Вечный колокол - Денисова Ольга - Страница 51

• Предыдущая
• 51/132
• Следующая

— Всем известно, — продолжал Свиблов, — что разрешение на строительство церквей и проповедь Христа в Новгороде щедро оплачены не только серебром, но и купеческими соглашениями о провозе товаров в Европу, и военными союзами с ближайшими соседями. Препятствия, которые мы сеем на пути христианских проповедников, в любую минуту обернутся для нас разрывом этих соглашений и союзов. И сейчас, когда идет война, это на руку нашим врагам. Настолько на руку, что я не верю в случайность и опрометчивость подобного поступка. Я думаю, речь идет о целенаправленном, сознательном расшатывании наших позиций в отношениях с Европой и Ганзейским союзом. Сообщение о грубом вмешательстве в деятельность проповедника уже ушло не только к главам ортодоксальной церкви, но и получено самим папой в католическом Риме. Я не стану утомлять суд чтением откликов на это сообщение, скажу только: меня спрашивают строго и с подозрением — не хочет ли Русь порвать столь выгодные для нее отношения с представителями христианских церквей? Хочу отметить: при попытке проповедников спасти мальчика, на них спустили цепных псов, словно ждали их появления и готовились к похищению отрока заранее.

Млад слушал эту речь, приоткрыв рот. Да он просто наивный ребенок! Родомил был прав: его признание не имеет ровно никакого значения. Здесь, на суде докладчиков, готовится слушанье на княжьем суде. И вечные враги, Осмолов и Свиблов, снова объединяются, теперь для противостояния главному дознавателю. Млад еще вчера чувствовал себя фишкой, которую разыгрывает Родомил, теперь же увидел, чтО против фишки выбрасывают в игру фигуры потяжелей Родомила. Ощущать себя щепкой, которую течение несет в стремнину, было неприятно: свобода воли не значила здесь ничего. Млад не испытывал страха, происходящее напомнило ему гадание в Городище, когда он всеми силами старался сохранить себя, каплей растворяясь в общем потоке. И сначала ему казалось, что для этого нужно всего лишь отмежеваться от происходящего, отстраниться, выйти из игры, но теперь стало понятно — никто не позволит ему просто так отойти в сторону.

И постепенно, сквозь удивление и обиду, сквозь ощущение своей беспомощности, Млад начал осмысливать слова, сказанные Свибловым. Всю чудовищность сказанных им слов! Значит, смерть Миши была заранее оплачена серебром? Торговыми и военными союзами? Кому оплачена? Кто заключал военные союзы, если князь, по сути, еще ребенок? Помнится, Борис хотел запретить строительство христианских церквей на Руси, и разрушить союзы при этом не боялся. Значит, не спор о вере решал Мишину судьбу, а чьи-то интересы? И назвать их интересами Новгорода не поворачивался язык.

Мальчик был продан огненному духу с мечом, продан! И, если верить Свиблову, христианский мир требует от него ответа: где обещанная жертва? Кто посмел нарушить условия сделки? Кто посмел вмешаться?

Мозаика из смутных образов, плавающих в голове, вдруг схлопнулась, легла на плоскость, и превратилась в четкий и яркий рисунок. Белое пламя, огненный дух, Градята, вече, война. И отец Константин, и Свиблов с его союзами и серебром — зримая черта между своими и чужими. Волхв-гадатель, считающий, что будущего не знают даже боги, вдруг увидел это будущее во всем его безобразии. Нет, он не фишка в игре Родомила. С чего он это взял? Неприязнь к Родомилу, глупая ревность, страх перед собственной совестью, перед взглядом Мишиной матери, перед грубыми руками в незажившей ране? С чего он решил, что игра Родомила его не касается? Вот же сидит отец Константин, враг, настоящий враг, купивший Мишину смерть! Вот стоит мздоимец Свиблов, продающий новгородцев чужим проповедникам!

— Не боишься, Чернота Буйсилыч, что и тебя завтра на княжий суд потащат? — тонко захихикал житий человек с плотницкого конца, и его смешок нехотя подхватили остальные.

— Мне бояться нечего, — Свиблов приподнял верхнюю губу, оборачиваясь к говорившему, — я своего мнения не скрываю и ни на кого не оглядываюсь.

