Секретная просьба (Повести и рассказы) - Алексеев Сергей Петрович - Страница 63

• Предыдущая
• 63/100
• Следующая

Зато рядом… Выйди на холм. Посмотри налево, направо. Повернись на все на четыре стороны. Лежит она — вековая кормилица. Смотрит вздыбленной зябью. Дышит привольным паром.

Чья же это земля?

Это помещика Перегудова. Один человек всей землёй владеет.

Собрались мальчишки Микишка Саврасов, Петька Неелов, Симка Непитов. Вышли на луг за околицу. В игры решили свои играть.

Из мальчишек Микишка самый в селе лобастый. В играх он — первый. В выдумках — первый. Вот и сегодня — небывалое что-то придумал Микишка. Посмотрел на ребят:

— Давайте так: Перегудова больше нет. Петьке земля досталась.

И дальше — приятелю в лоб вопрос: что бы он, Петька, с землёю сделал?

Вылупил Петька глаза на друга. «Что бы он сделал?»

— Пахал! — важно ответил Петька.

Рассмеялся Микишка:

— Разве один прорву такую вспашешь! Жизни твоей не хватит.

Повернулся Микишка к Симке. И к этому с тем же вопросом.

Был Симка не умнее Петьки.

— Я бы её продал. — Потом добавил: — Свистульку себе купил. А деду медовых пряников.

— «Свистульку»! — передразнил Микишка. — Это ж земля!

Смутился Симка. Виновато глаза потупил. Притихли ребята. Ждут, что же Микишка скажет? Что бы сам он с землёю сделал?

Посмотрел на друзей Микишка:

— Что? Я бы её мужикам раздал.

Раскрыли Симка и Петька рты.

— Бесплатно?

— Бесплатно.

— Всем без обид?

— Без обид.

— Вот это да! — не сдержался Петька Неелов.

— Верно, верно! — кричал Симка Непитов.

Умно порешил Микишка. Уселись друзья на лугу, делят господскую землю. Называют крестьян по дворам — не забыть бы кого случайно.

Всем досталась по разделу земля. Нет в Копытовке ни бедных теперь, ни богатых. Все равны. Хорошо!

Кончили мальчишки игру.

— Э-эх, — вздохнул Симка.

— Э-эх, — вздохнул Петька.

— Если б такое на самом деле.

И вдруг…

— Революция! Революция! Революция! Скинули в Питере власть богатеев…

— Рабоче-крестьянская, новая власть!

— Декрет о земле!

Всколыхнулась деревня Копытовка. Гудит что улей в час медоноса. Словно в похмелье мужицкие души. От светлой радости бабы ревут навзрыд:

— Земелька, землица…

— Земелька, землица…

— Неужто декрет?..

Приехал в село агитатор.

— Товарищи! Граждане! — поднял в руке бумагу. — Вот он, земельный декрет. Принят на съезде солдат и рабочих. По докладу Ульянова-Ленина. В два часа ночи, двадцать шестого сего октября. Землю — крестьянам, громыхает оратор. — Конец Перегудовым. Да здравствует наша Советская власть!

— Ура! — кричат мужики, веря не веря в свершённое чудо.

Выйди на холм. Посмотри налево, направо. Повернись на все на четыре стороны. Лежит вековая кормилица. Смотрит вздыбленной зябью. Дышит привольным паром.

Чья же это земля?

Это — Саврасовых, это — Нееловых, это — Непитовых. А это Оглоблиных, Кожиных, Вяловых. А там, за бугром, — Горевых, Стоновых, Сажиных, Зоревых… По всей необъятной России стала в народных руках земля.

Заждался отца Васятка. Далеко у Васятки отец — на войне, на германском фронте.

— Мам, а мам, — пристаёт мальчик к матери. — А что он там делает?

— Воюет, Васятка, — ответит мать.

Что же ответить сыну? Мал, глуп ведь ещё Васятка.

Разве поймёт, что это капиталисты и помещики погнали отца на войну. Хотят захватить они новые земли. Вот и воюет для них отец.

Ждёт не дождётся отца Васятка.

И тот всё время о сыне думает. О доме своём, о жене, о далёкой родной Ракитовке.

Четвёртый год, как идёт война. Большая война. Мировой называется. Сражаются русские, немцы, французы. Другие народы бьются. Льётся потоком солдатская кровь.

Капиталисты и помещики русские гонят русских солдат на немцев. Богатеи немецкие гонят немецких солдат на русских. Идут друг на друга англичане, австрийцы, венгры, французы.

Солнце палит, грязь, непогода.

— В атаку! В атаку! В атаку!

Нет надежды на мир солдату.

Окопы, окопы, окопы. Горы убитых. Всё больше и больше на свете сирот.

Герасим Ракитов, отец Васятки, четырежды ранен, дважды контужен, шрам от штыка на лице. Нелёгкая участь солдата. Вздыхают в окопах солдаты:

— Увидим ли дом родной?!

«Доживу ли, увижу ль Васятку?» — думает с болью отец.

И вдруг как вспых среди ночи:

— В Питере власть у рабочих!

— Штурмом захвачен Зимний дворец!

— Мир. Мир. Мир. Всем народам и землям мир!

Это принят Советской властью знаменитый Декрет о мире.

Катит, катит, бежит эшелон. Паровоз то гуднёт, то утихнет, то сажей задышит, то паром отплюнется. Колёса на рельсах стук-перестук. Вагоны гуськом, вперевалку.

Едет, едет солдат Ракитов с фронта домой, едет в деревню свою, в Ракитовку.

Вот и родимый край. Вышел солдат из вагона.

Идёт он от станции к дому. Дорога то вверх, то вниз, то балкой, то кручей, то ровным полем.

Поклонился солдат земле:

— Здравствуй, родимое поле!

Вот лес вековой на пути. Застыли сосны и ели. В богатырский обхват дубы.

— Здравствуй, батюшка лес!

Вот речка бежит Песчанка. Гладит берег прозрачной водой.

— Здравствуй, поилица-речка!

А вот и деревня сама Ракитовка.

— Здравствуй, Ракитовка! — скинул шапку свою солдат.

Пас Васятка козу у крайних домов за околицей. Видит — идёт человек. «Кто бы такой?» — подумал.

— Васятка! Васятка! — кричит солдат.

Всмотрелся мальчонка зорчее.

— Тятька, тятенька!.. — заголосил.

Помчался Васятка к отцу навстречу.

— Признал, признал… — Слёз не сдержал Ракитов.

Идёт он по отчему краю. По родимой своей Ракитовке. На руках Васятку несёт.

И солнце светит ему. И небо ему улыбается. Всё для него: и мир, и земля, и Советская власть.

— Здравствуй, здравствуй, родимый край!

— Здравствуй, солдат Ракитов!

Жили-были Шкурин и Хапурин. У каждого по заводу. У Шкурина гвоздильный. У Хапурина — мыловаренный. Друзьями они считались. Оба богатые. Оба жадные. Оба на чужое добро завидущие.

Вот и казалось всё время Шкурину, что доход у Хапурина с мыла куда больше, чем у него, у Шкурина, с гвоздей. А Хапурину казалось, что доход больше у Шкурина.

— Эх, кабы мне да шкуринские гвозди… — вздыхал Хапурин.

— Эх, если бы мне да хапуринское мыло… — мечтал Шкурин.

Встретятся они, заведут разговор.

— К тебе, Сил Силыч, — начнёт Шкурин, — денежки с мыла золотым дождём сыплются.

— Не говори, не говори, — ответит Хапурин. — Это у тебя, Тит Титыч, от гвоздей мошна раздувается.

Разъедает их зависть друг к другу — хоть бери и меняйся заводами. Начнут они говорить про обмен. На словах — да, на деле — пугаются!

А вдруг прогадаешь!

Пока они думали и решали, наступил 1917 год.

Стали земля, фабрики и заводы переходить в руки трудового народа.

Забегали Шкурин и Хапурин:

— Ох, ох!

— Ах, ах!

Чувствуют, что скоро очередь и до них дойдёт. Только вот не знают, какой завод будут раньше национализировать. Хапурину кажется, что его мыловаренный. Шкурину, что его — гвоздильный.

Сидят они, мучаются, гадают. И снова мысль об обмене приходит в голову и одному и другому. И снова боязно, страшно.

— Ой, обманет меня Хапурин!

— Перехитрит, разорит меня Шкурин.

Прошло какое-то время, и вот приносят Шкурину пакет из губернского Совета рабочих и крестьянских депутатов. Распечатал Шкурин пакет, вынул бумагу — в глазах потемнело. Так и есть: чёрным по белому значится национализировать гвоздильный завод.

— Матушка, царица небесная, пресвятая богородица! — взмолился Шкурин. — За что? За какие грехи?! За что же меня? Почему не Хапурина?!

Бьёт он перед образами земные поклоны, а сам думает: «А что, если немедля бежать к Хапурину и, пока тот ничего не знает, уговорить на обмен».

Однако и Хапурин в этот день получил точь-в-точь такую бумагу. И он стал отбивать земные поклоны царице небесной. Отбивает, а сам думает: «А что, если скорее к Шкурину…»

• Предыдущая
• 63/100
• Следующая