Ставка на проигрыш - Френсис Дик - Страница 16

• Предыдущая
• 16/49
• Следующая

— Конечно, комфорт важнее независимости, — заметил я.

Она покачала головой.

— Пока что удается сохранять и то, и другое. — После долгой паузы она вдруг спросила: — А ты живешь со своей женой? Я хочу сказать, вы не разведены или что-нибудь в этом роде?

— Нет, мы не разведены.

— А каким образом ты оправдал свое сегодняшнее отсутствие?

— Сказал, что еду брать интервью для «Тэлли».

— Ну и дрянь же ты! — Она рассмеялась.

Она была права, разрази меня гром! Вот это называется приложила, и я согласился с ней.

— А она не в курсе твоих... э-э... похождений? Ты что, ни разу не попадался?

Мне захотелось сменить тему разговора. Однако я чувствовал перед Гейл какие-то обязательства, по крайней мере, она заслуживала правды, и ничего, кроме правды. Но не мог же я выложить всю правду до конца!

— Она ничего не знает, — ответил я.

— А если в знала, была бы против?

— Наверное.

— Но если она... не спит с тобой, почему бы вам не расстаться?

Я не ответил.

Она продолжала:

— У вас ведь нет детей?

Я покачал головой.

— Что ж тогда тебя держит? Разве те же причины, что и меня?

— О чем ты?

— Пристроился там, где выгодней. Где есть деньги.

— О-о... — Я едва сдержал улыбку, но она не поняла меня.

— Да и стоит ли упрекать тебя, раз я сама такая же? Значит, твоя жена богата?

Я представил, во что превратилась бы жизнь Элизабет без меня: больничная еда, больничный режим, без возможности уединения, никаких приспособлений, ни телефона, ни света после девяти и подъем в шесть, ни свободы, ни воли. И так навсегда, до конца дней.

— Думаю, — медленно произнес я, — про мою жену действительно можно сказать, что она богата...

Вернувшись домой, я ощутил странную раздвоенность. Столь хорошо знакомый мне уклад вдруг показался нереальным. Словно половина моего существа все еще пребывала в Суррее. Я поцеловал Элизабет, а подумал о Гейл. Депрессия тяжко и неуклонно надвигалась на меня, словно черная туча на бегущий поезд.

— А тебя разыскивает какой-то человек, — сказала Элизабет. — Звонил три раза. И голос у него был ужасно сердитый.

— Кто такой?

— Я не разобрала. Он заикался.

— А как он узнал наш телефон? — Я ощутил раздражение и усталость, мне смертельно не хотелось вступать в телефонные беседы с сердитым человеком. К тому же наш номер не значился в телефонных справочниках, чтобы уберечь Элизабет от лишних звонков.

— Не знаю. Но он оставил свой телефон и просил позвонить. Это единственное, что мне удалось разобрать.

Мать Элизабет протянула блокнот, где был записан номер.

— Так это Виктор Ронси! — воскликнул я.

— Да, верно, — с облегчением произнесла Элизабет. — Что-то в этом роде.

Я вздохнул. Единственное, чего мне хотелось в эту минуту, так это чтобы вся свистопляска, которую я сам заварил, вдруг кончилась как по мановению волшебной палочки и чтобы меня оставили в покое.

— Позвоню попозже, — решил я. — А сейчас мне просто необходимо выпить.

— Я как раз собиралась поставить чай, — с укором проговорила моя теща. Тихо закипев от ярости, я налил себе двойную порцию виски. Бутылка почти опустела. Воистину черное воскресенье...

Не находя покоя, я поплелся в кабинет и начал перепечатывать статью для «Тэлли». Это механическое занятие постепенно ослабило напряжение и притупило чувство вины, с которым я возвратился в дом. Я не мог допустить, чтобы Гейл слишком нравилась мне, но она нравилась, и очень. Влюбленность в такую женщину может обернуться настоящим адом. Пожалуй, нам не стоит больше встречаться. Это, во всяком случае, я твердо решил. Однако тут же все мое существо воспротивилось этой мысли, и я понял, что мне не устоять.

Ронси позвонил еще раз после ухода тещи.

— Что за чертовщину вы написали... в своей кретинской статье? Моя лошадь непременно будет участвовать. Да как только вы посмели... как смели вы подумать, что мы замешаны в каких-то темных делах?

