Венера - Манн Генрих - Страница 13

• Предыдущая
• 13/49
• Следующая

Он умоляюще сложил руки и прижался к ней так робко, так слабо, что она только ощутила на своем плече как будто трепетание голубиного крыла.

— Поедемте со мной ко мне на родину, я женюсь на вас, вы будете королевой. Ведь вам всегда хотелось этого.

И так как она ничего не ответила, смиренно прибавил:

— Хотя вы слишком хороши для этого.

— А королева Фридерика?

— Будет устранена! — тотчас же воскликнул Фили почти смело.

— Так вы согласны? О, герцогиня, вы не подозреваете, сколько добра вы этим делаете! Что вы можете сделать из меня!.. Я еще стану человеком, человеком!

Она взяла его за руку и сказала, точно призывая опомниться:

— Так вы не хотите меня здесь, где я хороша и полна желания любить в течение двадцати четырех часов — или еще меньше — нет, вы хотите сделать меня королевой и… устранить вашу жену.

— Прочь ее! Я так хочу! Рущук докажет, что она не верна мне, мы упрячем ее в монастырь, и конец!

Она подумала:

«Завтра портвейн испарится»…

И она сказала, откинувшись назад, с теплотой и грустью:

— Тогда уедем скорей и будем любить друг друга… на троне.

Фили вскочил, барахтаясь, с растерянными от счастья глазами.

— Сегодня вечером я в самом деле король! Рущук уже увлекся и оставляет меня в покое… Кто из нас двух господин? — задорно крикнул он в сейчас же прибавил с глупым видом:

— Послушайте, герцогиня, раз здесь можно маскироваться, и вы изображаете такую прекрасную гречанку, мне хотелось бы одеться королем.

Она велела подать ему широкий красный плащ, волочившийся по земле. Принесли и корону из позолоченной папки, в форме лилии, выложенную разноцветными стеклышками. Надев все это, король стал гордо прохаживаться по залам, помахивая скипетром. Рущук протиснулся к герцогине и пробормотал:

— Ну, не жалость ли это? Я сделал ошибку, допустив бедного кретина занять трон. Я должен был призвать вас, герцогиня. Почему я боялся, спрашиваю я себя. Что вы за женщина! Гениальная, прекрасная, чарующая — все, что хочешь…

Она взглянула на него. В погасших глазах государственного мужа вспыхнул зловещий огонек, руки его дрожали, как у пьяницы. Его живот колыхался над самой ее грудью.

— Вы изменились за этот час, — заметила она, с лукавством разглядывая исподлобья его покрытое белой щетиной, совершенно искаженное лицо. Рущук пролепетал:

— Я исправлю это, поверьте мне, ваша светлость… Не конспирировал ли я уже однажды для вас, не предавал ли не раз своего монарха и не вел ли всегда двойной игры — для вас? Теперь я опять посмотрю, что я могу сделать. Я велю объявить его слабоумным, что это мне стоит? Обещайте только, что вы приедете и сделаете меня счастливым?

— На сколько времени? — спокойно спросила она.

— Навсегда! Вы будете королевой. Мы будем править вместе. Беата будет устранена. Подходит вам это?

Его перекатывающийся жир почти ударял ей в лицо. Она с отвращением погрузила в него два пальца: Рущук тотчас же, болтая руками и ногами, опрокинулся на подушки. Его щеки пугающе отвисли, взор остекленел. Он провел рукой по покрасневшему лбу.

— Приказать принести воды? — спросила герцогиня, вставая.

— Мне уже лучше, — беззвучно сказал он.

— Вы могущественный человек. Здесь есть люди, которые хотят поблагодарить вас.

Она сделала знак паше. Измаил-Ибн, пошатываясь, подошел к ним. Он был пьян, как при сборе винограда; жены поддерживали его справа и слева и оберегали от падения. Он тотчас бросился к министру.

— Брат, благодетель мой — сказал он, запинаясь, но с достоинством пожимая руку Рущука, — что ты за человек! Посмотрите на него, герцогиня, что он за человек! Всем я обязан тебе — своей жизнью, своим состоянием: властитель правоверных вернул мне его, и генеральным консулом в Неаполе он сделал меня, благодаря твоему заступничеству!

