Тщеславие - Лысенков Виктор - Страница 22
- Предыдущая
- 22/61
- Следующая
Сергею не хотелось уличать Павла Анатольевича в том, что он выдумал свой мир. Но какой смысл? - Ему ведь объяснили причину этого бзика. Открыть для себя какие6-то тайны? Зачем? Хотя... Если подумать - просто слушать Павла Анатольевича - станет очень быстро скучно. Может, попытаться вжиться в его ситуацию или представить параллельный сюжет с рассказанным его кинематографическим товарищем? Или задать ему другие вопросы? Не о знаменитостях. А совсем о другом. Вечером Сергей извинился перед Александрой Ильиничной, сказал, что он хочет побродить по парку с Павлом Анатольевичем и поговорить с ним.
Павел Анатольевич с воодушевление рассказывал ему, как снимался "Сорок первый", как Чухрай спрашивал его, правильно ли он сделал, что на главную роль пригласил Извицкую, или рассказывал, как снималась знаменитая сцена в фильме "На семи ветрах с Ларисой Лужиной, и как он ушел со съемочной площадки, чтобы не смущать Лорочку. Сергей слушал и ждал случая, как перевести разговор на другое". Павел Анатольевич! А вот те, кто управляет кино (он не мог же его выдать, что главврач рассказал ему всю историю великого деятеля мирового кинематографа) - они ведь наверняка бывали на съемочных площадках - как они себя ведут?". Павел Анатольевич, не меняя интонации, продолжал: "Ну да, ну да! Очень часто. Вот иду один раз я по коридору (наверное, забрел туда, где был я - подумал Сергей), и вижу начальника отдела производства. Ну, думаю, сейчас спросит, приготовил ли я тут Павел Анатольевич на мгновение задумался - новая роль требовала другого объяснения - предложения об оплате зарубежных артистов в картине Бондарчука. Я бросился к себе за бумагами... Знаете - нужные не всегда под руками...". Потом Павел Анатольевич рассказывал что-то о бумагах - правдивый вымышленный рассказ. Сергей сразу представил себе всю картину - словно на широкоформатном экране: вот испуганный Павел Анатольевич метнулся в свой аппендикс - не оглядываясь, не останавливаясь, почти зажмурясь - не узнал ли его начальник управления, как, мобилизовав все свои душевные силенки, вошел как ни в чем не бывало в свою комнату, где сидели еще три или четыре клерка его уровня, или чуть выше, или - чуть ниже - какая вобщем разница! Сергей уже не слышал вершителя судеб современного кинематографа, а уже был им, уже садился за стол и начал перекладывать с места на место различные буклеты, разные журналы - "Советский экран", польский "Фильм", "Искусство кино", но поскольку страх еще не отпустил его, он не мог заниматься бумагами, а рассматривал картинки, и вот уже он говорит с Беатрис Тышкевич (или Барбарой Брыльской? - но, в принципе, какая разница - обе что надо!), вот он уже советует Эльдару в задуманный им фильм взять лучше Барбару, поскольку ее красота не столь царственна, как у Беатрис, и Эльдар благодарит, говорит, что подумает, и, вероятнее всего, когда сценарий будет утвержден, он пошлет приглашение именно Барбаре. Сергей чувствовал, что картинки в журнале отвлекают его от встречи с кумиром, пусть и не на бронзовом коне, но налитым бюрократической мощью государства и что смять его - т-фу! - плевое дело! А как надо держаться с начальством, если тебе нужна квартира и ты стоишь на очереди! Вылетел с работы - на новом месте новая очередь на пятнадцать лет. А это уже за пределами пенсионного возраста! Сергей даже передернулся от этих мыслей, подумал, каково человечку все время жить в таком напряге, если он только за эту, сжатую в сотые доли секунды ситуацию, пережил и страх, и унижение, и безысходность. И как от этого спастись? Бедный Гулямов! Вот почему он с любым на этом "Шашлыкфильме" здоровался первым прижимал руку к сердцу и спрашивал,как здоровье, семья и все прочее. Ему, никогда раньше не работавшему в местном или смешанном коллективе все это было в диковинку, но сейчас диковинка открывала свой иной, зловещий смысл. Сергей вылез из шкуры Павла Анатольевича и задал тому вопрос как раз по теме, о которой только что рассуждал его спутник. "Павел Анатольевич! А вот с иностранных съемок трудно вам было получить, ну, скажем, те же доллары?". - "Да зачем советскому человеку доллары?". - "Как, зачем? В той же "Березке" такие товары можно отхватить. Джинсы, например". (Сергей повеселел внутри: хорош будет этот в джинсах!), но Павел Анатольевич не уловил ничего плохого и ответил просто: "Что вы, Сергей Егорович! В Комитете не принято ходить в джинсах. А валюта... Даже Бондарчуку за фильм "Ватерлоо" ее не дали: сказали: разве вам не хватает на жизнь? Или вы, советский режиссер, хотите стать миллионером? Это же против нашей морали!". - "Не знаю, не знаю, - решил подначить идеолога кино Сергей. - С долларами такую красотку можно снять у метрополя!". - "Да зачем же Бондарчуку красотки - у него жена - лучше любой красотки!". И Сергей подумал: "Несчастный человек, давший советы несметному числу актеров и режиссеров, можно сказать, двигавший мировой кинопроцесс, даже не подумал, что красотку можно снять и ему, а не только Бондарчуку. Но какая там красотка - жены не было у Павла Анатольевича. Может, и была на ранней советско-романтической юности, да потом ушла от тупика, однообразия, бесперспективности. Вот так. Гармоничное общество - не за горами. В отличие от коммунизма на армянский манер.
