Соблазненные луной - Гамильтон Лорел Кей - Страница 26

• Предыдущая
• 26/91
• Следующая

– Королева захочет узнать о новых способностях Китто, – сказал Холод.

– Я ей уже сказал, – ответил Дойл.

– А о том, что Рис обрел свои божественные силы?

– Тоже, – кивнул Дойл.

– Когда только успел?

– Когда вы с принцессой отправились к Мэви в большой дом.

Холод задумался на миг, а потом, прежде чем снова поднял к Дойлу тщательно контролируемое прекрасное лицо, в его глазах промелькнуло что-то очень похожее на страх.

– Остальное она тоже знает? – Убрать неуверенность из голоса ему удалось не так хорошо, как из глаз.

– Ты о том, что Мередит, похоже, вернула Мэви ее божественность и, возможно, дала тебе твою? Или о том, что сама Мередит при этом едва не погибла? А может, ты спрашиваешь, доложил ли я ей, что принцесса обрела дар вещего сна?! Или о том, что мы теперь владеем чашей? Какой из этих вопросов тебя волнует, Холод?

– Он не хотел тебя злить, – сказала я.

– Не надо меня защищать! – вспыхнул Холод.

– Да что с тобой? Ты на меня всех собак спускаешь с момента, как я очнулась от обморока!

Холод вперился в кухонный помост перед собой. На помост он так и не поднялся, не хотел приближаться к нам – или, может, ко мне.

– Ты еще спрашиваешь? Я – твой телохранитель, твой Ворон, я клялся защищать тебя от любой угрозы – и едва не убил тебя собственноручно!

Я подошла и протянула к нему руку, но он отпрыгнул прочь.

– Я не хочу опять причинить тебе вред.

– Ты же видел, хотя бы ближе к концу, что мы вытворяли с Мэви. Думаю, я могу без опаски взять тебя за руку.

Холод встряхнул головой, занавесившись от меня длиннющими серебряными волосами. Волосы у него всегда были неправдоподобного цвета новогодней мишуры, но сегодня они сияли еще ярче, чем обычно. Я потянулась к этой сияющей завесе и обнаружила, что волосы влажные.

Он опять отдернулся, уйдя от моего прикосновения, прислонился спиной к кухонному шкафу и обхватил себя руками.

– Когда твой крик разбудил нас, я был покрыт льдом. Нет, – качнул он головой, – не льдом, инеем. Я проснулся покрытый слоем инея. Он почти мгновенно растаял, но на волосах иней был плотнее. Когда я вставал, волосы похрустывали от инея, как ветки на морозе.

У Холода был испуганный вид. Я опять попыталась взять его за руку, и он опять отстранился.

– Нет, Мередит! Я не умею управлять этой силой. Это не то что вспомнить забытые навыки. Эта магия мне раньше не принадлежала. – Он смотрел на меня широко раскрытыми перепуганными глазами. – Я не умею быть богом, Мередит. Я никогда не был богом!

– Мы научим, – сказал Рис.

– А если я не хочу учиться?

– Это другая проблема, дружище, – сочувственно вздохнул Дойл. – Богиня дает свои дары кому пожелает, и не нам спрашивать, почему и зачем.

Что пару минут назад Дойл именно это и спрашивал, он, видимо, забыл. А может, Дойл считал, что только он вправе подвергать сомнению действия Богини. В чем бы ни была его логика – или отсутствие таковой, – никто ему на его ошибку не указал.

– Мы должны рассказать королеве о чаше, – заявил Рис.

– Нет. – Дойл мотнул головой так резко, что тяжелая коса описала дугу в воздухе. – Она взбесится, когда узнает, что мы это скрыли, а я, к примеру, не горю желанием провести ночку-другую в Зале Смертности.

Залом Смертности называлась комната пыток Неблагого Двора. Когда-то христиане считали неблагих адскими демонами. Но если какая-то часть нашего двора и была подобием дантова Ада из знаменитой "Божественной комедии", так это Зал Смертности.

– Как и я, – сказал Холод.

– И я, – присоединился Гален.

– О нет, – прошептал Никка.

