Выбери любимый жанр

Секретная просьба (Повести и рассказы) - Алексеев Сергей Петрович - Страница 26


Изменить размер шрифта:

26

Отец у Нонушки — Муравьёв. Мать у Нонушки — Муравьёва. А вот у Нонушки совсем иная была фамилия — Никитина. Такова воля царя-императора.

Александра Григорьевна Муравьёва очень рано скончалась. Вскоре умер и Никита Михайлович Муравьёв. Осталась Нонушка сиротою.

После долгих хлопот девочку удалось перевезти в Петербург к бабушке. Отдали Нонушку учиться в пансионат.

— Здравствуй, Никитина, — сказала начальница пансионата.

Не отвечает Нонушка.

— Здравствуй, Никитина.

— Я не Никитина. Я — Муравьёва.

— Никитина ты! — прикрикнула начальница.

— Нет, Муравьёва, — упирается Нонушка.

Как ни старались воспитатели, ничего не могли с ней поделать. Хотели отчислить из пансионата, да всё же оставили. Правда, Муравьёвой никто её не называл, но и Никитиной тоже. Выкликали к доске по имени.

Однажды в пансионат приехала императрица Александра Фёдоровна — жена царя Николая I.

Стали к царице подводить воспитанниц. Подошла очередь Нонушки.

— Никитина, — представила её начальница.

— Нет, Муравьёва, — поправила Нонушка.

— Никитина, — вновь повторила начальница.

— Муравьёва, — ещё громче сказала Нонушка.

Стоят начальница и воспитатели бледные-бледные, глаза боятся поднять на Александру Фёдоровну.

Нашла царица выход из неловкого положения, сказала девочке:

— Здравствуй!

Здороваясь с императрицей, девочки называли её матерью. Так полагалось.

Присела слегка перед Александрой Фёдоровной Нонушка (так тоже полагалось) и ответила:

— Здравствуйте, мадам.

Из белых стали теперь начальница пансионата и воспитатели красными. Ещё ниже приопустили головы, шепчут Нонушке, как надо правильно сказать, думают, от волнения, наверное, забыла девочка. Начальница даже незаметно её за платьице дёрнула.

— Маман, — шепчет, — маман.

— Нет, мадам, — повторила Нонушка. — Моя мать — Александра Григорьевна Муравьёва, — гордо ответила девочка.

Секретная просьба (Повести и рассказы) - Sob32172.png
С НЕБА, СО ДНА МОРСКОГО

Началось это еще в Благодатском, с первого года каторги. Трубецкая и Волконская только-только сюда приехали.

Каждый день, когда заканчивались работы на руднике, обе женщины выходили к дороге, встречали мужей. Постоят они, пока стража прогонит колодников, вернутся опять домой в свою крохотную, в узкую, как клеть, каморку.

Стояли княгини Трубецкая и Волконская у дороги и в этот день.

Сибирская зима приближалась к концу. Уже синь пробивала небо. Всё веселее смотрело на землю солнце. Вот-вот и нагрянут птицы.

Стоят молодые женщины, смотрят, как гонят колодников, ищут глазами мужей. В какой-то поддёвке идёт Трубецкой. В простом армяке шагает Волконский. На ногах у обоих башмаки арестантские. Крестьянские шапки на головах. Загребая непросохшую грязь, волокутся кандальные цепи.

Поравнялись декабристы с тем местом, где стояли их жёны, быстро наклонились, что-то положили на землю. Поднялись, помахали приветливо женщинам. Глазами скосили на землю: мол, место запомните, мол, подойдите.

Прошли колодники. Подбежала Трубецкая. Смотрит, что-то в тряпицу лежит завёрнутое.

Нагнулась, подняла, гадает.

— Записка, наверное. Важное что-то.

Развернула она тряпицу.

— Батюшки мои! Подснежники…

Прижала Трубецкая пакетик к груди. Не сдержала слезу в глазах. Набежала слезинка, капнула.

Подбежала к дороге Волконская. Смотрит, что-то в тряпицу лежит завёрнутое.

Нагнулась, подняла, гадает.

— Записка, наверное. Что-то важное. А может быть, план побега?!

Развернула она тряпицу.

— Батюшки мои! Подснежники…

Прижала Волконская букетик к груди. Не сдержала слезу. Расплакалась.

Трубецкой и Волконский и после собирали для жён цветы. То ромашки, то колокольчики, то сорвут багульника нежную веточку. Пройдут, бывало, колодники, глянешь — у дороги непременно лежат букетики.

