Свет твоих глаз (СИ) - Лактысева Лека - Страница 18

Ну да, там много чего еще нет, в договоре. Невозможно предусмотреть и прописать каждый шаг. А мне с моими теперешними проблемами, похоже, придется расширить перечень требований к домработнице в несколько раз.

Выдвинув ближайший стул, я устало присел, обхватил голову руками.

– Вот куда мне такому еще и жена?! – спросил тоскливо в пространство, мысленно продолжая разговор с мамой Викой. Разговор, в котором ни я, ни она не поставили точку.

– Простите? – Точно! Ника же рядом.

– Это… мысли вслух. – Я вдруг понял, что объясняться с Вероникой придется в любом случае, вздохнул и заставил себя говорить. – Ника, ты уже знаешь, что я… плохо вижу. Настолько плохо, что почти не вижу букв, даже сильно увеличенных. По этой причине мне приходится управлять компьютером и смартфоном с помощью голосовых команд, а все письма и документы слушать в озвучке. Слишком громкая музыка мешает…

– Да. Я поняла, – Ника воспользовалась паузой в моем признании, чтобы вставить пару слов. – Простите, больше подобное не повторится.

– Правильно. Ты нашла выход – наушники, – я нехотя кивнул. – Но каким образом, по-твоему, я могу до тебя достучаться, когда ты заткнула уши и ничего вокруг не слышишь?

Вероника замялась, потом предположила:

– Позвонить мне на телефон? Звонок-то я точно не пропущу!

– Звонить человеку, который находится в одной комнате с тобой? – странная идея.

Я взялся обдумывать эту мысль с одной стороны, с другой, и вынужден был согласиться, что это – выход. Не запрещать же Нике вообще слушать музыку! Превращаться в самодура мне не хотелось.

– Идея как идея, – проворчала Ника и пошла к кофеварке. – Вы, наверное, кофе хотели, Эдуард Евдокимович?

– Да. И ты вроде бы говорила, что у нас еще кусок шарлотки остался. – Спасибо, Ника! Напомнила, зачем я вообще из кабинета вышел.

– Вам разогреть?

– Шарлотку? Да, давай. И… Ника. Хватит «выкать». Мы же договорились на «ты».

Если я надеялся на перемирие, то напрасно. Вероника сдаваться не спешила.

– Эдуард Евдокимович, давайте вы сразу определитесь, каких отношений мы с вами будем придерживаться – формальных или дружеских, – потребовала она. – Иначе я определюсь в одностороннем порядке.

– Справедливо, но… сегодня я не готов ответить. Мне нужно подумать, Ника. О том, как строить отношения с тобой, и о твоем договоре. Возможно, круг твоих обязанностей придется расширить… Похоже, обычная помощница по хозяйству – не совсем то, что мне нужно.

– Угу. Скорее, сиделка, – ответила Вероника задумчиво.

Что? Сиделка?

Мне – молодому, дееспособному мужчине – сиделка?! Да что она такое несет, эта девица?!

Слова Ники полоснули по душе раскаленным кинжалом.

Я вскочил так резко, что стул опрокинулся и с грохотом завалился на пол. Не обращая внимания на идиотскую мебель, я обезумевшим носорогом ломанулся к себе в кабинет.

– Найджел, со мной! – рявкнул на ходу.

Рванул дверь, пропустил парня вперед и со всех сил дернул ручку, желая как можно скорее отгородиться от женщины и ее жестоких слов.

Никогда я еще не хлопал дверями так громко и ожесточенно.

Никогда раньше мне не было так… дерьмово!

Ой! Кажется, я ляпнула что-то не то… и ведь совершенно не со зла!

Просто сказался опыт работы в социальной службе. Там к слову «сиделка» относились так же спокойно, как к слову «медсестра» и «соцработник». Просто еще одна вспомогательная профессия. Еще один формат работы с людьми, нуждающимися в поддержке и защите государства.

Насчет музыки я тоже как-то не сообразила. Привыкла, когда муж и свекровь уходили, врубать на всю громкость что-нибудь убойное. Особенно нравилось слушать «Апокалиптику», «Лакримозу» и «Нирвану». От их мощных композиций содрогались стены, и порой мне мечталось, что прутья золотой клетки, в которую я влезла по собственной глупости, рухнут. Когда родился сын, я на время отказалась от рок-концертов, а когда малыша не стало, только музыка меня и спасала.

