Секретная просьба (Повести и рассказы) - Алексеев Сергей Петрович - Страница 80

• Предыдущая
• 80/100
• Следующая

Хоронили старого Вирова. Старик умер неожиданно, без всякого к тому повода. Ещё днём выходил на поле. Смотрел на весеннюю благодать, на зелень озимых, на кусты при дороге, что бросили в этом году особенно длинную ветвь. А вечером вернулся домой, лёг и больше не встал.

Хоронили без музыки. По-крестьянски. На телеге покойника привезли к сельскому кладбищу. Такие же старики, как и сам умерший, покрякивая, сняли гроб. Местный священник отец Капитолий произнёс отпевание. Гроб опустили в могилу. Ударили в крышку комья водянистой весенней земли. Вырос холм-бугорок.

Старуха Вирова, или просто Вириха, как называли её в деревне, жилистая, небывало высокого роста женщина, не проронила ни единой слезы. Она лишь как-то упрямо смотрела в землю и прижимала по-бабьи к губам край платка.

Смерть не являлась для неё чем-то особенным.

Тридцать лет тому назад хоронила первенца — Гришу. Тогда были и слёзы, и плач, и крик. Всю ночь провалялась несчастная женщина под берёзой у свежего холмика. Потом хоронила двух дочерей — Глашу и Нюру, одну за другой, через год. Затем пошли братья и сёстры, племянники, племянницы, внуки. В германскую войну пришла весть о гибели сына Ивана. Третий, Аврамий, угодил под офицерские пули во время июльской демонстрации рабочих и солдат в Петрограде.

Не перечислить потерь и смертей.

Здесь же рядом с матерью стоял горбун Митя — меньшой в семье Вировых. Было ему лет двадцать, но по виду казалось намного меньше — совсем мальчик.

Ещё в детстве за то, что не усмотрел и упустил корову на барские травы, Митя был покалечен местным помещиком графом Щербацким. С той поры и вырос у мальчика горб. Митя был набожен, чуть с придурью.

Вот и сейчас Митя стоит на коленях, по-старушечьи быстро крестится.

— Ангелы, ангелы, — выводит пискливо Митя. — Вы осторожно несите батю. Тихо, тихонечко, — и бьёт об землю, как в бубен, лбом.

Похоронили старого Вирова. А на следующий день прибыли балтиец и Нюта.

Балтиец приехал, балтиец уехал. Неполные сутки он пробыл дома.

Сходил на могилу к родителю. Вместе с соседом Юхимом Задорновым поставил дубовый крест. Полушалок накинул на плечи матери. Бросил Мите пару белья и тельняшку.

— Ну, братишка, недобрый нам выпал час, — сказал он, прощаясь с Нютой. — А всё же голову выше держи, братишка. По-морскому гляди — вперёд!

Проводили матроса.

— Значит, Нюра? — спросила старуха.

— Нюта, — ответила Нюта.

Деревня, в которой осталась девочка, была небольшой — дворов тридцать. Большинство изб покосившихся, с подгнившими дощатыми крышами. Жались они к реке, к спокойной в этих местах и уже довольно широкой Луге. Кроме главной улицы, шло два или три проулка. Один из них спускался к самой реке, когда-то здесь был паром через Лугу. Однако с самой германской войны паром куда-то угнали.

Леса поблизости не было. Приходилось идти версты три. Однако рядом с селом находился саженый парк и в нём имение графа Щербацкого.

Деревня раньше считалась вроде бы как при этом имении. Однако в семнадцатом граф бежал. И роли теперь поменялись. Вышло как бы наоборот. И парк и господский дом оказались теперь при деревне.

Мужики дом не разрушили, парк не порубили. А после долгих споров и пересудов около года тому назад образовали в имении трудовую коммуну, или, как называли её сами крестьяне, коммунию.

Деревня называлась «Ромашки». Название поэтическое, красивое, редкое в этих местах.

Одни, молодые, говорили, что произошло оно от тех самых ромашек, что так буйно цветут по весне на луговой стороне реки.

Другие, старики, утверждали, что дело вовсе не в этом, а в том, что первая на этом месте изба была поставлена озорным мужиком Романом Задорновым. И, мол, раньше деревня называлась по его имени просто Ромашка, а потом уже стали Ромашки.

Возможно, это и так, ведь половина села носила фамилию Задорновых. А все Задорновы, и мужики и особенно девки, и вправду были в Ромашках самыми озорными.