Приметили это охранники.

— Глянь-ка, князья, кажись, блажью мучаются.

Блажь ли это, не блажь не берусь судить. Не знаю, как ты, а я бы с неба, со дна морского жёнам таким бы достал цветы.

Глава VIII

ЦАРСКАЯ МИЛОСТЬ

УПАСИ

О том, что многих из них ожидает царская милость, декабристы узнали ещё до того, как примчался курьер из Питера.

Декабрист Михаил Нарышкин первым принёс эту весть товарищам.

Нужно сказать, что сам Нарышкин к этому времени был уже на свободе окончился срок его каторги.

Гадали тогда в Сибири, кому будет милость, какая милость.

Одни говорили, что всем разрешат вернуться теперь в Россию. Другие что милость коснётся лишь тех, кто не был 14-го декабря на Сенатской площади. Третьи считали, что помилован будет тот, кто отличился в войне с французами.

— Всех простит государь, всех, — говорил Нарышкин. — Не зря сюда скачет курьер специальный.

— Ну, а тебе какая же будет милость? — спрашивали товарищи у Михаила Нарышкина.

— Думаю так, — отвечал Нарышкин, — вернёт государь мне военное звание и снова вверит драгунский полк.

До ареста Нарышкин был в чине полковника. Гордился высоким званием.

И вот прискакал из Петербурга курьер. Оказалось, что царская милость касалась лишь шести человек. В их число попал и Нарышкин.

«Что же Нарышкину будет?» — стали снова гадать в Сибири.

Собрали тех, кто попал под милость.

— Прощает вас государь, — заявил посыльный.

— Всем вам вернут военные звания, — зашептал Нарышкин товарищам.

— Разрешает вам государь вновь приступить к доблестной службе.

— А? Что я вам говорил! — торжествует Нарышкин. — Снова вернёмся в армию. Здравствуй, драгунский полк!

— Разрешает вам государь, — продолжает посыльный, — покинуть Сибирь и…

Совсем размечтался Нарышкин. Представил далёкий, почти забытый уже Петербург, Невский, Литейный, Дворцовую площадь, Сенатскую площадь, Неву, Мойку, Фонтанку и Летний сад. Вот он куда поедет. Родных и друзей представил. Жену и детей. Брата, сестёр. Тёщу, тестя, отца и мать. Вот он кого увидит. Представил себя в наряде полковничьем — мундир, эполеты, сабля сбоку, усы торчком.

Мечтает Нарышкин и вдруг слышит слова курьера:

— …великой милостью повелевает вам государь ехать рядовыми в Кавказскую армию.

Не поверил Нарышкин своим ушам:

— На Кавказ, рядовыми?!

— Рядовыми, — сказал курьер.

Вот так милость!

Поехал Нарышкин.

Говорили потом декабристы: «Не страшен нам царский гнев. Упаси нас от царской милости».

«ДАЛЕЕ В СИБИРЬ»

Декабрист Михаил Александрович Фонвизин обратился к царю Николаю I с просьбой отправить и его на Кавказ. Был Фонвизин генералом, соглашался ехать в действующую армию рядовым.

— Сам желает?! — поразился царь Николай I.

— Так точно, ваше величество.

Хмыкнул царь.

— Дурново, Дурново!

Явился флигель-адъютант Дурново.

Рассказал государь Дурново про письмо Фонвизина.

— Ну, как думаешь?

— Пусть едет, ваше величество. Может, под пули как раз попадёт.

Задумался царь Николай I.

— Нет, — говорит, — рано.

К этому времени у Фонвизина ещё не окончился срок каторги.

— Пусть посидит, пусть посидит, — заявил Николай I. — Послать на Кавказ мы всегда успеем.

Отказал Николай I в просьбе генералу Фонвизину.

Прошло несколько лет. Отбыл Фонвизин сибирскую каторгу. Снова пишет письмо царю. Снова просит о старом — послать его в действующую армию на Кавказ.

Прочитал государь письмо.

— Дурново, Дурново!

Явился флигель-адъютант Дурново.

Рассказал Николай I Дурново про письмо Фонвизина:

— Ну, как думаешь?

— На Кавказ его, ваше величество!

Посмотрел Николай I с усмешкой на Дурново, повертел пальцем возле виска: «Мол, не мозги у тебя в голове, Дурново, а каша».

26
Перейти на страницу:
Мир литературы

Жанры

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело