Дроу в 1941 г. Я выпотрошу ваши тела во имя Темной госпожи (СИ) - Агишев Руслан - Страница 9

— Ну, рассказывай, чего там еще придумал. Но не дай Бог, к уголовщине склоняешь.

Родственник сразу же оживился. По лицу было видно: решил, что «дело уже в шляпе». Мол, еще чуть-чуть и додавит.

— Братка, я же говорю, все законно. Мы просто пару бумажек из одной стопки в другую положим, чтобы фамилия моего сына никому глаза лишний раз не мозолила. Поглубже в пачку засунем, где о нем вряд ли и вспомнят. А этого полудурка Раву, наоборот, поближе. По нашему селу, ведь, пришла разнарядка? — милиционер качнул головой. Ясно же, что пришла. — Вот он и пойдет в общем списке для количества. И нам хорошо, и ему. Все равно от него толку, как от козла молоко, а там хоть пользу принесет. Помоги, дело-то свойское, родственное. А я ведь помогу, чем смогу. Мотоцикл с коляской вон выписать могу…

Подперев подбородок рукой, капитан снова задумался. И, правда, ведь ничего криминального не предлагал — не кража, не подделка документов. Этот дурачок, если кулаками горазд махать, то и на фронте сгодится. Вдобавок, целый ворох бумаг заготовлен, что будет чем задницу прикрыть в случае чего.

— Ладно, Наджип, — решился милиционер, хлопая рукой по столу. — Сделаем, поможем племяшу по старой памяти. Что ты там про мотоцикл-то говорил? Мой-то совсем худой, движок ни к черту, совсем не тянет, а мне мотаться по всему району приходится.

Тот сразу же расцвел, разведя при этом руками. Мол, какие вопросы между своими, все сделаем, как нужно.

— Все сделаем, — уверил председатель, кивая, как китайский болванчик. — Для родной милиции ничего не жалко.

При этом вид имел настолько искренний, что и правда верилось. Ничего не пожалеет для милиции.

— Только бы по-тихому все это провернуть. Вызвать дурачка в район для следственных действий, а здесь его и в эшелон на запад. Его матери я все грамотно растолкую. Мол, так и так, лучше уж на фронт, чем в тюрягу к уголовникам. С севера вернется пропитым бандюганом, а с фронта — с медалями. Словом, найду подходящие слова. Бабеха не дура, поднимать шум не станет.

С. Сургодь Торбеевского района

Первые солнечные лучи через окно упали на бревенчатую стену комнаты и медленно поползли вниз. На пестрой подушке чуть задержались, щекоча темные волосы, нос с крошечной горбинкой и закрытые веки спящей женщины. На ее лбу протянулись недовольные морщины, задрожали ресницы, и, наконец, открылись глаза. Проснулась.

— Солнышко… не даешь мне поспать, поваляться в постели…

Женщина зажмурилась, но солнечные лучи и не думали отставать. Не помогла и ладонь, которой она закрылась. Яркие лучики все равно не давали заснуть.

— Все, все, встаю, — она улыбнулась, признавая свое поражение. — Твоя взяла. Разбудил, неугомонный… Хм, а это еще что такое?

Ее нос вдруг учуял соблазнительный аромат жареного мяса. Прием запах был столь духовитым, что рот тут же заполнился слюной. Перед глазами сами собой встали куски шкварчавшего, источавшего жир, мяса.

— Что это еще такое? Из соседей что ли жарит кто-то, — удивилась она, повернувшись к окну. Решила, что вчера из-за жары его не закрыла, вот и пахнет с улицы. — Закрыто…

Теперь она совсем ничего не понимала. В доме-то откуда такой запах? Она еще в постели, сын, Равиль, к печи, вообще, подходить боится. Хотя вчера он после выпаса стада сам не свой пришел. Вдруг на него нашло что-то.

— Равиль? — поднимаясь на кровати, с тревогой вскрикнула женщина. Так и не дождавшись ответа, вскочила на ноги и пошла к двери. Там у печки ее сын и любил спать. — Ах! — всплеснула она руками, обнаружив пустые полати. — Сынок⁈ Равиль⁈

У полураскрытой двери запах усилился. Не было никаких сомнений — где-то рядом жарили мясо.

— Равиль, где ты?

Хлопнула дверью и выскочила в сени, где едва не споткнулась о широкую доску. В полумраке сразу и не заметила, а как разглядела, то встала столбом.