На глазах у него выступили слезы, и он звучно поцеловал государственного мужа в обе щеки. Эмина и Фарида бурно сделали то же самое; Фатма последовала их примеру, мягко и благодарно. Но Рущук не сводил глаз с высокой Мелек; она безучастно стояла в стороне, поводя черными глазами. Герцогиня сказала, легкомысленно смеясь и положив руку на плечо Мелек:

— Дай ему поцеловать руку, Мелек! Он верующая натура, он охотно преклоняет колена перед такими простыми божествами, как ты.

Мелек, не понимая, протянула руку. Рущук припал к ней жадными губами.

— Это тоже моя жена, — объявил, подмигивая, паша. — Ты хочешь ее? Ты ее получишь. Ведь я всем обязан тебе. Дай мне только полмиллиона, и она твоя. Разве я могу в чем-нибудь отказать тебе? С моей собственной женой ты можешь за какие-нибудь полмиллиона делать, что хочешь: но только это, ты понимаешь. Потом ты отдашь мне ее обратно, иначе она была бы несчастна, она очень любит меня… Скажи, ты согласен?

— Как он может не быть согласен? — сказала герцогиня. — Правда, он мог бы легко сдержаться, но он так богат. К чему отказывать в радости себе и другим?

И она ушла танцевать и долго еще смеялась открытыми, влажными губами, поднося лорнет к глазам.

Рущук, позеленев, вытирал лоб своим надушенным платком.

— Не глуп ли я, — бормотал он. — В моем опасном положении не делают таких глупостей. Но сегодня ночью все теряют рассудок, даже я. С этим ничего не поделаешь. И во всем виновата эта герцогиня!

Он тревожно оглянулся; она кружилась далеко от него.

— Но полмиллиона! Меня следовало бы высечь!..

Он хотел вскочить, но в эту минуту Мелек подняла одну из своих мощных рук, чтобы откинуть волосы со лба, — и Рущук сдался.

— Ну? — поддразнивая, спросил паша, тяжело ворочая языком. — Дай мне полмиллиона, и ты тотчас же сможешь делать с моей женой, что хочешь. Но только это, — с пьяным упрямством повторил он.

— Пэ! — произнес Рущук. Он положил руку на ручки кресла и попытался принять безучастный вид. — Пришли мне твою жену, чтобы покончить с этим и чтобы я не слышал больше твоей надоедливой фразы. Ведь ты пьян… Нет, нет! — вдруг крикнул он в страхе, растопырив пальцы. — Уйди от меня! Если я захочу твою жену, я дам тебе знать. Если я делаю какое-нибудь дело, то делаю. Если я не делаю его, то это мое дело. Иди-ка отсюда!

— Ты позовешь меня обратно, — икая, сказал паша и, пошатываясь, двинулся дальше. — Ты получишь ее за полмиллиона. В чем я мог бы отказать тебе? Можешь делать с нею, что хочешь. Но только это!

Рущуку и паше завидовали: они удовлетворяли свои желания, громко выражали их, требовали больших сумм, бранились. Каждому хотелось подражать им. Было сброшено еще несколько цепей. Парочки разгорячились еще больше. Там и сям обменивались колкостями.

Винон Кукуру за лавровым кустом позволила прекрасному маркизу Тронтола поцеловать себя в затылок. Ее сестра Лилиан, проходя мимо, раздвинула ветви и сказала:

— Не стесняйтесь, Феличе, не стоит. То, что вы делаете с этой дамой, не идет в счет.

— Почему? — невинно спросила Винон.

— Потому, что это делают с ней слишком многие.

— Право, маркиз, я думаю, что она ревнует. Кстати, ведь мы еще не поздоровались. Дай мне руку.

Лилиан выпустила ветви.

— Вы видите, Тронтола. Разве не печально, что сестры даже не здороваются друг с другом? Можно ненавидеть друг друга — я ничего не имею против этого, но здороваться все-таки следовало бы. Впрочем, я не питаю к Лилиан ненависти, ведь она нисколько не выше меня…

Лилиан вдруг очутилась за кустом, возле них.

— Я не выше тебя? Я настолько же выше тебя, насколько чистая совесть выше нечистой…

— Это красиво сказано.

Сестры мерили друг друга взглядами. Лилиан стояла, выпрямившись, в своем металлически сверкающем платье, точно в потоке кинжалов. Винон мягко лежала в своем красном шелку, выставляя покрытую кружевами грудь; лицо ее отливало молочным блеском, точно опал.

— Это настолько же красивее, — заявила Лилиан, — насколько свободная артистическая жизнь красивее тайных пороков.

• Предыдущая
• 13/49
• Следующая