Да, та самая миледи - Галанина Юлия Евгеньевна - Страница 39

• Предыдущая
• 39/67
• Следующая

Деверя не было в замке до вечера, иначе бы он появился значительно раньше.

Он пришел около пяти часов, фыркая и роя копытом землю, как неаполитанский скакун.

– Кажется… – начал он, развалившись в кресле перед камином и вонзив свои шпоры в коврик, – кажется, мы совершили попытку слегка отступиться от своей веры?

Я сидела в другом кресле напротив него, выпрямившись и сложив руки на коленях.

– Что Вы хотите этим сказать, милостивый государь? – холодно спросила я.

– Я хочу сказать, – мотнул головой Винтер, словно отгоняя муху, – что, с тех пор как мы с Вами в последний раз виделись, Вы переменили веру. Уж не вышли ли Вы за третьего мужа – протестанта?

Правильно, именно это он и должен был сказать.

– Объяснитесь, милорд! – величественно сказала я. – Заявляю Вам, что слышу Ваши слова, но не понимаю их.

Дорогой брат чувствовал, что я веду какую-то игру, но, как обычно, понять, в чем дело, не смог.

– Ну, значит, Вы совсем неверующая – мне это даже больше нравится, – сально хихикнул он.

Умница моя, какой хороший родственник!

– Конечно, это больше согласуется с Вашими правилами! – ледяным тоном заявила я.

– О, признаюсь Вам, для меня это совершенно безразлично! – Винтер посмотрел на меня с видом победителя.

– Если бы Вы даже и не признавались в равнодушии к религии, – подхватила я, – Ваш разврат и Ваши беззакония изобличили бы Вас!

Боже мой, как приятно, когда собственное мнение и поставленная задача совпадают!

– Гмм… – помял нос Винтер. – Вы говорите о распутстве, госпожа Мессалина, леди Макбет? Или я толком не расслышал, или Вы, черт возьми, на редкость бесстыдны!

– Вы говорите так, потому что знаете, что нас слушают, – льда в моем голосе стало в два раза больше, – потому что желаете вооружить против меня Ваших тюремщиков и палачей!

– Тюремщиков? Палачей?.. – переспросил Винтер, царапая шпорами ковер. – Вы впадаете в патетический тон, и вчерашняя комедия переходит сегодня в трагедию. Впрочем, через неделю Вы будете там, где Вам и надлежит быть, и тогда моя обязанность будет выполнена. Напугали, сударь… Сейчас мы пустим в ход любимые пуританские прилагательные:

– Бесчестная обязанность! Нечестивая обязанность!

Лорд Винтер так ничего и не понял.

– Честное слово, – сказал он, вставая с кресла, – мне кажется, эта развратница сходит с ума! Ну довольно, ну успокойтесь же, госпожа пуританка, или я велю посадить Вас в тюрьму! Черт возьми, это, должно быть, мое испанское вино бросилось Вам в голову. Впрочем, не волнуйтесь: такое опьянение неопасно и не приведет к пагубным последствиям.

Во всем, что касается вина и разновидностей опьянения, дорогой брат знал толк. Ругаясь, как последний боцман, он ушел в полном недоумении.

Если я все правильно рассчитала, Фельтон должен быть где-то поблизости…

В тишине и спокойствии я сидела до семи часов вечера. Скоро должны были принести ужин.

Пора было начинать жизнь пуританки.

Если встречаешься с чем-то новым, не грех это получше узнать. Знания лишними никогда не бывают. Это то, что остается с нами, если отнимут все.

Когда я вышла замуж за лорда Винтера и ждала рождения его ребенка вдали от шумного Лондона в одном из поместий, я с интересом общалась там со старым Вильямом – слугой, который вырастил еще отца моего мужа. Старик оказался пуританином и охотно рассказывал о своей религии. Поскольку пуритане потихоньку становились силой, с которой считались, я постаралась запомнить все, что он говорил, и, к радости Вильяма, охотно учила их молитвы и псалмы. Отличный был человек Вильям, надеюсь ему хорошо в его суровом пуританском раю.