— Господи, что это еще такое…

На доске, словно на подносе, лежали куски жареного мяса, аккуратно разложенные на широких листьях лопуха. Крупные, с золотистой корочкой, они источали тот самый будоражащий аромат, что ее поднял с постели.

Присмотревшись, она заметила рядом с мясом пучки дикого лука и коневника. Все разложено рядком, стебелек к стебельку. Полное ощущение, что кто-то стол сервировал. Глаза уже и листья капусты принимали за посуду.

— Ох…

Приоткрыв дверь на крыльцо, женщина снова вскрикнула. Правда, на этот раз больше от неожиданности. Прямо перед ее лицом висели серые шкурки, очень похожие на заячьи. Вот и разгадка жареного мяса, поняла она.

— Да что же это такое творится? Ничего не понимаю…

Шкурки, хоть и плохонького качества (ведь, лето, а не зима), были обработаны со знанием дела. Ее отец был охотником и в детстве показывал, как нужно обрабатывать снятые шкуры. Каждая шкурка причесана, волосок к волосику лежат. Мездра полностью очищена, ни единого кусочка мяса не осталось. Порезов совсем не видно, не каждый мастер так умело нутрянку обработает. И самое странное, что таких шкурок с два, а то и три десятка висело и сохло.

— Равиль? — уже не кричала, а скорее шептала женщина. Честно говоря, сейчас не знала что и думать. Ведь, кто-то всё это сделал. — Сынок? Ты где?

Спустилась с крыльца, огляделась, а вокруг тишина.

— Что же такое дела…

Но на полуслове замолкла, и с разинутым ртом уставилась на крышу. Глаза округлились, брови взлетели вверх.

— Сынок, ты что же делаешь…

Задрав голову, женщина с каким-то ужасом следила за худенькой фигуркой. Ее сын ловко, словно обезьяна, передвигался по крыше, время от времени перекладывая с места на место соломенные вязанки. Возьмет, встряхнет получше, и заново положит, чтобы ни одного просвета не было.

— Бог ты мой, крышу ведь чинит, соколик! — ахнула женщина, когда поняла, что происходит. — Сыночек, как же так? Родненький, что же с тобой такое? Зачем полез убьешься ведь…

Смотрела за ним, смотрела, а потом, как вздохнет.

— Это я ведь, дура баба, всё плакалась, что крыша совсем прохудилась. Я каждый вечер жаловалась, что некому чинить… А ты, получается, всё слышал и на ус мотал…

У матери слезы навернулись на глаза. До неё вдруг дошло, что ее сын совсем другим стал. Раньше бы никогда к крыше не подошел, а про охоту на зайцев и говорить было нечего. Крови боялся, как черт ладана. А тут такое…

— Сыночек…

Размазывая слезы по лицу, она зарыдала.

— Дождалась, моя кровиночка, дождалась… Перемог свою хворобу все-таки. В разуме стал… А я ведь верила, ждала, богу молилась, всё слезы выплакала. Мой хороший…

Она ведь всегда чувствовала, что сын всё знает и понимает. И мужу, когда жив был, о том говорила, а он ей не верил. Сельчанам об этом тоже твердила, и они не верили, смеялись.

— Родненький, выздоровел.

Плакала и не могла остановиться. Радость-то какая, словами не описать. Ведь, как она мучилась всё эти годы, врагам не поделаешь. Бывало, просыпаешься, а подушка мокрая от слез. От безнадёги в петлю лезешь. Страшно, ведь, когда одной приходится болезного сына нести.

— Дождалась, слава тебе Господи, дождалась.

А сын тем временем закончил с крышей. Теперь любо-дорого посмотреть. Соломенные пласты лежат плотно, один к одному, как черепица. Не видно ни дыр, ни прорех. Даже сильному дождю ни за что не пробиться. Дома будет сухо, тепло.

Равиль ловко добрался до чердачной балки, повис нам рукав, и мягко, словно кошка, спрыгнул. Мягким движением скользнул к ней и коротко поклонился:

— Приветствую Давшую мне жизнь. Надеюсь, ночь прошла спокойно и духи тебя не беспокоили.

У женщины снова рот раскрылся от таких слов. Ещё никогда ничего подобного не слышала ни от сына, ни от кого другого.

Риивал, дроу из благородного дома До’Урден / Равиль, сельский дурачок