Впрочем, это был давний спор.

Нечастое диво в Ромашках — девчонка в морской форме.

Бабы на неё удивлённо глазеют. Мужики и те глазеют.

— Вот бы и нам штаны, — хихикают девки.

Зато мальчишки ходят за ней табунами.

— А ну, покажи тельняшку.

— Стрижену голову, стрижену голову нам покажи.

— Дай поносить бескозырку!

Нет жадности в Нюте. Идёт бескозырка из рук в руки, перепрыгивает с головы на голову.

С завистью смотрят из окон девчонки. Разбежались от них кавалеры. А мальчишки и вправду, как женихи. Волосы стали причёсывать, шею и уши мыть. Целый день неотступны от Нюты. Расскажи им про то, расскажи им про это. Морскому делу давай обучи.

Приступила Нюта к делам морским. Облюбовала старый без крыши овин, стоявший у самой Луги. Заберёшься на чердачный настил — словно стоишь на палубе. Стрехи, если иметь фантазию, могут сойти за мачты и реи. И если стоять не у стен, не у края, а чуть отступить и глянуть теперь на Лугу, то берег совсем не виден, и сдаётся, что река обтекает стены овина. И сам овин теперь не овин, а эсминец, идущий по морю. Наделали ребята верёвочных лестниц. Соорудили трапы и переходы. Укрепили бревно на манер трубы. Положили несколько брёвен, словно это орудия. Колья стали у них пулемётами. В самом овине, внизу, нагородили каюты и кубрики. К длинному шесту прикрепили красного цвета тряпицу — революционный флаг.

Ну скажите, чем не боевой корабль! Отправляй хоть сейчас в Кронштадт.

Заспорили о названии. Нюта предложила считать «Гавриилом». Однако другим ребятам такое название мало о чём говорило.

После долгих споров назвали эсминец «Стремительным». Ромка Задорнов, сын Юхима Задорнова — того, чей дом по соседству с Вировыми, принёс кисть и на стенах овина с одной и с другой стороны «по носу» аршинными буквами вывел название.

Теперь Нюта взялась за подбор команды. Тут споров не было. Все выполняли то, о чём говорила Нюта.

В комендоры попали Задорновы Сенька и Пашка.

Минёрами стали Задорновы — Филька и Илька.

Торпедистами тоже Задорновы — Авдей и Агапка.

Этих Задорновых в этих Ромашках не ошибёшься, куда ни кинь.

Братья Нефёдовы попали в котельные. Братья Лини в пулемётчики. Неелов Христоня назначен марсовым. Агей Горемыка (и здесь невезение!) всего-то и навсего палубным.

Смотрит Нюта. А Ромка? Ромка остался без места. Назначила Нюта Ромку старшим над всей орудийной частью. Назначила и чуть покраснела.

Было неясным, что делать с Митей. Митя тут же, вместе со всеми. Взрослых парней горбун сторонился. Да те и не очень Митю к себе приглашали. Вот и крутился он всё с ребятами. В ребячьи игры с ними до этой поры играл. Обижали, правда, Митю порой мальчишки, бывало, и зло дразнили. Да то забывалось, и горбун снова и снова к ним приходил. Даже скучно как-то ребятам без Мити. Митя ходит теперь в тельняшке. Из всех, кроме Нюты, у горбуна самый матросский вид. И телом он шире, и руки сильнее, и скулы резче, чем у других, торчат.

«Пусть будет Митя у нас за Ванюту», — решает девочка.

— Пусть Митя боцманом будет, — произносит девочка вслух.

— Согласны! — кричат ребята. Хотя, что такое боцман, пока и не знают, впервые слышат.

Ну, а кем же быть Нюте? Кто догадался?

Конечно же, Нюте быть комиссаром.

И вот эсминец отправляется в дальний поход. Вот уже виден корабль противника. Крейсер, а то и линкор.

— К бою! — кричит Анюта.

— К бою, — повторяет Митя-Ванюта.

Все бегут по своим местам.

Жерла свои поднимают пушки. У пулемётов залегли пулемётчики. Торпеды готовы к пуску.

— Пли!

Слышится первый залп. Дым повалил по палубе. Грозен огонь на «Стремительном». Не выдержал враг, трусливо даёт разворот.

— Не уйдёшь! — надрывается Нюта.

— Не уйдёшь! — голосят ребята.

• Предыдущая
• 80/100
• Следующая