Что до клетки, то она стояла прочно, и надежды на освобождение, казалось, не было. Дверцы неожиданно приоткрылись, когда у моей дорогой мамочки приключился инсульт. Смерть внука подкосила ее. А свекровь не могла, не потеряв лица перед людьми, запретить мне ухаживать за родной матерью.

Я почти переехала в мамину квартиру, даже ночевала там. В дом мужа ходила, как на работу: помыть, почистить, приготовить. А потом снова спешила туда, где меня ждали усталые родные глаза и перекошенная, но такая ласковая улыбка.

– Беги от них, дочка, – говорила мама. – Уезжай, пока они не спохватились и не заперли тебя снова.

– Как я тебя брошу, мам? – спорила я.

– Не думай обо мне! Договорись, чтобы меня забрали в интернат для лежачих, и уезжай! Ты ведь несчастлива с мужем.

Бросить маму я так и не решилась, но заявление о разводе тайком написала и отнесла куда надо. Ах, как орала свекровь, когда узнала! Какими словами меня обзывала! Требовала, чтобы я забрала заявление, обещала, что испортит мне жизнь. За маму я не боялась: ей свекровь уже ничем навредить не могла. За себя после смерти сына я тоже бояться как-то перестала, поэтому заявление так и не забрала.

Разводили нас с мужем долго и мучительно. Если бы не мама, которая, как могла, поддерживала во мне решимость и боевой дух – не знаю, как бы я выстояла. Зато, когда, наконец, в моем паспорте появился символ свободы – штамп о разводе – какой же это был праздник! Но я и не догадывалась, что мама держалась только ради меня, а как поняла, что перед государством и законом я больше не мужняя жена – то мигом сдалась и угасла за какой-то месяц. Словно хотела, чтобы я потеряла то последнее, что держало меня на прежнем месте.

Мама!.. Как же мне без тебя плохо…

Я вытерла слезы, высморкалась и заставила себя вернуться мыслями в настоящее.

Кофе для Эдуарда был готов. Шарлотку я разогрела в микроволновке. Но Скворцов ушел, закрылся у себя в кабинете –  я слышала, как щелкнул замок.

И вот что мне теперь делать? Ломиться в запертую дверь? Но ведь хозяин, кажется, дал понять, что не хочет меня видеть. И обед надо дальше готовить. Знать бы еще – станет ли мой хозяин обедать. Совесть говорила мне, что я своими неловкими словами могла лишить мужчину всяческого аппетита.

Насколько было бы проще, если бы Эд был намного старше меня и не такой… привлекательный. И если бы сразу дал понять, что я для него – только прислуга, которая должна помнить свое место.  Но он вел себя слишком непоследовательно! То становился суровым и далеким начальником, то улыбался и шутил, делал небольшие подарки, вроде разрешения покупать что-то для себя на его деньги, то просил о помощи, явно переступая через собственную гордость…

Я не могла не восхищаться им, сочувствовала его беде, но время от времени симпатия сменялась недоумением и раздражением. Вот как пару минут назад, когда Эд ни с того ни с сего повысил на меня голос. Уезжая подальше от свекрови и бывшего мужа, я дала себе слово, что больше никому и никогда не позволю кричать на себя!

Опять не о том думаю… Быстро закинула в кипящий бульон овощи. Составила на поднос чашку с кофе и блюдце с кусочком шарлотки. Мысленно перекрестилась и пошла к своему хозяину – просить прощения. Он меня, конечно, задел, повысив голос, но это – мелочи по сравнению с тем, какую боль причинила ему я неосторожным высказыванием про сиделку!

Поскреблась в запертую дверь – неловко удерживая поднос в одной руке, неуверенно. Застыла, прислушиваясь.

Скворцов открывать не спешил.

Я снова поцарапала по двери – стучать не решалась. Позвала просительно:

– Эдуард… Эд! Открой, пожалуйста! Я тебе кофе принесла!

За дверью послышались шаги. Замок щелкнул. Я поспешила просочиться в появившуюся щель прежде, чем хозяин заберет поднос и снова закроется. Похоже, он так и собирался поступить, но, обнаружив, что я уже вошла, выгонять не стал.