Теория Игры (СИ) - Земляной Андрей Борисович - Страница 6

— Да конечно! — Как у всякого советского студента, будущего инженера, дома хранился серьёзный запас бумаги, карандашей и ластиков всех видов.

Всё это он разложил вокруг себя, и наколов лист ватмана на кусок фанеры, используемой Варей в качестве чертёжной доски, стал набрасывать новое лицо.

Второй портрет дался ему намного легче, и где-то через час, он стоял перед дверью служебного кабинета директора универмага Олега Геннадьевича Кульчинского.

— А, Никитка, заходи. — Директор положил трубку телефона, и с интересом оглядел мальчишку каким-то особым взглядом. Светло-серые брюки, свободного покроя, белая льняная рубашка, и мягкие туфли — лоферы, рисовали образ неброский, но очень достойный, словно парень только что вышел из папиной Волги, или даже Чайки[1].

— Отлично. Вижу, что Шурочка поработала на все сто.

— Да, Александра сделала всё превосходно! — Никита кивнул. — А я к вам с небольшим «спасибо», за участие в моей судьбе. — Он раскатал лист ватмана не успевший согнуться, и на директора глянул Олег Геннадьевич, чем-то похожий на крёстного отца в исполнении Марлона Брандо.

Кульчинский сидел в кресле, с тростью на коленях, закинув ногу за ногу, пристально глядя вперёд, и едва заметно улыбаясь, словно знал о смотрящем на картину что-то такое, что не знает никто.

— Ну, ты дал, гари. — Директор с удовольствием смотрел на портрет. — Я конечно понимаю, что ты рисовал это сам, но чёрт… Парень ты же просто гений! — Он поднял голову, и кулаком стукнул в стену. — Клава, зайди!

Через минуту в кабинет вошла Клавдия Вадимовна — товаровед и заместитель директора, одетая в лёгкое платье, и белый халат поверх, и словно загипнотизированная уставилась на портрет.

— Ой, Олежек, простите, Олег Геннадьевич, вы тут такой красивый! Это же ты рисовал? — Женщина повернулась к Никите.

— Да, Клавдия Вадимовна. — Подросток кивнул. — И вас нарисую.

— Это, ж сколько денег стоит?

— Для вас, Клавдия Вадимовна, нисколько. — Никита покачал головой. — Брать с друзей деньги за такое совсем нехорошо.

— Правильно говоришь. — Директор гастронома кивнул, и поднял трубку. — Зато я знаю того, кто заплатит хорошо. — Он снова уткнулся в свою записную книжку, и набрал номер.

— Катенька? Да, Кульчинский беспокоит. Там Вадим Анатольевич не освободился? Хорошо, спасибо. — И практически без паузы: — Вадим Анатольевич, я тут совершенно случайно, вспомнил разговор с вами на юбилее Главторга. Так вот. Представьте себе, у меня есть что вам показать. В три в Арагви? Конечно буду, но я не один. Хочу вам представить одно юное дарование.

Олег Геннадьевич аккуратно опустил трубку, на аппарат, и внимательно прошёлся взглядом по Никите.

— Так. Одет вроде нормально. Часа полтора у тебя есть, пойди пока домой, а я за тобой заеду.

— А давайте я пока нарисую Клавдию Вадимовну? — Он обернулся на женщину, стоявшую сбоку от стола. — Найдётся лист бумаги и ручка?

— Всё найдется дорогой. — Клавдия тут же подхватила Никиту под руку, завела к себе в кабинет, и вытащила из-за шкафа, пачку ещё не распакованных плакатов, напечатанных на отличной веленевой бумаге. — Вот тебе, про передовиков Советской торговли. — Женщина усмехнулась, переворачивая плакат белой стороной.

[1] Волга, Чайка, марки дорогих советских машин.

Сегодня всё прогрессивное рабочее движение празднует день рождения Михаила Андреевича Суслова — видного деятеля рабочего движения и четвёртого интернационала, отдавшего свою жизнь без остатка марксизму.

Убитый по лживому доносу в СССР, Михаил Суслов, до последней минуты оставался верным марксистом, и борцом за дело рабочего класса и Народно — Трудового Союза.

Герой умер, но его дело — Четвёртый Интернационал живёт и борется за правое дело!

