Сны инкуба - Гамильтон Лорел Кей - Страница 7

• Предыдущая
• 7/182
• Следующая

Так что я вернулась на приём, мечтая, что сошлюсь на усталость, и мы уедем, но знала заранее, что номер не пройдёт. Мика вытащил из меня обещание с ним танцевать и заставил меня обещать танец и Натэниелу. Будь оно все проклято. Я редко даю обещания, потому что всегда держу слово, будь оно ещё раз трижды проклято!

Толпа уже довольно сильно поредела. Осмотры мест преступления всегда съедают добрый кусок ночи. Но я знала, что мальчики ещё останутся, потому что машина у меня. Натэниел сидел за столом, где я его оставила, но с ним был уже не Мика, а Джейсон. Они наклонились друг к другу, почти соприкасаясь головами. Короткие светлые волосы Джейсона казались жёлтыми на фоне рыжевато-каштановых волос Натэниела. Джейсон был в синей рубашке, лишь чуть-чуть синее его глаз. Костюм на нем был чёрный, и я знала, хоть он и сидел, что костюм сшит по мерке, итальянского, наверное, покроя. За костюм платил Жан-Клод, а он поклонник итальянских костюмов для своих служащих. Во всяком случае, когда не одевает их как звёзд эксклюзивных порнофильмов. Для обычной свадьбы такой костюм подходил. Джейсон тоже работает в «Запретном плоде» стриптизером, а Жан-Клод — владелец клуба, но не эта работа позволяла Джейсону носить сшитые по мерке итальянские костюмы. Дело в том, что он у Жан-Клода pomme de sang. Жан-Клод как-то вскользь упомянул, что в моем отношении к Натэниелу нет достаточного уважения к его положению pomme de sang. Я тогда послала Мику и Натэниела по магазинам вместе с Джейсоном, и оплатила счета своих двоих мальчиков. Ужасно, но я не могла допустить, чтобы Жан-Клод со своими обращался лучше, чем я с моими. Ведь не могла же?

Вообще говоря, Мика не был у меня на содержании, но жалованье, которое платила ему Коалиция за Лучшее Взаимопонимание Между Ликантропами и Людьми, не покрыло бы сшитый на заказ костюм. А у меня денег на это хватило, и я заплатила.

У меня было ещё время подумать, чего там затевают Джейсон и Натэниел, шепчась как заговорщики. А потом я даже не увидела, а скорее почувствовала Мику. Он стоял на дальней стороне зала, разговаривая с группой мужчин, в основном копов. Он встряхнул головой, засмеялся и направился через весь зал ко мне. Мне редко удавалось увидеть Мику на расстоянии — мы всегда были близки друг к другу, физически. Сейчас представилась возможность смотреть, как он идёт ко мне, полюбоваться, как сидит на нем костюм, как он подчёркивает его широкие плечи, узкую талию, тугие бедра, выпуклость ляжек. Костюм сидел на нем как свободная перчатка. И, глядя, как он идёт ко мне, я видела, что костюм стоил каждого заплаченного за него цента.

Музыка прекратилась раньше, чем он дошёл до меня — какая-то песня, которую я не узнала. Секунду я тешила себя надеждой, что он сейчас сядет и выяснит, чем так увлеклись двое других. Но напрасной была надежда, потому что началась другая песня. Медленная. Я все равно не хотела танцевать, но когда Мика подошёл совсем близко, я подумала, что повод коснуться его на публике — вещь неплохая.

Он улыбался, и я, несмотря на очки, знала, как играет эта улыбка в его глазах.

— Готова?

Я вздохнула и вытянула руки:

— Насколько это возможно.

— Давай сначала снимем куртку.

Я расстегнула молнию, но попросила:

— Давай её оставим, я малость замёрзла.

Его руки легли мне на талию:

— На улице холодает?

Я покачала головой:

— Не тот холод.

— А! — сказал он и отодвинул руки, которые скользили вверх у меня по спине под курткой.

Они вернулись на талию и ушли под фрак, так что теперь только тонкая ткань рубашки отделяла мою и его кожу.

От прикосновения я вздрогнула.

Он наклонился к моему уху, заканчивая долгое, медленное движение рук, соединившее наши тела.

— Я тебя согрею.

