Поющий тростник - Галахова Галина Алексеевна - Страница 20
- Предыдущая
- 20/46
- Следующая
– Не веришь, что бандиты есть, что они прийти могут?! – со страхом сказала Лена, оглядываясь на дверь, где не висело много хитрых замков, а один, одинокий, висел.
– Не знаю, – ответил Саня. – Мы с мамкой не боимся!
Лена на Саню посмотрела внимательнее, в окно посмотрела, где светлый месяц висел на синем небе над Их родной улицей, молодой Гражданкой, где ходят-бродят по чистому полю подъемные краны по колено в снегу, роются широкими носами бульдозеры и стучат по мерзлой земле зубами экскаваторы, где по ночам горят на груди у подъемных кранов круглые огоньки, как будто их сердца, и здесь же жгут уголек строители для тепла или по неизвестной причине.
– Хочешь, Саня, я помогу тебе найти твоего папу? – сказала Лена, вздрагивая от решимости, волнуясь, связывая все вместе: свою улицу, месяц за окном, себя, Саню, самолет, который с разноцветны ми огнями пролетел над полем только что, и другой самолет, который скоро поднимет ее в воздух и унесет на серебряных крыльях далеко на восток.
Вспомнит она обо всем этом на борту того самолета и заплачет, прибавив его к улице, к Сане, к себе, к месяцу и к самолету с разноцветными огнями.
– Как ты это сделаешь? – с интересом и надеждой спросил Саня.
Он давно проникся к Лене чувством глубокого доверия за то, что она сидеть тогда с ним не бросила и успокоилась, когда он ей про все объяснил. С ней он чувствовал себя в школе увереннее, хотя на переменах и на уроках она редко обращала на него внимание. Ей было с ним неинтересно. Но он незаметно и заметно тянулся к ней, к Жирафе и Алле, даже к Гончарову, потому что чувствовал в них своих товарищей, крепких друзей. Это их товарищество сохранится у них на всю жизнь, и всегда они будут друг для друга Саньками, Федьками, Ленками, кем бы они ни стали, как бы они ни состарились.
– Мой папа командир, у него много солдат! Я знаю рядового Тимофеева, рядового Пятака и еще других! Они – солдаты, может, среди них и есть твой отец?!
– Нет, мой отец у моря служил!
– Какая разница! Если мой папа чего захочет, он всего добьется. Даже маму он завоевал, когда захотел, а она на него и внимания не обратила, – сказала Лена и спохватилась, что начала рассказывать про родителей и может все рассказать. – Ты жди, Саня, и надейся. Мы его найдем, никуда он от нас не денется, – закончила она и стала собираться уходить, но, вспомнив, что не узнала того, ради чего пришла, сказала: – Саня, а почему ты в школу не приходил?
– У меня горло болело, а потом я написал заявление, – сказал Саня важно и протянул Лене лист бумаги, где было написано: "Прошу дать Сани Иванову коникулы. Саня очень устал".
– Каникулы, по-моему, через "а".
– Через "о", от слово кони, которые быстро летят.
– Рано на каникулы, еще февраль.
– Мне не рано, мне как раз, я рисовать люблю! Надо на каникулах мне много рисовать! В школе мне неинтересно рисовать, не люблю я в школе рисовать, я море люблю рисовать. А знаешь, я видел море, я у моря родился, жил на море, и даже помню, как мне было четыре года, и я шел по воде, по морю, с краю, конечно, под ногами камешки сияют, вода на них будто плачет, волны наскакивают, мамка за руку меня сильно держит, и мы идем с ней одни, и нам не страшно, свободно. Вот и здесь мы никого не боимся, наверное, потому.
Лене стало завидно, что Саня так рассказывает, и она сказала, надевая пальто:
– А я! Я сама океан видела, когда папу послали на Дальний Восток. В бинокль видела океан, у него нет берега, он без берега был. И там, знаешь, ходила одна волна, по фамилии Цунами, и всех ела. Куда ни придет, всех ест. Нашего одного знакомого съела, дядю Петю. Не успел уехать, кроликов ему стало жалко, он как раз тогда кроликов разводил, сначала ежей, а потом кроликов, так вместе с кроликами и с домом его съела.
Саня не выказал никакого удивления. Раз Лена говорит – значит, так и было. Лене стало обидно, что он не удивляется, и она стала спорить, что океан больше, чем море, хотя Саня с ней не спорил. Ей еще стало обиднее, и она сказала:
– Знаешь, кем я буду? Манекенщицей я буду, на выставке мод буду!
– В окне будешь стоять и руку вытягивать, неживая вся?
