Опороченная Лукреция - Холт Виктория - Страница 47
- Предыдущая
- 47/66
- Следующая
Затем положил руку на плечо Эркюля и надавил на него с такой силой, что тот едва устоял на ногах, упершись в пол своей тросточкой.
– Альфонсо!.. – начала Лукреция, но Альфонсо перебил ее.
– Счастливо оставаться, дорогая супруга. Вынужден покинуть вашу компанию. У меня много дел – более подходящих моему дурному вкусу. Приятного вечера, позже я навещу тебя.
Отвесив общий поклон, он вышел из комнаты. Ненадолго воцарилось молчание, которое нарушил Строцци.
– Боюсь, я напрасно вторгся в ваши апартаменты. Испортил настроение ему и вам.
– Вы тут не виноваты, – вздохнула Лукреция. – Он здесь бывает очень редко, если не считать тех исключительных случаев, когда приходит и играет на виоле, не обращая никакого внимания на наши разговоры.
– Я ему не нравлюсь, – сказал Строцци.
– Может быть, он не очень хорошо знает вас.
– Он знает обо мне ровно столько, сколько ему нужно, чтобы не любить меня. Я – поэт, это раз. И к тому же – калека, это два.
– Разве это причины для того, чтобы ненавидеть человека? Дорогой Эркюль, он просто никогда не читал ваших стихов – потому что привык думать только о своих пушках… А вот я с удовольствием послушала бы что-нибудь из ваших сочинений. Признаться, кое-что я уже видела – у вас чудесные стихи!
– Благодарю вас за такой лестный отзыв. Но, право, мне неловко в первый же день нашего знакомства привлекать к себе слишком много внимания.
– Все равно, не спешите уходить. Сегодня у нас будут танцы.
Он грустно улыбнулся и показал на свою трость.
– У меня с рождения одна нога короче другой, – сказал он. – В юности они доставляли мне немало страданий. Правда, не очень долго – я довольно быстро понял, что люди, презиравшие меня за уродство, едва ли достойны моей дружбы. К тому же, в один прекрасный день обнаружилось, что пока я проводил все время, лежа на спине и переживая из-за своего недостатка, у меня развились кое-какие другие способности. Тогда я чувствовал себя самым счастливым человеком на свете – это было так, словно вместо двух здоровых ног мне дали пару могучих крыльев.
– Вы не только поэт, но еще и философ, – сказала она. – И мне нравится ваша философия.
– Вы разрешите мне бывать у вас? – спросил он. – Герцог хочет, чтобы завтра я снова приехал в замок.
– С нетерпением буду ждать вас, – ответила она.
Когда Александр узнал о том, что его дочери предложили только десять тысяч дукатов ежегодного дохода, у него затряслись руки.
– Мою дочь обрекают на нищету! – воскликнул он и напомнил старому герцогу о приданом в сто тысяч дукатов, которые тот получил вместе с остальными подарками.
В ответ Эркюль д'Эсте написал о том, что браки с аристократическими семьями не должны обходиться слишком дешево для выходцев из низшего класса, – чем привел Папу в сильнейшее негодование и лишил себя его дальнейших подачек.
Впрочем, в Ферраре сейчас не заботились о папской благосклонности. Лукреция твердо заявила, что будет скорее голодать, чем существовать на жалкие десять тысяч дукатов в год. В своих апартаментах она устроила для герцога пир, а на столы велела поставить кубки и серебряные приборы с изображениями Пасущегося Быка, неаполитанских мечей и мечей семьи Сфорца. Лукреция хотела, чтобы Эркюль знал о ее независимости от него.
Реакция герцога не заставила себя долго ждать. Он побледнел и сказал, что если у нее так много дорогостоящих предметов обихода, то ему можно не волноваться за ее благополучие. У него хватает и своих расходов.
После этого он как-то раз решил навестить ее и обнаружил, что двери комнат на балконе для него заперты.
Эркюль не желал столь откровенной вражды, и вскоре эта небольшая ссора была забыта, хотя он по-прежнему проявлял непреклонность – как и Лукреция – во всем, что касалось денег.
Беременность Лукреции проходила не так легко, как предыдущие. Чтобы отдохнуть и набраться сил, она две недели провела во дворце Белригвардо, принадлежавшем семье Эсте. Встревоженный быстро распространявшимися слухами об их недобрых отношениях, герцог поехал встречать ее на дороге в город.