Я прислонилась к буфету и посмотрела на Дойла. Он больше тысячи лет был Мраком королевы. Ее правой рукой. Ее верным убийцей. Он был ей верен, хотя в последнее время его верность склонилась на мою сторону. И все же утаивать настолько важное событие от королевы было на него не похоже, особенно если учесть, что рано или поздно она все равно узнает. Она – Королева Воздуха и Тьмы: все, произнесенное в темноте, рано или поздно достигнет ее ушей. А слова "котел", "чаша" и тому подобные непременно привлекут ее внимание. Слишком важен был этот секрет, чтобы надеяться его сохранить.

– А почему ты не хочешь ей рассказать? – спросила я.

– Потому что чаша – не наша реликвия. Она принадлежала Благому Двору. Несколько веков назад чуть война не началась, когда Таранис решил, что мы ее украли. Что он предпримет, если узнает, что она теперь у нас?

– Но королева ему об этом не скажет, конечно, – сказал Гален.

Дойл наградил его таким презрительно-саркастическим взглядом, что Гален подался назад.

– Ты и вправду думаешь, будто среди нас нет шпионов? У нас шпионов при Благом Дворе хватает; нельзя не предполагать, что и Таранис имеет шпионов при нашем дворе. Вот это, – Дойл указал на мягко светящуюся чашу, так спокойно стоящую на столе, – в секрете не утаишь. Стоит вестям о чаше просочиться за пределы этой комнаты, и их не удержишь. Нам надо продумать, что мы станем делать, когда это случится.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Холод.

– Таранис потребует вернуть кубок ему. А мы что? Отдадим? А если нет – пойдем ли мы на войну с благими?

– Его нельзя отдавать Таранису, – решительно сказал Никка.

Все головы удивленно повернулись к нему. Твердость в решениях вообще для Никки не характерна, и уж совсем странно было, что он отважился высказаться по такому судьбоносному вопросу.

– Даже если нам будет грозить война? – уточнил Дойл.

Никка подошел к столу.

– Не знаю, но одно знаю точно: Таранис нарушил один из самых важных наших запретов. Он не меньше века скрывал от всех свое бесплодие, он даже отправил Мэви в ссылку за то, что она не согласилась выйти замуж за бесплодного короля. Он осознанно обрек свой двор на вымирание – на уменьшение силы, плодовитости, самой сущности своих подданных. А когда он испугался, что Мэви откроет или уже открыла нам его секрет, он выпустил на нас Безымянное. Выпустил на свободу самое страшное, что у нас было, хотя не мог подчинить его своей власти. Из-за него погибли невинные люди, а Таранису до них и дела нет. Нам удалось спасти Мэви и поразить Безымянное, но не окажись нас на месте, она погибла бы, а Безымянное могло опустошить пол-Калифорнии. И когда люди узнали бы, что всему виной магия сидхе, последствия для нас могли быть ужасными. Кто знает, как поступило бы людское правительство? А ведь Америка – единственная страна, согласившаяся принять сидхе как свободный народ вместе с нашими обычаями, нашей магией, со всем, что мы есть.

Во время этого монолога от Никки начало разливаться мягкое сияние, словно в его речи была магическая сила.

– Никто не спорит, что Таранис поступил эгоистично и не по-королевски, – сказал Дойл, – но он – король. Мы не сможем ни обвинить его в преступлениях, ни добиться его наказания.

– Почему не сможем? – спросил Китто, все так же сидя с ногами в кресле, с кружкой шоколада в руках.

– Он – король, – со значением повторил Дойл.

– Если царь гоблинов нарушает закон, его можно обвинить в этом перед всем двором. У нас так и делают.

– Сидхе не так прямолинейны, – ответил Дойл.

– Именно потому вы и одерживали верх над нами на протяжении веков – потому что вы самые коварные из фейри.

Я взглянула на Риса, и, наверное, что-то у меня на лице отразилось, потому что он сказал:

– Я не намерен ему возражать. Сидхе коварней, чем гоблины. Видит Богиня, сидхе коварней, чем кто бы то ни было из фейри.

– Как мило, когда сидхе признают правду, – хмыкнул Шалфей.

Я посмотрела на него. Человечек на полке шкафа рядом с огромной кружкой горячего шоколада выглядел совершенно безобидным. Впечатление детской невинности еще усиливалось из-за шоколадных "усов" у рта. Эльфы-крошки всегда спекулировали на своей миловидности. Но я видела, как их стая вырывала куски плоти из тела беззащитного, скованного цепями Галена. Они выполняли приказ принца Кела, но выполняли его с наслаждением.

• Предыдущая
• 26/91
• Следующая