Журнал Посев, июль 1978 года. Из редакционной статьи.

Валентин Егорович Сабуров, руководил Мосглавторгом уже десять лет, и давно присматривался к должности заместителя министра торговли. Образование — Академия Народного Хозяйства имени Плеханова, и опыт, вполне позволяли. Поэтому, в быту, он вёл себя скромно, излишеств не позволял, и несмотря на существенные доходы, барством не страдал. Но купеческая душа, хотела именно этого. Чтобы с цыганами, рюмкой беленькой на подносе, и шальными девками на столе.

А вместо этого, он одевался в приличном, но крайне консервативном кооперативе Ицхака Розенберга, и ездил на серой Волге. Единственной роскошью, позволяемой себе, оставались обеды в лучшем ресторане города, и блюда на столе совсем не из меню. Например, паровые стерлядки, пойманные под Астраханью, артелью «Простор», и доставленные в Москву на специальном самолёте. Или вот вкуснейший салат из дальневосточных крабов и строганина из сибирского лося.

Маленький клуб гурманов, объединял круг из пары десятков человек, друг друга знавших, и от того более тесном. Каждый из них, как-то способствовал клубу, добывая на просторах СССР и мира различные деликатесы, доставляя их на кухню Арагви, или сразу к столу. Все вместе они собирались крайне редко, и только для самых важных поводов, как например кончина председателя клуба, генерал-полковника Саблина.

И вот этот скромный шик, и оставался пока пределом для него, истосковавшегося по шумным гулянкам. Конечно имелись и тихие дачи, с любвеобильными хозяйками, и генеральские охоты, но хотелось не втихаря, а именно шумно, с пробками в потолок, и цыганским хором.

По совету кого-то из друзей, он пригласил к себе модного художника, и тот за вполне серьёзные деньги — десять тысяч, сделал парадный портрет для гостиной.

Портрет вышел красивым, богатым, но… скучным. На холсте он одетый в серый костюм, стоял опираясь на невысокую колонну, на фоне драпировок из тканей. Да, вполне в духе социалистического реализма, но так уныло, что сводило зубы.

О чём он и пожаловался старому знакомому, директору образцово-показательного универмага не сходившего с доски почёта Мосторга вот уже пять лет. И вот теперь этот знакомый сам напомнил о том разговоре, наверняка имея в виду решение вопроса.

Без одной минуты три, в зал вошёл Кульчинский, ведя с собой совсем молодого, хорошо одетого парнишку лет четырнадцати, и неся под мышкой бумажный рулон.

Мужчины тепло поздоровались, и после пары вступительных фраз, директор гастронома развернул рулон, и на Сабурова остро глянул с портрета настоящий теневой хозяин района, с едва уловимой улыбкой на губах.

— Это… ты рисовал? — Сказать, что директор торга удивился, значило не сказать ничего. Он поражённо вглядывался в двухцветный карандашный портрет, отыскивая разные мелкие детали, как например напряжённые пальцы правой руки, лежавшие на навершие трости сделанной в виде головы грифа.

— А б а л д е т ь! — Подвёл итог Валентин Егорович, свернул портрет и отдал Кульчинскому. — Сколько берёшь за работу?

— Пока ничего не взял. — Подросток улыбнулся. — Олег Геннадьевич, мне уже стольким помог, что я, наверное, ещё должен остался.

«Умный парень. Цену себе не набивает.» — подумал Сабуров.

— А сколько времени тебе нужно на такой портрет?

— Час — два. — Никита снова улыбнулся. — Но у меня с собой ни бумаги, ни карандашей.

— О, господи. — Мужчины рассмеялись. — Да этого добра в любой конторе хоть лопатой грузи. — Директор торга хлопнул ладонью по столу. — Так. Мальчишку я у тебя забираю, а тебе рекомендую здесь поужинать. — И жестом подозвал официанта. — Сергуня, предложи моему гостю, наше особое меню. Счёт запиши на меня.

— Будет сделано Валентин Егорович. — Мужчина в строгих чётных брюках, белой рубашке и длиннополом пиджаке, поклонился.

Двадцать четвёртая Волга, Сабурова стояла прямо у входа в ресторан, и стоило им сесть и закрыть двери как машина плавно тронулась, рыча мощным, совсем не серийным двигателем.