Одна маленькая ошибка - Смит Дэнди - Страница 13

– Так что вчера случилось‐то? А то ты вообще лыка не вязала. – Свои детские годы Джек провел в Нью-Йорке и до сих пор не избавился от американского говорка. Мне нравится американский акцент – от него почему‐то остается ощущение, что все закончится хорошо, как в кино: парень встретит свою любовь, злодейка будет повержена или выяснится, что у этой козы на самом деле доброе сердце. – Когда я встретил тебя на станции, ты что‐то такое несла про книгу Марго.

Господи. Только теперь я вспоминаю вчерашний разговор и чувствую на языке послевкусие лжи. Зачем я вообще заставила Марго думать, будто мне светит какой‐то контракт? Отбойный молоток в голове начинает стучать еще громче.

– Ага, – откликаюсь я, отводя взгляд. – Марго заключила контракт с издательством.

– Мне казалось, она занимается организацией свадеб…

– Занимается… но ты же в курсе, что ее матушка – известная модель, вернее, была ею. Ну вот, «Харриерс» предложили Рейне написать мемуары, а Марго в этом поучаствовала, добавив несколько глав от себя. – Я говорю об этом так спокойно и даже равнодушно, что аж самой удивительно, словно перечисляю, сколько разных напитков мы заказали в баре.

– А твоя‐то встреча как прошла? – спрашивает Джек. – «Харриерс» предложили тебе контракт?

Боль накатывает с прежней силой.

– Нет. – Врать еще и Джеку я уже не в состоянии. – Нет. Не предложили.

Он молчит. Я терпеливо жду, но Джек не говорит ни слова. Смотрю ему в лицо и вижу напряженную челюсть и яростно сверкающие глаза.

– Идиоты.

– Не идиоты, а профессионалы. Умеют отличать хорошие книги от плохих.

– Но твоя книга однозначно хорошая. Почему ее не захотели выпустить?

– Романтика сейчас плохо продается. Публика хочет историй, основанных на реальных событиях. Что‐нибудь помрачнее.

– А-а, – тянет Джек. – Ну так напиши такую историю.

– Ну да, например о том, как я бросила карьеру маркетолога, чтобы стать тем, кем мне стать явно не дано. – Я горько смеюсь. – Трагедии всегда пользуются спросом, правда?

Джек укоризненно смотрит на меня.

– Грустные баллады на мотив «ах я, бедная-несчастная» приедаются очень быстро. Ты можешь лучше, Фрей. Ты талантливая, амбициозная и…

– Бедная-несчастная. – Я выдерживаю его взгляд. – Мне двадцать восемь, а меньше чем через пару месяцев стукнет двадцать девять. У меня нет ни дома, ни мужа, ни карьеры…

– Это твоя мама так говорит.

– Ну, может статься, она и права. Может, я и впрямь сделала огромную ошибку. – Конечно, Джек хочет видеть меня счастливой, но у меня похмелье и совершенно нет сил вымучивать фальшивый энтузиазм. – Чем дольше у меня не будет контракта, тем сложнее находить причины не возобновлять карьеру. Что скажет мама, узнав, что мечту, за которой я так упорно следовала, просто отдали Марго, как пакетик с развесными конфетами?

Разумеется, родители хотят видеть, что я стремлюсь забраться повыше. Как Ада с ее мужем и домом. Как Руби. Как дети друзей и знакомых. Я вынуждена участвовать в гонке, на которую даже не подписывалась. Все гонят по одной трассе, только кто‐то с обочин подхватывает карьеру, брак, детей, собственный дом, контракт с издательством, а у меня почти сразу же выскальзывает из рук все, что получается ухватить. А теперь я еще и отстала настолько безнадежно, что боюсь никогда уже не нагнать.

– Наверное, мне и правда стоит бросить все и вернуться в маркетинг.

– Ты сама‐то при этом будешь счастлива? – спрашивает Джек. – Или ты собираешься бросить писательство и вернуться в маркетинг, чтобы осчастливить других?

– Не знаю.

– А нельзя совмещать маркетинг и писательство?

– Не выйдет. Карьера отнимала у меня и силы, и время. Попросту не хватало часов в сутках. К тому же эта работа постепенно высасывала из меня все соки, – добавляю я, бросив короткий взгляд на зеленую вазу, стоящую на комоде. – Я не хочу умереть, ни дня не посвятив любимому делу. Да и потом, писатель – это одна из тех редких профессий, где ты наверняка оставишь в мире хоть какой‐то след.

