Кукомоя - Луговцова Полина - Страница 1

Человеческое существо в своей порочности

всегда страшнее любого нечеловеческого

Г.Ф. Лавкрафт

Над лесом прокатился гром, глухой и протяжный, похожий на утробное рычание дикого зверя. Женщина, шагавшая к лесу с большими корзинами, замерла, вскинула голову и охнула: тяжёлая иссиня-чёрная туча ползла ей навстречу, цепляясь рыхлым брюхом за растрепанные макушки берёз. Надо же, как быстро подкралась гроза! А ведь перед тем, как выйти из дома, женщина видела за окном чистый горизонт.

Она растерянно оглянулась, словно раздумывая, не вернуться ли в посёлок, оставшийся на другом конце тропинки, что тонула в сочной зелени просторного луга. Там, над крышами приземистых изб, синело безоблачное небо. Купола старой церкви, высившейся на отшибе, за светлой березовой рощицей, сверкали на солнце остатками сусального золота. Осенив себя крестным знамением, женщина собралась с духом и продолжила путь к лесу, мгновенно потемневшему под грозовым покрывалом. С каждым шагом, отдалявшим ее от поселка и церкви, становилось все страшнее: ведь всем известно, что рядом с церковью Божья защита куда крепче. Правда, люди знали, что окрестная нечисть нет-нет да и пробирается в поселок, однако надолго там не задерживается: блеск церковных куполов не дает ей разгуляться, худо ей делается, и уходит она прочь несолоно хлебавши, возвращается назад, в лесную чащобу, туда, где отродясь нога человека не ступала… или не отродясь, но, по крайней мере, с тех пор, как пошла молва о том, что в ущелье под Совиной горой поселилась злобная ведьма, а было это примерно полвека назад. Вот тогда-то и потянулась нечисть в эти края, заполонила все леса в округе и успела немало народу сгубить, прежде чем люди стали ее остерегаться и научились с нею ладить. А ладить пришлось, иначе как жить-то? К тому же все лесные дары сделались для сельчан недоступными: ни по ягоды, ни по грибы они больше не ходили, рыбу в озере не ловили, на зайцев и уток не охотились. Пришлось им задабривать нечисть, чтобы привычные блюда на столах не перевелись, ведь такую еду в сельском магазине не купишь. Но не только ради этого задабривали, а скорее, старались для того, чтобы самим не пропасть, чтобы нечисть весь поселок не сгубила.

Так и повелось у них с давних пор: в лес шли с полными корзинами, а домой возвращались налегке – все стало наоборот, не так как у людей. В качестве даров приносили всякую всячину: домашнюю утварь, одежду, столярные инструменты и, конечно, продукты, из тех, что в лесу не добыть. Несли соль, сахар, муку, конфеты, пряники – то, что продавалось в местной лавке с громким названием «Универсам». Нечисть охотно брала все подряд, кроме денег – деньги всегда оставались лежать в том месте, где складывались дары, а остальное исчезало. Местом для подношений служила развилка трех сросшихся у основания берез. Выбрали такое место не случайно, ведь согласно поверью, развилки деревьев – это врата, через которые обитатели потустороннего мира приходят на этот свет. Для живых людей в таких развилках тоже была своя польза. Считалось, к примеру, что, если через развилку между сросшихся берез пройдут влюбленные, то век будут жить неразлучно. Развилка между осинами сулила избавление от тяжелой болезни или испуга, а если отыскать три такие развилки и пройти через них в один день, то даже смерть может отступить. Сросшиеся ели приносили удачу охотникам, и если те их находили, то неизменно возвращались из леса с добычей. Впрочем, ели давно никого не интересовали: никто из сельчан в лес не углублялся, заглядывали лишь для того, чтобы оставить дары в развилке трех берез, находившихся в десятке шагов от опушки. Ходить на охоту никто не осмеливался. Последний храбрец, дерзнувший поохотиться в окрестных лесах на зайца, вернулся в поселок спустя месяц, весь седой, а когда его стали расспрашивать о том, что с ним приключилось, бедолага лишь мычал и хрипел, тараща глаза и указывая трясущейся рукой то в сторону леса, то на Совиную гору. Он так и не смог вымолвить ни слова, а потом рухнул замертво.

