Одна маленькая ошибка - Смит Дэнди - Страница 7

Пальцы Джека на мгновение стискивают мою руку чуть крепче – значит, углядел Аду. Лицо у него каменеет, и я начинаю беспокоиться: сейчас точно ляпнет что‐нибудь эдакое.

– Джек, пожалуйста, – предупреждающе начинаю я, – только не надо…

– Ада! – окликает он, не обращая на меня внимания. Сестра оглядывается и, заметив нас, натягивает улыбку гостеприимной хозяйки. Ада с Джеком не ладят; он считает ее лицемерной пустышкой, а она его – самовлюбленным нахалом. Выпустив мои пальцы, Джек направляется к моей сестре, и я торопливо шагаю следом.

– Извини, припоздал, – говорит Джек, расцеловав Аду в обе щеки. – Матушке нездоровится. Просила ее извинить.

– Бедняжка, – воркует сестра. – А Чарли?

– Братишка в Вест-Энде: у Тобина сегодня торжественное открытие. Ладненько, вот, держи, – Джек протягивает Аде бутылку. – Это от нас всех.

– «Дом Периньон»? – округляет глаза сестрица. – Право же, не стоило…

– Так ведь с тех пор, как вы переехали в этот шикарный дом, уже почти год прошел. Вот мы и решили отметить такое событие.

Я в шампанском не разбираюсь, но, судя по лицу Ады, бутылка и впрямь очень дорогая. В отличие от моей сестры, Джек не женился на денежном мешке – он в нем родился.

– Спасибо. Итан будет рад. Мы обожаем «Дом Периньон».

Разговор сворачивает на виноградники во Франции, и мне остается лишь неловко переминаться с ноги на ногу. Впрочем, Джек хотя бы ничего лишнего не ляпнул, и это радует.

– Должен признать, сад потрясающе обставлен, – замечает он, и Ада гордо задирает подбородок.

– Благодарю!

– Ты отлично потрудилась. Слава яйцам, что есть Итан, правда? – Джек улыбается так широко и обезоруживающе, что смысл сказанного доходит до Ады не сразу, зато, дойдя, бьет наотмашь. – Ладненько, наслаждайся шампанским.

Не успеваю я открыть рот, как Джек хватает меня за руку и тащит прочь. Я с трудом поспеваю за ним, но, оглянувшись на Аду, замечаю, в какой она ярости. Сейчас моя прекрасная, безупречная сестрица выглядит истинной уродиной: рот перекошен, лоб сморщен.

Пока Джек деловито роется среди курток и пальто, я злюсь молча, но стоит нам выйти на улицу, как меня прорывает:

– Ну и зачем ты это устроил?

– Ты и впрямь думала, что я закрою глаза на то, как она с тобой сегодня обошлась? – Джека мой гнев ничуть не смущает.

– С Адой я сама разберусь.

– Да не надо уже, – пожимает плечами друг. – Я за тебя разобрался.

– Я тебя не просила.

– А тебе и не надо просить. – Он делает шаг ко мне, но я отступаю на такой же шаг; пусть видит, что я злюсь на него за вмешательство, но раздувать из этой мухи целого слона не собираюсь.

– У меня для тебя что‐то есть. – Джек демонстрирует ключи от машины.

Похоже, я еще не протрезвела, потому что совершенно не понимаю, что это значит.

– Слышал, у Руби новый кабриолет… – тянет он, и по позвоночнику у меня ползет холодок.

– Ты что, ключи у нее украл? – Я вспоминаю, как Джек копался в пальто и куртках, хотя сам туда ничего не вешал.

– Это, конечно, не «кадиллак» Джеффри, но тоже подойдет.

Когда я в свое время получила водительские права, два дня спустя мы взяли у Джеффри раритетный «кадиллак», чтобы просто покататься. Я вспоминаю, как Джек закрыл мне глаза руками, когда мы неслись по трассе, и сердце на пару секунд замирает: теперь ясно, куда он клонит.

– Ты собираешься угнать машину Руби?

– Мы ее вернем потом.

– Нет.

– Да она ничего не узнает.

– Нет.

– Почему ты каждый раз позволяешь о себя ноги вытирать?

Я хмуро отворачиваюсь – возразить мне нечего.

– По-моему, будет несправедливо, если мы поставим Аду на место, а Руби уйдет безнаказанной. Зачем же нарушать мировую гармонию, Элоди? – Он произносит мое имя с невероятной нежностью. Я поднимаю взгляд, и Джек оказывается так близко, что я чувствую исходящее от него тепло. – Как далеко ты зайдешь?