– Значит, придется выбирать. Жизнь слишком…

– Коротка, – заканчиваю я. – Да, я знаю. Жизнь слишком коротка, чтобы тосковать.

– Вообще‐то я хотел сказать, что жизнь слишком длинна, чтобы тосковать, – улыбается Джек.

– Слишком длинна?

– Именно. Если бы мне сказали, что меня ждет тоскливый год, а потом все будет хорошо, я бы спокойно выдержал. Но если бы впереди были несчастные пятьдесят лет, пришлось бы предпринимать какие‐то меры.

– Такая мысль только у тебя могла появиться. – Иногда мне кажется, что разум Джека функционирует каким‐то иным образом, недоступным простым смертным.

– А разве я неправ?

– Прав, – улыбаюсь я.

– Ну вот и выбери то, что делает счастливой тебя. А не кого‐то еще.

– Мне нравится писать, но отказы просто убивают. Тебе не понять. Ты никогда не хотел чего‐то с такой силой, что аж сердце болит.

Джек отвечает не сразу – а затем нависает надо мной, опуская голову так низко, что я буквально тону в синеве его глаз.

– Да неужели?

От этих его слов, от пристального взгляда, пронзающего насквозь, воздух будто электризуется. Я ловлю себя на том, что невольно запрокидываю голову, и наши губы едва не соприкасаются. Шельма с громким мяуканьем спрыгивает с кровати, и я оборачиваюсь, провожая ее взглядом до двери. Кошка не особо любит Джека: стоит ему зайти, и она старается побыстрее улизнуть.

Я снова перевожу взгляд на Джека, но странное электричество в воздухе уже рассеялось. Момент – для чего бы он там ни годился – упущен.

– В любом случае, – продолжаю я как можно спокойнее, – ты получаешь все, чего захочешь. Захотел купить собственный дом еще до тридцати – купил. Захотел стать архитектором – стал. Хочешь секса – идешь в бар.

– Ты фантазируешь о том, как я трахаюсь, Фрей? – Джек поднимает бровь, и я краснею, как школьница.

– Нет. Не пори чушь. Я имею в виду, что если бы ты позволил одной из своих девчонок задержаться хотя бы до утра и выпить кофе, то давно бы обзавелся серьезными отношениями.

– Если бы захотел отношений, то да, возможно. – Джек пожимает плечами и вытаскивает из пакета второй круассан. – Ты слишком серьезно воспринимаешь отказы издательств. Им же сюжеты не нравятся, а не твой стиль письма. И не ты сама.

– Все равно такое ощущение, словно им не понравилась я сама.

– Почему?

– Потому что рукопись – это часть меня. Весь мой жизненный опыт, позволивший выработать собственный стиль.

– Значит, стоит подумать, зачем ты это делаешь. И ради чего вообще начала писать. Если причина по-прежнему кажется тебе стоящей, то не стоит опускать руки. А если причина потеряла смысл, то вот тебе и ответ.

Джек не спрашивает, а утверждает – но все равно замолкает, дожидаясь моей реакции.

– Причина‐то дурацкая.

– Быть такого не может. Ну же, Элоди, – он пихает меня локтем в ногу, – для чего ты пишешь?

Я снова оглядываюсь на вазу и думаю о Ноа. С тех пор, как его не стало, единственное, что вызывает у меня хоть какие‐то положительные эмоции, – это писательство. И, может быть, если редактор примет мою рукопись и превратит ее в книгу – настоящую, бумажную, с переплетом и тем самым запахом, – из искорок радости, больше напоминающих огонек дешевой зажигалки, разгорится огромный костер счастья. Пока жива мечта, для меня жив и Ноа. Но Джеку об этом точно знать не стоит.

– Дело в отце, – отвечаю я. – В смысле, с ним особо не поболтаешь, он не больно‐то разговорчивый. Хотя с Адой они частенько находили поводы посмеяться. И оба обожали поезда. Папа постоянно брал ее на тематические выставки и шоу.

– Поезда? Ада обожала поезда?

– Еще как. Я тоже пыталась ими увлечься, но, по-моему, папа сразу понял, что интерес у меня не искренний. А потом, в начальной школе, я первый раз выиграла в литературном конкурсе с историей про вишневое дерево, которое пожирало маленьких детей. Я похвасталась родителям, но те не особенно заинтересовались, и я оставила сочинение на обеденном столе. А когда утром спустилась в столовую, то обнаружила, что все поля моей работы пестрят пометками.