Малахитница (сборник) - Коллектив авторов - Страница 4

Между делом нарвала высокой крапивы, дружно она у воды поднялась, сок так и брызжет. Охапка получилась пышная. Руки пощипывало — говорят, полезно для здоровья.

Развернула платок, достала иконку и свечку — девки притихли. По спине Ули пробежал холодок: неужто ведьмы? Их среди обыкновенных женщин не распознать.

Между тем бабы и девки стали собираться. Уля поднесла ладонь козырьком к бровям, прищурилась: нижние юбки у всех были мокрые, прилипли к телу. К ужасу, увидала она очертания коротких хвостиков — ведьмочки совсем молодые, природные. А невольных, тех, кто черную силу при передаче получил, труднее распознать, явных примет нет.

Трясущимися руками зажгла свечку, подняла образ со святым угодником, забормотала молитву. Нечисть кинулась бежать, подхватив лоханки с неотжатым бельем.

«Плохо. Зло теперь затаят, что я их увидела, — расстроилась Ульянка. Воск мутными слезами капал на место спуска коров к реке. — Лишь бы матушка не узнала, огорчится».

Погода установилась ласковая. Весна обрамила все зеленью. Агатовые сосны размахивали широкими ветками приветливо, прогоняя легкий ветерок.

Сговорилась Ульянка встретиться со старшей сестрой. Она замужем за кузнецом, вот-вот ребеночка родит. Матушка напекла шанежек — пусть девки погуляют, молочка попьют да полакомятся, посидят да поболтают. Пока дел особых нет, до страды далеко.

Уля любила такие посидушки. Сестра — почти ровесница, да баба замужняя — рассказывала о своем житье-бытье, учила ее женским премудростям, парни-то засматриваются на Ульянку: рослая, чернобровая, с ровным румянцем, улыбчивая, руки сильные, грудь высокая.

Да ни они одни погулять вышли. Встретились знакомые девки с соседней улицы, разговорились с ними, посмеялись. Ушли те вскоре — налетели вместо них сороки, кружить стали и стрекотать, а Маланье плохо сделалось: живот скрутило, согнулась, а разогнуться не может. Побежала Ульянка за матерью. Вернулись, а Маланья ребенка скинула, лежит бледная, ни кровиночки в лице, зато кровища под ней! Руки-ноги раскинула, глаза неподвижно в небо смотрят. А сороки как пропали.

Страшно закричала мать. Стала волосы седые рвать, биться о землю.

Ей откликнулись и жутко захохотали ведьмы.

— Погубили! Будьте вы прокляты! — мать стояла на коленях, обхватив ноги Маланьи. Потом сняла фартук, завернула синего ребеночка, стала баюкать. Сладковато-приторно пахло кровью.

Ульяна закрыла глаза, подняла голову к небу, кулаки сжала. Что шептала она — неведомо, но лицо изменилось, посуровело. Улыбаться перестала — ямочки на щеках пропали.

Схоронили Маланью с дитем тихо. Почернел отец. Тронулась рассудком мать: завернет полено в платок и качает, внучка представляет. Дементий, вдовец, замолчал, спать перестал, в работу кинулся, стук-перестук по деревне всю ночь из кузни слышался.

Ульянка уверилась: надо идти к Хозяйке. Да родители против — боятся за нее: неизвестно, как поведет себя Малахитница. Своевольная она. Девок не шибко привечает, парней любит, им не отказывает.

Решила Уля повременить, пока мать в себя придет, да за ведьмами последить. Мысль запала ей: извести их самой.

Вспомнила рассказы баушки об особом говоре нечисти, словечках особенных. Стала прислушиваться, по улицам проходя. Через шесть изб услышала, что баба мужику своему говорит:

— Поди принеси одион лопату и другиан вил.

Видит через щель: несет муж ейный одну лопату и пару вил. Смекнула: по-ведьминскому говорит, а мужика подчинила, зельем привязала, как мертвяк ходит, и глаза неподвижные.

Пришла поздно вечером Ульяна к этому двору, покараулить. Выскочила кошка черная в полночь — ударила она ее по лапам ломиком, с собой прихваченным. Взвизгнула животина и назад под забор…

Днем опять вернулась Ульяна, постучала:

— Не займете ли соли?

