Легионер против Синаджу - Аливердиев Андрей - Страница 2

Дело было в средневековой Японии. Один крестьянин как-то отправился в город за покупками.

Дорога была длинная и унылая. Но вдруг он увидел у обочины дороги человеческий череп. Крестьянин был человеком веселым и разговорчивым.

Вот он взял да и спросил тот череп: «Эй, череп, что привело тебя сюда?» «Болтливость,» — ответил череп.

Крестьянин не поверил своим ушам, но на всякий случай поспешил прочь от не очень приятной находки.

Вечером крестьянин вновь возвращался домой, естественно, по той же дороге. И, опять-таки, естественно, наткнулся на тот же самый череп. «Дай, — подумал он, — повторю ему утренний вопрос.»

«Эй, череп, — опять произнес он, — что привело тебя сюда?» «Болтливость,» — снова ответил череп.

На этот раз крестьянин побежал прочь, не чуя под собой ног. И воротившись в деревню, стал всем рассказывать про говорящий череп. Эти разговоры услышал местный самурай. Он приказал крестьянину показать дорогу к говорящему черепу, но предупредил, что если тот соврал, то он отрубит ему голову. И крестьянин отвел самурая к черепу.

Когда они пришли, череп лежал на том же месте. (И куда, собственно, он мог оттуда деться?)

«Эй, череп, — спросил крестьянин, — что привело тебя сюда?» Череп молчал. «Эй, череп, — снова прокричал он, — что привело тебя сюда?!» Череп молчал.

И голова крестьянина покатилась с его плеч и легла рядом со злополучным черепом.

Когда самурай ушел, череп спросил голову крестьянина: «Эй, голова, что привело тебя сюда?»

«Болтливость», — ответила ему голова крестьянина.

Погода за окном была как будто на заказ. Черное небо лишь изредка освещалось бликами молний, а завывания ветра звенели в ритме похоронного марша.

Между тем надо было что-то делать.

«Тот, кто идет по кронам деревьев, сам найдет тебя, когда будет нужно. Если тебе будет трудно, всмотрись в листья, ветки, бабочек. Почувствуй их своей частью, а себя — их.

Растворись во вселенной, и Он войдет в тебя и поможет тебе,» — молнией пронеслось у меня в мозгу.

Эти были последние слова одной подруги, с которой нам так и не удалось, как следует, познакомиться.

Но на чем же сконцентрироваться? Я обвел глазами комнату, и взгляд снова уперся в лежащую (или стоящую, черт его знает как правильно) передо мною голову. Ведь именно то, о чем мы совсем не хотим думать, подобно желной обезьяне, всегда находит место в наших мыслесплетениях, а то, что совсем не хотим видеть, всегда оказывается перед глазами.

Вы не знаете притчу о желтой обезьяне?

Если знаете, можете смело пропустить следующую главу. Если нет, то извольте.

Как известно легендарный Тимур был хромым. И вот однажды, он послал за муллой Насредином, который по рассказам был таким умным, что мог справиться с любой задачей, в том числе вылечить его от этого недуга.

Вылечить Тимура Насредин, конечно, не мог, но он знал его тяжелый нрав, и потому пообещал, что тот непременно поправится, если будет втирать приготовленную им мазь и не будет думать о желтой обезьяне.

Тимур не смог справиться с этой задачей. Более того, желтая обезьяна стала преследовать его повсюду. И чем больше он гнал прочь мысли о ней, тем больше они находили лазейки в его сознание. Вскоре Тимур отбросил мысль о выздоровлении, но Насредин остался с головой.

Порыв ветра со звоном раскрыл форточку, впустив дыхание природы в эту душную, пропахшую смертью комнату. Вместе с ветром в комнату влетел рано пожелтевший лист. Покружившись над головой, или, точнее, над головами, он опустился прямо возле меня.

«Вот и я, как этот лист был когда-то сорван с родного дерева и теперь, носимый ветрами, не могу найти покоя», — высокопарно подумал я и горько улыбнулся. Именно покой мне и предстояло в самом ближайшем будущем обрести, если я, наконец, не придумаю, как отсюда выбраться!

