенными стенами.

Слева виден сосновый лес, занесенный снегом.

Глядит Фарсман на отягощенные снегом сосновые ветки, похожие издали на лапы какого-то зверя. Слышит, как они ломаются, как падают ледяные сосульки с карнизов разрушенного купола колокольни.

Из лесу выходит горбатая женщина. Снег хрустит под ее ногами на утоптанной тропинке. Идет по ней рабыня Теброния и тащит на согбенной спине вязанку дров.

Справа дорога на крепость Мухнари. По ней лениво тянется караван верблюдов, звенят бубенцы, фыркают мулы, слышно, как погонщик покрикивает на них, как свистит его плеть.

Снова наступает тишина. Фарсман слышит, как Теброния топает ногами по коридору, отряхивает снег со своей одежды.

Рабыня приоткрыла дверь. Неприязненно взглянул Фарсман на ее лицо, покрытое уродливым родимым пят ном. От холода еще больше покраснело и без того красное, как вареный рак, пятно на лице Тебронии.

Вдруг зашевелились ее толстые, негритянские губы, что-то буркнула она про себя, потом подошла к камину, раскидала в нем головни и подбросила дров.

Фарсман отвел от нее глаза и снова посмотрел на колокольню. Вороны облепили ее, зловеще каркая… В комнату крадется темнота. Теброния шарит в нишах, берет в руки зажженную лучину, зажигает восковые свечи.

Мерцают свечи. Слышно карканье ворон, перезвон бубенцов.

Дверь быстро открылась. Фарсман всматривается в темноту коридора. Вошедший отряхнул снег с ног и направился прямо к креслу.

Взглянув на хозяина, он низко поклонился.

— Добрый вечер, мастер.

Фарсман узнал Константина Арсакидзе и глазами указал ему на треногий стул. Арсакидзе на другой день после разговора с Глахуной на охоте встретился с царем и с католикосом во дворце. Его обширные знания и смелость поразили царя. Особенно понравилось ему, что Арсакидзе знает наперечет все памятники, грузинского зодчества.

— И вот Арсакидзе достал из-под одежды огромный свиток и неуверенно сказал Фарсману:

Я закончил план Светицховели. Вчера был вызван к царю Георгию. Он одобрил мои чертежи, но повелел, чтобы и ты посмотрел их, мастер. Завтра утром я передам их католикосу.

Перекосилось лицо Фарсмана. Он разложил свиток на столе, придвинулся к нему вместе с креслом и, придавив обеими руками чертеж, долго и молча рассматривал его. Затем приказал Тебронии подать светильник.

Теброния принесла светильник. Фарсман поднял голову и принялся вычислять: помножил высоту храма на ширину, определил высоту стен, объем нефов и площадь, высоту купола, количество и размер окон и дверей.

— Все же Мелхиседек настаивает, чтобы храм был трехнефный? — спросил Фарсман у Арсакидзе. — Какая высота помечена у тебя?

— Вдвое больше ширины. Католикос желает, чтобы новый Светицховели мог вместить в себя объем трех церквей — олтисской, которую сожгли грузинские войска, и двух самцхийских, построенных тобой, мастер.

Фарсман нахмурился.

— А что об этом говорит царь?

— Царь дал согласие, мастер.

— Мелхиеедек полагает, что трехсот пленных пхов-цев будет Достаточно, чтобы построить такой храм?-

— Нет, царь предполагает пригнать еще две тысячи рабов из Тао-Кларджети и приставить к ним полсотни опытных греков-каменотесов.

— На какой материал вы рассчитываете?

— Облицовка храма будет из алгетского и голубого сланца.

— А крыша?

— Из сланца.

— А старый материал?

— Старый материал пойдет только на притворы. Так приказал католикос.

• Предыдущая
• 21/68
• Следующая