Я приступила к молитве.

Когда-то давным-давно затверженные слова неожиданно гладко слетали с губ, словно я повторяла их вчера.

Солдаты принесли стол, Фельтон, снова застегнутый на всё пуговицы от подошв до макушки, невозмутимо наблюдал за их действиями. Но мешать мне не стал. Охрана чутко уловила этот нюанс и принялась двигаться тихо, чуть ли не на цыпочках, чтобы топот меня не отвлекал. Затем все они вышли.

Я прочитала молитвы до конца и принялась за еду. Вино теперь пить не стоит, жажду придется утолять водой. Это и к лучшему, голова должна быть ясной, я балансирую над пропастью.

Через час солдаты пришли за столом.

Фельтона с ними не было. Значит, он растерян, сбит с толку и боится лишний раз меня видеть. Замечательно.

За окном шумел прибой, то рокотал, то мурлыкал. Я стояла у окна, смотрела на море и слушала его всей душой. Сквозь решетку проникал соленый запах свободы.

Слушать прибой можно было бесконечно, но пора было огласить своды замка другой музыкой, не столь благозвучной, но необходимой.

В комнате зазвучал излюбленный пуританами псалом, весьма неуклюжий и очень напыщенный, как и положено таким вещам:

Сложно вложить душу в эти слова, но я очень старалась. Часовой у двери замер, а затем бухнул прикладом в дверь и завопил:

– Да замолчите, сударыня! Ваша песня наводит тоску, как заупокойное пение, и если, кроме приятности находиться в этом гарнизоне придется еще слушать подобные вещи, то будет уже совсем невмоготу!

Его можно было понять. Протестантский псалом вгонит в тоскливое состояние и самого отъявленного жизнелюбца. Но я ведь пою ради спасения своей жизни, а не удовольствия караульного.

– Молчать! – рявкнул кто-то на него, избавив меня от ответа часовому. – Чего Вы суетесь не в свое дело, наглец? Разве Вам было приказано мешать петь этой женщине? Нет, Вам велели ее стеречь и стрелять, если она затеет побег. Стерегите ее; если она надумает бежать, убейте ее, но не отступайте от данного Вам приказа!

Значит, Фельтон здесь. Ну что же, продолжаем пение.

Почему у пуритан слово «скорбь» относится к нежно любимым? Надеюсь, Фельтон рыдает где-нибудь в уголочке, пораженный божественной красотой священных строк.

Господи, если бы люди почаще слушали шум океана, они бы поняли, что все нужные слова он говорит сам.

К сожалению, это еще не конец псалма. Мучаем часового дальше.

Дверь резко распахнулась, на пороге возник Фельтон, весь белый, с горящим взором.

– Зачем Вы так поете? – вопросил он срывающимся тенорком. – И таким голосом?

– Простите, – чопорно ответила я ему. – Я забыла, что мои песнопения неуместны в этом доме. Я, может быть, оскорбила Ваше религиозное чувство, но клянусь Вам, это было сделано без умысла! Простите мою вину, которая, быть может, и велика, но, право же, неумышленна…

И если в этот миг я выглядела не как святая мученица, значит, всю предыдущую жизнь я прожила впустую.

– Да, да… – сбивчиво сказал лейтенант. – Да, Вы смущаете, Вы волнуете людей, живущих в замке.

Боюсь, он действительно всплакнул где-то в сторонке.

– Я не буду больше петь, – кротко опустила я ресницы.

– Нет, нет, сударыня, – испугался Фельтон, – только пойте тише, в особенности ночью.

Опустив голову, он почти выбежал из комнаты. Я услышала, как за дверью часовой сказал:

– Вы хорошо сделали, господин лейтенант! Ее пение переворачивает всю душу. Впрочем, к этому скоро привыкнешь – у нее такой чудный голос!

• Предыдущая
• 39/67
• Следующая