– Не манекеном, а манекенщицей! Во все самое красивое буду разодета, по ковру буду ходить, поворачиваться под музыку, и все про меня будут говорить: «До чего ж она красивая, прямо спасу нет!" Хочешь, я тебе бесплатный билет достану, в первом ряду будешь сидеть?
Но Саня заупрямился, не хотел сидеть в первом ряду. И от бесплатного билета отказался заранее. Лена на него обиделась:
– Не ходи, уговаривать не буду, – и сразу вспомнила про Гончарова. – Я Гончарова позову, ты ведь ни капли не красивый. А Гончаров – он красивый.
Очень ей захотелось поговорить с Саней про Гончарова. Саня, мужественно перенесший ее упреки и оскорбления, спросил:
– Пришел он в школу?
– Не пришел! – вздохнула Лена. – Ты так его расстроил, что он с трудом поправляется.
– Он мне на голову клей опрокинул, а я еще и виноват!
– Нечего было головой вертеть!
– Я не вертел!
– Вертел-вертел, – твердила Лена, хотя отлично знала, что он сидел не шелохнувшись.
Саня не стал с ней спорить. Открыл ей дверь, она нырнула в наступивший вечер, а он закричал ей вдогонку тонким срывающимся голосом:
– Привет от меня! Скажи – не обижаюсь! Ничуть, ни капли не сержусь на него. Подожди, я ему рисунок пошлю, может, скорее поправится. Лови, я в окно тебе сброшу.
Саня достал рисунок, где по синему морю плыли под парусами корабли, похожие на детские санки. На тех кораблях стояли матросы с красными флагами, а капитан курил трубку, переходившую потом в трубу корабля. В самом низу рисунка был берег, засыпанный желтым песком, а на песке росла сочная зеленая трава. Не поскупился на траву щедрый художник, и ту траву, зеленую и сочную, ели коровы разнообразных мастей и оттенков. Коровы были похожи на всех зверей сразу.
Саня высунулся в форточку и отпустил рисунок:
– Лена, лови, Лена!
Но Лена не услышала его, не захотела услышать. Подхваченная начинающейся метелью, бежала она к дому Гончарова, а рисунок, подхваченный той же метелью, летел в другую сторону и упал около маленького мальчика Пети, гулявшего вместе с мамой. Петя нагнулся и поднял бумажку, которую подарил ему ветер. Осмотрел он ее с двух сторон и закричал обрадованно:
– Коловы! Коловы!
Его мама с недоверием и враждебностью отнеслась к той бумажке. Она защищала сына от всех бед на свете, и хотела выбросить бумажку, и скомкала ее, но Петя разжал ее холодную руку своей горячей рукой, расправил рисунок, прижал к себе и сказал страшным голосом:
– Коловы, коловы, му-у-у, – и пальцами сделал на до лбом два острых рога и головой покачал. Мама смеялась, обняла Петю, закрыла его от вьюги шарфом, и потом они пошли все домой: мама, Петя и рисунок.
Дома Петя слюнями стал приклеивать рисунок к стене над своей кроватью, но рисунок не приклеивался и падал. Тогда Петя за руку подвел маму к своей кровати, залез на кровать с ногами и, держа рисунок на стене, сказал:
– НАДА!
И мама приклеила рисунок клеем, и Петя впервые без капризов и сказок лег спать, и долго смотрел на стену, и незаметно уснул, и спал тихо всю ночь, и мама к нему ни разу не вставала. Так и остался Санин рисунок жить у Пети, для которого воспоминания о детстве будут навечно связаны с ним.
А художник, нарисовавший его, ничего об этом не узнает и свое признание получит пятнадцать лет спустя, когда ему вручат диплом об окончании Мухинского училища, когда его картину примут на выставку и он получит за нее премию.
…Федя лежал в кровати, похудевший и начинающий поправляться. Три недели трепал его грипп, раскаляя до высокой температуры и навязывая страшные сны с жужжанием и всевозможными превращениями. Любовь Ивановна лишилась сна и покоя, переживая тяжелейшие минуты в своей жизни. Ольга Сергеевна по просьбе дочери несколько раз заходила к Гончаровым, успокаивала Любовь Ивановну своим приходом. Тогда-то Ольга Сергеевна запретила Лене ходить к больным ребятам, но Лена сказала: "У меня же твоя наследственность, а ты врач. И я тоже вроде врача! Может, потом я буду врачом, а не манекенщицей! Я знаю, что не заболею, ты не бойся за меня".
- Предыдущая
- 20/46
- Следующая