Узнав об этом, Лукреция умышленно задержалась в пути, из-за чего старому Эркюлю пришлось полдня прождать ее под палящим солнцем. Когда же она наконец появилась, свежая и отдохнувшая в тенистой повозке, то не выразила ни малейшей озабоченности его усталым и рассерженным видом. Тогда-то он и открыл для себя еще одну сторону в характере мягкой и отзывчивой Лукреции.
Герцог Урбинский Гвидобальдо ди Монтефельтре сидел на скамейке в монастырском саду, что простирался за стенами его города. Сегодня боль в пояснице была не так мучительна, как обычно, и он наслаждался покоем, с удовольствием вдыхая душистый аромат цветущих кустарников и деревьев.
Его супруга Элизабетта гостила в Мантуе. Гвидобальдо догадывался, что она и Изабелла сейчас обсуждали скандал, разразившийся между Эсте и Борджа. Изабелла понуждала своего отца дать Лукреции десять тысяч годового дохода и ни дуката больше.
Как они обе ненавидели невестку герцога! В какой-то мере Гвидобальдо понимал Элизабетту – но поступки Изабеллы мог объяснить только ревностью. Перед отъездом супруги он просил ее забыть об их старых обидах и не держать зла на невинных.
«Мне не повезло на войне, – сказал он. – Лукреция тут ни при чем».
Тогда Элизабетта закричала: «На войну ты ушел молодым и здоровым – а вернулся калекой! Александр мог бы спасти тебя. Но он оставил тебя чахнуть в той ужасной темнице. Это не его дело, сказал он. Неужели ты думаешь, что я когда-нибудь смогу забыть его слова?»
«Возьми себя в руки, Элизабетта, – сказал он. – Глупо обвинять эту несчастную женщину».
«Я обвиняю их всех! – продолжала кричать она. – Я хочу, чтобы Борджа испытали хотя бы частицу тех страданий, которые причинили нам!»
Вспоминая о той перепалке, Гвидобальдо качал головой. Разве ненависть может кому-нибудь принести счастье? Нет, чтобы зажить спокойно, нужно забыть о своих прошлых обидах, о старых ранах. Как раз это он и пытался сделать сейчас – даже сейчас, когда Чезаре Борджа проходил с войском через Урбино, возвращаясь из Романьи в Рим.
Предварительно Чезаре попросил соответствующее разрешение хозяев города. Элизабетта отказала бы, хотя бы и знала, что тем самым ввергнет Урбино в войну с могущественным Папой. Она бы кричала: «Я не желаю идти на уступку этим Борджа, какой бы малой та ни была! Пусть ведет своих солдат по длинному пути – в обход Урбино! Пусть знает, что мы ничего не забыли. Он смеялся над тобой, когда ты потерял свое мужское достоинство, – а ведь ему было известно, что в этом виноват его отец!» Гвидобальдо пришлось бы успокаивать ее. Объяснять, что отказ означает войну. Поэтому он был рад, что супруга находилась в Мантуе и они избежали одной из тех неприятных сцен, когда ему напоминали о его увечьях, доставлявших такую боль.
Потягивая вино из кубка, он размышлял о том, когда все это кончится. Верно ли говорят, что аппетиты кровожадного Валентино растут по мере расширения его владений? Что если Чезаре не остановится до тех пор, пока не завоюет всю Италию?
Проклятые мысли. В его жизни было слишком много войн. На них он держался, как подобает солдату, но теперь уже не годится ни для каких сражений. Вот и остается только пить доброе вино да наслаждаться отсутствием своей супруги.
Он задремал, а проснулся от стука лошадиных копыт. Где-то совсем близко слышались голоса.
– К герцогу, говорю вам! Он здесь? Срочно проведите меня к нему!
О чем он успел подумать в течение тех нескольких секунд, которые понадобились гонцу, чтобы добежать до него? Догадался ли он о случившемся?
Элизабетта была права, когда сказала, что только дураки доверяют Борджа. Он открыл свои владения войскам Чезаре, и те получили возможность без боя завладеть самим городом.
Гонец упал перед ним на колени.
– Мой господин, нельзя терять ни одного мгновения! Валентино вступил в Урбино! Теперь город в его власти, и он послал солдат за вами. Возьмите моего коня, мой господин… спасайте свою жизнь!
- Предыдущая
- 47/66
- Следующая