Эти слова – наш лозунг с детства, родившийся в тот день, когда мы познакомились неподалеку от коттеджа «Глициния». Джеку было девять, а мне – шесть. Мы сразу же подружились и, взявшись за руки, убежали на дальний берег, куда не долетали строгие крики родителей, запрещающих подходить близко к морю. И там, на маленьком пляжике, Джек подбил меня снять туфли и шагнуть в воду. И тоже спросил, как далеко я зайду. Не знаю, что имелось в виду: «в воду» или «чтобы впечатлить меня», – но я забрела по пояс, пока он шагал рядом. Это был маленький праздник непослушания. Только для нас двоих.

Потом, в летние каникулы перед моим поступлением в университет, мы с Джеком неожиданно сорвались в Амстердам, опять‐таки под тем же лозунгом, и несколько дней шатались по кофешопам, поглощая брауни с гашишем. А четыре года спустя, в двадцать четвертый день рождения Джека, мы вломились на свадьбу, где организатором подвизалась моя лучшая подруга Марго, – и, к ее вящему ужасу, Джек выдал такую роскошную поздравительную речь для счастливой пары, что никому и в голову не пришло, будто он впервые их видит. На таких безумных выходках наши отношения и строились.

Я вспоминаю яд, что лился изо рта Руби, – ее слова, ее суждения, – и в душе снова разгорается пламя обиды и злости. Именно она первой начала поливать меня помоями, хотя Ада, конечно, тоже хороша. И, решившись, я смотрю Джеку в глаза. Потому что не могу не ответить так, как отвечала всегда:

– Лучше спроси, как далеко я не зайду?

Спустя несколько минут мы уже несемся по извилистым сельским улочкам на новеньком кабриолете. И на этот раз уже я закрываю Джеку глаза.

Двадцатью шестью днями раньше

Элоди Фрей

Прямо с утра я собираюсь сесть на поезд до Лондона и отправиться на встречу с агентом. Еще на платформе я замечаю мужчину и женщину, явно пока незнакомых, но уже посматривающих друг на друга очень выразительно. Всякий раз, когда их взгляды встречаются, в воздухе ощущается нечто этакое, и я гадаю, чем в итоге оно окажется: просто заметкой на полях или первой строчкой романа.

Наш с Ноа роман начинался с похожей строчки: двое людей, случайно забредших в одну из кофеен Саут-Бэнк. Я тогда взяла на работе небольшой отпуск за свой счет – писательский зуд стал настолько невыносимым, что я больше не могла его игнорировать. Именно любовь рассказывать истории стала моей первой и самой долгой любовью. И самой безоблачной: бумага моему перу никогда не отказывала. Расстаться с такой любовью совершенно невозможно, и стоило мне отдаться ей целиком, я испытала невообразимое удовольствие. Оставалось лишь гадать, зачем же я так долго сопротивлялась.

Мои пальцы плясали по клавишам с бешеной скоростью, и тут неожиданно подошла официантка и поставила передо мной чашку кофе, хотя я ничего не заказывала.

– Это от него, – девушка кивнула на парня, сидящего в углу: на пару-тройку лет старше меня, привлекательного, с темными волосами и широким ртом, словно специально скроенным для обезоруживающих улыбок.

Поезд подходит к платформе, люди толкутся, устремляясь к дверям. Мое место оказывается в последнем вагоне – к счастью, практически пустом. Вообще‐то, надо бы еще раз заметки просмотреть перед встречей, но воспоминания не отпускают.

Темноволосый подошел к моему столику и представился:

– Ноа Ним. Ага, как дерево.

А на руках у него были пятна краски. И глины.

– Я заметил, что вы уже неделю сюда ходите каждый день, – продолжил он приятным грудным баритоном, как будто специально настроенным для погружения слушателей в медитацию. – Садитесь за этот столик, заказываете чашку чего‐нибудь горячего и пишете.

– То есть вы за мной следили?

– Ох, как‐то совсем жутко звучит. Просто… обращал внимание, – пояснил он и посмотрел так тепло и выразительно, что по спине у меня побежали мурашки, а к щекам прилила кровь. – Как‐то раз вон тот мужик зашел сюда с собакой без поводка. Та как побежит – и прямо под ноги одной из официанток. Вилки-ложки – на пол, кофе во все стороны, шум, гам, а вы даже не оглянулись, только печатали и печатали. И я подумал: нет, с этой девушкой обязательно надо познакомиться. И посмотреть, что же она такое пишет.