Я попытался сосредоточиться на этом желтом осеннем листе как на сущности, бывшей когда-то (и, кстати, совсем недавно) частью кроны дерева. Как мне было наставлено, я попытался слиться с ним, чтобы через него открыться природе и ее древним духам и, быть может, впустить в свою душу Того, кто идет по кронам деревьев. Это было своего рода последней соломинкой, за которую хваталась моя измученная душа. Но ей не суждено было выдержать сию неподъемную для мертвого листа ношу. Он был не ближе к Бытию, чем мертвая голова моего бывшего друга. С большей долей успеха я мог бы попытаться открыться влетевшему в комнату порыву движущегося воздуха, но я упустил тот невозвратный момент, когда это могло быть возможным.

Шорох в стороне заставил меня отвлечься.

По комнате шествовал маленький крысенок. Я говорю — шествовал, потому что он именно шествовал. Я даже удивился, как важно может шествовать столь маленькое создание, бывшее к тому же еще не вполне взрослой крысой, а лишь «зеленым» крысиным юнцом.

Все-таки крысы, они превосходят по части глубинного понимания многих животных. И не только других грызунов, таких, как, например, мышей, но даже некоторых, казалось бы, более организованных созданий. Вот и этот крысенок, казалось, понимал, что в этой комнате, с лежащими в ней связанным человеком и отрубленной головой другого бедолаги, он, этот крысенок, является самой важной персоной. По меньшей мере, оттого, что он жив и свободен.

Крысенок подошел ближе и остановился, вопросительно глядя мне в глаза. «Вот и я, — снова пришло мне в голову, — как этот крысенок брожу по свету. Все норовят меня съесть. И я вынужден все время бежать. И только будучи загнанным в угол, начинаю активно сопротивляться. До сих пор у меня это получалось…»

Фу ты черт, кажется, я был готов сравнить себя с кем угодно, на кого бы ни пал мой взор. Даже с этой отрубленной головой, которая как нельзя лучше предсказывала мне собственную судьбу. Болтливость… Да, ведь и в истории о болтливом черепе было две головы… А болтливость, пожалуй, была и моим грехом.

Крысенок сделал несколько шагов вперед и снова привлек мое внимание своим пристальным взглядом. И тут меня осенило. Именно в этом маленьком звере я должен был искать спасение.

К счастью члены моего тела (я имею в виду руки и ноги.) были не закованы железом, а лишь опутаны веревкой, способной удержать быка на разрыв, но податливой под острыми зубами маленького грызуна.

«Мы с тобой одной крови. Брат мой, помоги,» — всплыли в памяти слова Р. Киплинга из его знаменитого «Маугли». Собрав в себе все последние силы, я попытался образно представить себе просьбу и направить ее маленькому соседу. Как ни странно, мне это удалось. Более того, мысли мои обратились словами какого-то странного неземного наречия. Кляп на моих устах превратил эти слова в мычание, но мой визави понял меня. Более того, мне показалось, что он подколол меня, ответив, что я забыл сказать «Пожалуйста». Но как бы то ни было, он подошел ко мне и начал грызть веревку.

Через несколько минут я был свободен.

Пока в рамках этой комнаты. Но и то был хлеб. Да еще какой!

Я поблагодарил моего маленького спасителя и предложил бежать вместе. Но он, поблагодарив в свою очередь меня, отказался, сказав, что ему и здесь хорошо.

Пообещав крысенку любую поддержку, я открыл окно, и, расставив крестом руки, попытался слиться с играющей снаружи бурей.

Нет, не подумайте, что я действительно разговаривал с крысой. Нет. Но, как я уже говорил, мои мысли каким-то непостижимым для простого смертного образом сами собой складывались в причудливые слова какого-то древнего языка. Его звуки невозможно передать буквами. Скажу лишь, что половина гласных произносилось на вдохе, а согласные скорее напоминали шелест травы, бульканье воды и ночные песни лягушек. Крысенок же молчал или слабо попискивал. Но в мозгу моем сами собой рождались ответы. Это было как наитие. А я был в ударе.