— С такой поддержкой-то, чего оглядываться! — усмехнулся боярин с гончарского конца, — сам папа Римский подмогнет, случись что!

— Ты балагана не устраивай, — Свиблов сузил глаза.

— Да нет, Чернота Буйсилыч, это не я, это ты балаган устроил. Предателей вече судит, посадник разбирательство ведет и перед Советом господ ответ держит. Так что ты не нам, ты Смеян Тушичу все это рассказывай. Наше дело маленькое — защитить несчастную женщину, потерявшую единственного сына. Вот отсюда и пляши. А то развел — папа Римский ему письма пишет!

— Смеян Тушичу мы вместе грамоту напишем, — подал голос Сова Осмолов, — и пусть спасибо скажет новгородским докладчикам — за него его работу делаем.

Млад слушал их перепалку и видел, что из десяти человек ни один не станет его защищать. Их не интересовало, виновен он или нет, они осудили его заранее, и решали, как половчее записать это осуждение на бумагу. Когда речь зашла о том, виновен он в смерти или в убийстве отрока, наконец, кому-то пришло в голову задать пару вопросов ответчику.

— Ну, признаешь ты себя виноватым? — нехотя спросил Чернота Свиблов — словно и задавать этого вопроса не стоило. Спросил, тут же отвернулся и что-то зашептал писарю на ухо.

Млад растерялся: он ждал именно этого вопроса, и давно подготовил ответ, но вдруг понял, что придуманные им слова никуда не годятся.

— А? — Свиблов недовольно посмотрел на Млада, как на ученика, не знающего урока.

— Я… — начал Млад, — Я не убивал мальчика, я не смог его спасти.

— Да ну? И от кого же ты его спасал? — тяжело вздохнул Свиблов.

— От того, кому ты его продал, — тихо сказал Млад и глянул боярину в глаза.

Свиблов на это только улыбнулся — легкой, снисходительной улыбкой победителя. Но слова Млада не оставили равнодушным отца Константина.

— Подобные обвинения оскорбляют христианскую церковь, — он поднялся с места, — я требую, чтоб этот человек взял свои слова назад или ответил за них по закону!

— Я пока не упоминал христианской церкви, — Млад не смог сдержать усмешки, — и своих слов я назад не беру: я волхв. Это жрецам христианского бога позволено лгать и бросаться словами. Любой шаман подтвердит: если бы мальчик не пошел навстречу зову богов, он бы умер. Щедро оплаченная проповедь отца Константина вела его к смерти.

— Однако, пока он находился в руках проповедника, он был жив, — сказал Сова Осмолов, — оказавшись же в руках так называемого учителя, мальчик умер через десять дней.

Млад скрипнул зубами: ему не хотелось объяснять этим людям, что такое воля к жизни и почему проповедь христианского бога отняла у Миши эту волю.

— Я не смог его спасти, — повторил Млад, — если это расценивать как виновность в его смерти, то я в ней виновен.

— Запиши, — кивнул Свиблов писарю, — он признается.

Млад, конечно, подивился такому выводу, но спорить не стал.

— Так как писать-то? В смерти или в убийстве?

— Да пиши «в смерти», какое уж там убийство, — сказал самый старый из бояр, с загородского конца, — все равно Сове Беляевичу за него платить.

Суд докладчиков сдержанно посмеялся.

— Это еще неизвестно, — усмехнулся Осмолов, — я надеюсь на справедливость княжьего суда.

Смех стал громче и откровенней.

Несмотря на то, что результат заседания был ясен, суд продолжался еще часа два: в основном, обсуждали грамоту с его решением, потом сочиняли письмо посаднику. За это время Родомил привел доктора Велезара и темного шамана с медицинского факультета, свидетельствующих о невиновности Млада. Их вежливо выслушали, но грамоты переписывать не стали. Млад, все это время стоящий перед судом, устал и мечтал только о возвращении домой. Даже ненависть к отцу Константину поутихла, превратившись в презрительную неприязнь. Снова появилось ощущение, что его, как щепку, несет течением, и он не в силах что-то изменить. Его слова тонули в вязком болоте равнодушия «больших» людей; при всей их нелюбви друг к другу, «малый» человек был им чужим, принадлежащим другому миру, он их просто не интересовал.

• Предыдущая
• 51/132
• Следующая