Женщина тягостно вздохнула, вспоминая тот день. Странно, что он сохранился в ее памяти в мельчайших подробностях, ведь столько лет прошло! Тогда она была девятнадцатилетней девушкой, и называли ее просто Дусей, а не Евдокией Егоровной, как сейчас. Воспоминания того времени либо стерлись начисто, либо стали тусклыми и обрывочными, и не поймешь теперь, что произошло на самом деле, а что приснилось, но только не случай с горе-охотником – о нем она помнила так, словно это было вчера. Порой трагические картины, связанные с тем событием, непроизвольно возникали в ее голове. Вот и сейчас перед глазами замаячил образ священника, побледневшего при виде покойника: именно в тот момент Дуся поняла, что ведьма под Совиной горой и лесные чудища, о которых судачили в поселке, не выдумки.

Священник не позволил внести в церковь гроб с усопшим для отпевания, заявив, что в мертвом теле могла затаиться лесная нечисть и в таком случае храм будет осквернен. Жене охотника пришлось смириться, но Дуся слышала, как она ворчала, что священник просто-напросто испугался и придумал отговорку, чтобы не оставаться одному с гробом на всю ночь (в то время еще соблюдался обычай, согласно которому усопший должен был «переночевать» в церкви перед погребением, а утром над ним проводилось отпевание и совершались прочие погребальные обряды). Покойный охотник был первым, кого священник отпел заочно – просто произнес положенные молитвы над горсткой земли, принесенной с кладбища, и с тех пор так делал всегда. К тому же он стал запираться в церкви сразу после заката и не то что покойников, но даже прихожан туда среди ночи не пускал. Люди поначалу роптали, а потом пошла молва, что запирается священник не зря и что церковные двери все сплошь в глубоких царапинах, будто дикие звери приходят туда, чтобы поточить о них свои когти.

От этих нерадостных мыслей страхи Евдокии Егоровны еще усилились. До лесной опушки оставалась пара шагов, и прежде чем ступить в тень тучи, зависшей над лесом, она вновь оглянулась на поселок и отыскала взглядом свой дом. Тот уменьшился до размеров спичечного коробка, но все же его вид придал ей уверенности. Возникло ощущение, что между ней и домом протянулась невидимая ниточка вроде страховки, благодаря которой она сможет выйти из леса, что бы с ней ни случилось, даже если ее угораздит провалиться в потусторонний мир.

Начал накрапывать мелкий дождик, и Евдокия заторопилась. Плечи у нее давно уже ныли от тяжелой ноши, и, разместив корзины с дарами в центре развилки, она ощутила небывалое облегчение. Основание развилки было выложено плотно пригнанными друг к другу березовыми палками, образовывавшими ровную просторную площадку, на которой могла поместиться дюжина таких же корзин. Палки, вставленные между стволов в виде распорок, складывались в подобие решетчатых стенок и не давали подношениям вывалиться наружу. Сверху всю эту конструкцию накрывал навес из бересты, служивший защитой от дождя и снега – получалось нечто вроде сусека. Таких «сусеков» в лесу насчитывалось не меньше десятка, но этот находился ближе остальных к краю леса. Если он оказывался заполнен, Евдокии приходилось идти к другому «сусеку», но такое случалось редко: дары в «сусеках» не залеживались, словно нечисть дежурила где-то поблизости, наблюдая за их наполнением.

Подумав об этом, Евдокия поёжилась и прислушалась к шелесту листвы: дождь ли это, а может, крадется кто? И тотчас ёкнуло сердце: нет, не дождь! Где-то совсем рядом листва шелестит, а в дождь шумела бы повсюду. Но прежде чем Евдокия поняла это, она кожей ощутила чье-то присутствие. Страх всплеснулся в груди скользкой рыбой, побуждая бежать прочь без оглядки, но Евдокия замешкалась. Любопытно стало: кто же там, все-таки? Она затаила дыхание и отчетливо различила в наступившей тишине тяжелое влажное сопение, похожее на человеческое. «Не человек это! – подумала Евдокия. – С чего бы человеку молча стоять у меня за спиной?» Ее взгляд упал на блестящий бок чайника, выглядывавший из корзинки. Новый чайник, хороший, но с изъяном: носик слишком низко расположен – чуть качнешь, и вода выливается. Евдокия купила его для себя, но, разочаровавшись, решила отдать нечисти вместе с прочими дарами – двумя пятикилограммовыми кулями муки, тремя пакетами сахара по килограмму каждый, двумя пачками гречки по восемьсот граммов, упаковкой чипсов и тремя пригоршнями конфет россыпью. Обычно нечисть благодарила за дары, возвращая корзины, наполненные грибами и ягодами, к порогам домов их владельцев, но если удавалось угодить нечисти чем-то особенным, то впоследствии можно было обнаружить в своих корзинах еще теплые тушки зайцев или рябчиков, а то и свежих, разевающих рты карасей.