А у бабы рука перевязана. Зыркнула красными угольями черных глаз. Соли не дала. Толкнула в грудь и захлопнула дверь.

Ульянка оглянулась, сорвала крапиву, свернула пучком, натерла ворота, чтобы соседку покорежило немного. Потом по этой метке стала этот двор обходить стороной, остерегаясь ведьмы.

Обдумывала Ульяна каждый день, как бы к Малахитнице сбегать, совета спросить да помощи попросить: портят деревню ведьмы, сильно вредят народу.

Вот давеча прибежала соседка, плачет, трясется: в сохе нож чужой, трогать боится, муж на рудник ушел. Пока отец Ульянки добежал, нож вытащил — а бабе и не под силу было бы — глядь, а вымя у коровы пустое, сморщенным мешочком висит, все молоко через соху вышло. Взвыла соседушка: детей восемь душ по двору бегает. Чем кормить?

Ульяна уже десять ворот в деревне пометила, где ведьмы живут. Да боялась, что не всех выявила.

Обратилась к батюшке, чтобы помог распознать их в день Светлого Христова Воскресения, когда дается им сила дьявольская, становятся они невидимыми и невесть зачем идут в церковь, становясь спиной к царским вратам, чтобы народ их не видел. И только священник, когда выходит с дарами, может ведьм заметить. Согласился батюшка, да забоялся потом с нечистью связываться. Смолчал, глаза спрятал, перекрестил Ульянку, но совет дал.

В день заговенья положила она кусочек творогу за щеку и спать легла, а в понедельник на первой неделе поста вытащила, пошла говеть и с собой его взяла. В день причастия Святых Тайн увидала, кто из говеющих в церкви женщин ведьмы, но выявила только невольных, которые дар передачей получили, а природные — творог почуяли и скрылись.

Насчитала Ульянка в деревне девять невольных ведьм да девять природных, которым пометила ворота, и решила: надо срочно к Хозяйке бежать, а то скоро вся деревня ведьминской станет.

А ей здесь жить, семью строить. Вон Еремей Галузин, кареглазый да ладный мастер, грозится сватов засылать. А она и не против. Ульяна потрогала атласную ленту и улыбнулась — Еремей подарил.

Говаривали, Хозяйку возле Азов-горы лучше искать, где схоронены разбойничьи сокровища. Они ей-то ни к чему — сберегает от лихих людей.

Ульянка ушла до рассвета, пока все спали. Взяла хлеба горбушку, а воду уж сыщет — в лесу ключей полно.

Заплутать не боялась: люд за кладом хаживал — протоптал тропу. По ней и пошла.

Когда солнце высоко встало, была она уже у Азовкиных слез, родника, села в тенек перекусить, внимательно на расщелины поглядывая: не мелькнет ли ящерка — предвестница Хозяйки горы? Заморилась, глаза напрягая, уснула. А проснулась — темно. Неужто ночь? Вскочила — ударилась головой. Пахло сыростью. Сердце захолонуло: пещера!

Засверкало мелкими искорками. Хозяйка или девка Азовка шалит? Ульяна вгляделась: к ней бесшумно кто-то приближался. Ахнула: зеленоглазка-красавица!

— С чем пожаловала, дочь Корзакова? — голос Малахитницы зажурчал, что хрустальный ручеек.

— Пособи от нечисти избавиться, Хозяюшка! — Ульянка робко поклонилась, но осмелела, заговорила бойко: — Ведьмы распоясались, житья от них нет.

— Веди ко мне Галузина, — от приказа сердце Ули сжалось. — Да не жалей. Ведьмак он. Ведьмы под ним пляшут.

Не успела Уля ответить — хвост ящерки мелькнул — сидит она уже возле ключа, любимого оплакивает, готовит в полюбовники Медной владычице, а верится в наговор с трудом.

Вернулась домой Ульяна сама не своя, как шла, не помнит: слезы глаза застилали, сердце узлом завязывалось, все об Еремее думала, больно люб ей мастер был.

Что делать? Деревню спасать или жизнь свою? Братья-сестры подрастают. Жалко их — сгубят ведьмы проклятые!