Руки его прижимали меня к изгибам и выпуклостям его тела, но не так тесно, чтобы мне стало неловко на публике. Близко, но не так, будто мы склеились. Хотя даже сейчас я ощущала выпуклость под тканью его штанов. Легчайшее касание, сообщившее мне, что не по одной только причине он не прижимает меня так тесно, как мог бы. Он был вежлив. Я, правда, не на сто процентов была уверена, что вежливость — его идея; быть может, он просто почувствовал, что мне неловко. Он всегда был со мной очень, очень заботлив. На самом деле он так точно делал именно то, что я хотела, что мне было нужно, что иногда я задумывалась: а знаю ли я его, или вижу только то, что он хочет, чтобы я видела?

— Ты хмуришься. Что-то случилось?

Он был так близко, что просто поворот головы позволил ему шептать прямо мне в ухо.

Что я могла сказать? Что я заподозрила его во лжи — не о чем-нибудь конкретном, но почти обо всем? Он был слишком совершенным. Слишком таким, каким я хотела, чтобы он был. Значит, это напускное, разве нет? Никто не бывает в точности таким, как ты хочешь. Каждый ведь тебя в чем-то да разочарует.

Он снова шепнул:

— Ты ещё сильнее хмуришься. Что не так?

Я не знала, что сказать. И почему в этот вечер у меня бывало, что приходит дюжина ответов, и ничего нельзя сказать вслух? Я решила сказать полуправду — все же это лучше, чем ложь.

— Я все думаю, когда же ты все испортишь.

Он отодвинулся, чтобы яснее меня видеть, не скрывая недоумения.

— Что же я такого сделал?

Я покачала головой:

— В том-то и беда. Ты ничего, ни в каком смысле, не сделал неправильного.

Глядя на него, я хотела видеть его глаза. В конце концов я подняла руку и сдвинула его очки, чтобы мелькнули эти шартрезовые глаза. Но, конечно, это была ошибка, потому что я утонула в этих изумрудах, поразившись очередной раз, насколько они сегодня зеленые. Я мотнула головой:

— Черт с ним!

— Так что же не так? — шепнул он.

— Ничего, и это и есть не так.

Даже для меня это прозвучало бессмыслицей, но все равно было правдой. Так я чувствовала.

Он улыбнулся мне отчасти озадаченно, отчасти иронически, отчасти самоосудительно, и отчасти ещё как-то. Ничего счастливого в этой улыбке не было. Иногда он прибегал к этой улыбке, и я все ещё не понимала её, но знала, что он использует её все реже и реже, и только тогда, когда я бываю глупой. И хотя я знала, что веду себя глупо, но ничего не могла поделать. Он был слишком совершенен, и я не могла в этом не копаться. Слишком хорошо складывались наши отношения, и я не могла не пытаться узнать, могу ли я поломать их. Не поломать, на самом деле, просто проверить, насколько их можно согнуть. Должна была их испытать, потому что что толку в том, чего нельзя испытать? Да нет, черт, не так. На самом деле, если бы я дала себе волю, я была бы с Микой счастлива, и это начинало меня доставать.

Я склонила голову ему на грудь.

— Извини, Мика. Я просто устала и ворчу.

Он отвёл меня чуть в сторону с танцпола, хотя мы и не танцевали.

— В чем дело?

Я пыталась объяснить ему, в чем дело. Я за что-то на нем пытаюсь отыграться, но за что? И тут до меня дошло — частично.

— Я совершенно спокойно смотрела на убитую женщину. И ничего не чувствовала.

— Тебе надо отстраняться от собственных эмоций, иначе ты не сможешь работать.

Я кивнула:

— Да, но когда-то это требовало от меня усилий. А теперь нет.

Он посмотрел на меня, наморщив лоб, глаза его внимательно глядели поверх чуть сдвинутых очков.

— И это тебя беспокоит. Почему?

— Только социопаты и психи могут смотреть на погибших насильственной смертью и ничего не чувствовать.

Он прижал меня к себе — внезапно, сильно, но тщательно прижимался не всем телом. Так обнимают друга в беде. Может быть, чуть сильнее, чуть интимнее, но не намного. Он всегда будто знал, что именно мне надо, и когда оно мне надо. Раз мы не влюблены, то как он это делает? Черт побери, у меня бывала любовь с мужчинами, которые и близко так не понимали, что мне нужно.

— Ты не социопат, Анита. Ты просто отрезала часть своего существа, чтобы делать свою работу. Ты однажды сказала — это цена, которую ты платишь.

Я охватила его руками, прижалась крепко, упёрлась лбом в изгиб его шеи, потёрлась лицом о невероятную гладкость кожи.

• Предыдущая
• 7/182
• Следующая