Элизабет не лгала — он и вправду сильно заикался, даже сейчас. Мне стоило большого труда заставить его признать, что ни в одном разделе статьи не говорилось о том, что лично он имел какие-то иные намерения, кроме самых честных и благородных.

— Я лишь хотел сказать, мистер Ронси, что раньше некоторых владельцев под нажимом заставляли снимать лошадей со старта. Так может случиться и с вами. Я просто хотел предостеречь людей, играющих на скачках, посоветовал им потерпеть и не делать ставок раньше, чем за полчаса до старта. Лучше уж играть по маленькой стартовой ставке, чем разом потерять все деньги.

— Я перечитал ее несколько раз! — рявкнул Ронси. — И никто, уж поверьте мне, ни один человек не сможет оказать на меня нажима.

— Очень хотел бы надеяться, — сказал я. «Интересно, — подумалось мне, — распространяется ли его неприязнь к старшим сыновьям и на младших? Станет ли он рисковать их здоровьем и благополучием ради участия Тиддли Пома в Золотом кубке? Возможно, станет. Жилка упрямства засела в его характере, словно железная порода в камне».

Когда он почти совсем успокоился, я спросил, где он узнал мой телефон.

— О, это было чертовски непросто, если хотите знать. В этих дурацких справочниках его не оказалось. Люди из справочной наотрез отказали, даже когда я намекнул, что у меня срочное дело. Смешно сказать, но даже это меня не остановило! В конце концов номер сообщил ваш коллега по службе, Дерри Кларк.

— Понятно, — задумчиво протянул я. Дерри вовсе не из тех, кто легко выдает чужие тайны... — Что ж, спасибо. Нашел вас фотограф из «Тэлли»?

— Да, заезжал в пятницу. Надеюсь, вы ничего не говорили в «Тэлли» о... — Он опять начал заикаться.

— Нет, — твердо ответил я. — Абсолютно ничего.

— Когда я буду знать наверняка? — В голосе его звучало подозрение.

— Номер выходит во вторник, перед началом скачек.

— Завтра же попрошу у редактора черновой экземпляр. Мне надо знать, что вы там написали.

— Сделайте одолжение, — согласился я. Хорошо бы сплавить этого клиента Арнольду Шенкертону. Вот будет потеха!

Все еще кипя, он повесил трубку. Я набрал номер Дерри в твердой решимости излить на него раздражение.

— Ронси? — возмущенно переспросил он. — Никакому Ронси я твой телефон не давал, будь уверен. — В трубке я слышал, как его грудная дочка на всю катушку упражняет легкие. — Что ты сказал?

— Я говорю, кому ты дал телефон?

— Дядюшке твоей жены.

— У моей жены нет никакого дядюшки.

— О Господи! Но он назвался дядей Элизабет, сказал, что у тети удар и он хотел бы сообщить вам об этом, но потерял номер телефона...

— Вот хитрая, лживая скотина! — с чувством воскликнул я. — А еще обвиняет меня в искажении фактов.

— Извини, Тай.

— Ладно, что там... Только в следующий раз проверь сначала у меня. Как мы договорились, помнишь?

— Хорошо. Обязательно, Тай. Прости.

— А как, между прочим, он добыл твой телефон?

— Он есть в справочнике по британским скачкам. В отличие от твоего. Тут я промахнулся.

Я опустил трубку на специальный рычаг у изголовья постели Элизабет, перешел в кресло, и весь вечер мы, как обычно, провели, созерцая тени, мелькавшие в пучеглазом ящике. К счастью, Элизабет никогда не надоедало это занятие, хотя она часто жаловалась на перерывы между детскими передачами в дневное время. Почему, говорила она, их нельзя заполнить чем-нибудь интересным для прикованных к постели взрослых?

Потом я сварил кофе, сделал Элизабет растирания и другие процедуры, и все это с самым заботливым и домашним видом, хотя мысли мои блуждали где-то далеко, как у актера, в тысячный раз исполняющего одну и ту же роль.

В понедельник утром я отвез статью в «Тэлли», оставил пакет в приемной у секретаря, точно уложившись в крайний назначенный срок. После этого поездом отправился в Лестер на скачки. Дома сидеть не хотелось, хотя это был мой официальный выходной. Кроме того, Эгоцентрик, лотерейная лошадка Хантерсонов, проходили там сегодня предстартовую тренировку — еще одно вполне законное оправдание путешествию.

• Предыдущая
• 16/49
• Следующая