Сергей на второй день, пока комиссия копалась в документах - ему никто не предлагал этой работы по двум причинам: он мало что понимал в такой специфической области медицины, а потом должность помощника самого министра не позволяла кому бы то ни было давать ему поручения (и он, найдя удочки у работников больницы, пошел к реке ловить форель. До ворот было не так уж и близко. Дорога огибала вздыбленную массу земли со скалами, называемою здесь горой, потом, за кустами, вдруг появлялся шлагбаум. Был он установлен в таком месте, что обойти его было нельзя: с одной стороны крутая гора, с другой - сама река. Правда, по берегу, если идти в окружную, можно прийти в больницу. Но больные вряд ли знали эти топографические тонкости. У шлагбаума два дежурных внимательно всматривались в него до тех пор, пока он не сказал: "Не бойтесь, я - не псих. Я - из комиссии. Скажите лучше, где тут приличный клев. Он расположился на берегу реки, там, где уже не было никакой дороги, однако та, что идет вокруг горы из больницы, была выше по течению. Он не помнит, сколько времени он просидел у реки - клевало размеренно, втягивая и затягивая процесс. И вдруг он услышал шум. Оглянулся. По речной дороге к шлагбауму подходили двое больных, и, к изумлению Сергея, одним из них была Александра Ильинична. Очень быстро подъехала из больницы машина и санитары стали их сажать в просторный фургон - не было никаких смирительных халатов, сопротивления или какого-то насилия со стороны санитаров. Больные словно понимали свою вину и свою безысходность. Уже почти скрывшись в дверях, Александра Ильинична увидела Сергея и вдруг крикнула ему: "Не смотрите! Не смотрите сюда! - Я не хочу, чтобы Вы видали меня такую!". Сергей понял крик к человечности и отвернулся, спустился на пару шагов к реке, чтобы не видеть, как "уазик" увезет жаждавших свободы". Как ни крути, - подумал Сергей, - но у безумных, хоть по кругу, хоть напрямую конец пути упирается в шлагбаум.
Эта поездка в лечебницу для душевнобольных подвигла Сергея на несколько совершенно конкретных шагов. Самое первое - он решил, по совету Александры Ильиничны, испытать себя ночью в полном одиночестве, но не в городе, а в горах - ведь в городе смутный настрой души может сбить проезжающий автомобиль, от которого веет спокойствием нормальной жизни, одинокий прохожий, зажегшейся свет в окне и силуэт в нем, особенно женский, как правило, в такое время суток теплый и домашний, лай собаки или еще какой-нибудь городской звук. Он подготовил свое ружье, всю правую часть патронташа заполнил картечью, левую - крупной дробью. Он не раз бывал в горах с компаниями, но сегодня решил идти один. Собственно начиналось в конце недели. Как часто бывает, шеф улетел в Москву, оставив ему доработать кое-какие бумаги. Сергей забрал их домой и в три дня все подготовил для машинки. Утром в четверг он отдал секретарше бумаги и уехал на вертолетную площадку санавиации возле республиканской больницы. Он уже бывал здесь и сделал шефу ряд ценных предложений, чем явно обрадовал министра. Знал бы тот, что для Сергея авиация - близкое и родное дело, и что простой врач в жизни не заметит, Сергей ухватил сразу и отразил в справке. Теперь он сидел в диспетчерской и ждал, когда будет вызов в нужном ему направлении. Наконец, рация подала сигналы: "Анзоб, Анзоб! Срочный вылет! На руднике - авария, есть пострадавшие!". Уже через пять минут вертолет шел над Варзобским ущельем, а Сергей прикидывал, как он выйдет в Анзобе, пройдет по хребту до вечера в направлении Магианской экспедиции, проведет где-нибудь у снеговой линии ночь, всю пятницу будет идти вниз по Гиссарскому хребту. Немного тяжело дышать в вертолете. И потом, в горах. И когда он шел вверх, и когда вниз, а может - стоял на месте. Где-то отмечалось, что дыхание несвободное. Раньше никогда не было...
- Предыдущая
- 22/61
- Следующая
