Тени исчезают на рассвете - Квин Лев Израилевич - Страница 18

Алстер впервые видел Шниттке в таком возбуждении. Глаза устремлены в одну точку, руки, лежащие на руле, дрожат. Рот сжат так, что даже губ не видно.

— Значит, снова в бой — если я вас правильно понял?

— Что значит "снова", Алстер? А когда мы его прекращали? Было лишь проигранное сражение, затем перегруппировка сил… Что делает сильный человек, если спотыкнется по дороге к цели? Он поднимется, отряхнется и снова идет вперед. Так поступаем и мы. Две попытки были неудачными. Значит, третья будет удачной. Германия должна владеть миром. Должна! И мы, солдаты, помогаем ей в этом. Такова наша великая миссия… Ну как, подходит вам мое предложение? — неожиданно вернулся Шниттке к прежнему суховато-официальному тону.

Алстер медлил с ответом. Дело, казавшееся вначале сравнительно несложным, теперь представлялось совсем в другом свете. Главное, что кроме советской контрразведки у него будет еще один враг, безжалостный, коварный!

— Вознаграждение? — коротко спросил он, чтобы сбить неприятный осадок.

И тут Шниттке назвал сумму, от которой у Алстера захватило дух… Действительно, целое состояние! Да ради этого стоит рискнуть.

Он не стал размышлять дальше и твердо сказал:

— Берусь!

Шниттке остановил машину.

— Вашу руку, любезный Алстер! От моего воспитанника я не ожидал другого ответа. А теперь поднимитесь с сиденья. Смотрите!

Он нажал невидимую кнопку, скрытую возле ветрового стекла, и Алстер увидел тонкую, как жало, иглу, выскочившую на мгновение из кожаной обивки сиденья. У него мороз прошел по коже.

— Сильнейший концентрат. Разрыв сердца — и никаких следов, — пояснил Шниттке. — Вы бы почувствовали лишь легкий укол. Но хвала Всевышнему! Вы — настоящий немец… Не обижайтесь, эту тайну нельзя было оставлять в чужих руках. Разрешите!

Он приподнял сиденье, извлек оттуда крошечную коробочку и спрятал в карман.

— Все! Можете усаживаться.

Алстер, внешне спокойный, поблагодарил и сел. Он отлично понял весь подтекст разговора. Шниттке предупреждал его: назад пути нет.

Шниттке вновь повел машину по шоссе.

— Операция в основном разработана. На вашу личную подготовку уйдет месяц, самое большее — полтора. Готовиться будете в глубочайшей тайне. Мы привлечем к этому делу лишь двух-трех самых верных людей, и то после разговора с ними вот здесь, — Шниттке показал головой на сиденье. — Ничего не поделаешь, на сей раз дело идет о слишком большом. Нельзя ни в коем случае допустить, чтобы об этом пронюхали наши коллеги по НАТО. Мы поговорим с ними тогда, когда все уже будет в наших руках, — и на другом языке. Словом, вы же умный человек, понимаете сами… И если с вами — упаси бог! — случится несчастье — мы на войне, надо считаться и с такой возможностью, — так вот, если попадетесь, придется умереть под чужой фамилией.

У Алстера едва заметно дрогнули губы. Он не любил упоминаний о смерти.

— А что за фамилия?

— Захаров, Ефим Сидорович Захаров. Документы настоящие — можете быть совершенно спокойны. Родом вы будете из милой вашему сердцу Латвии.

Это показалось Алстеру хорошим предзнаменованием.

— Латвийские горы, латвийские долы… В груди оживает свободы дух, — иронически посмеиваясь, процитировал он по-латышски. — В общем, неплохо. Латвию я знаю как свои пять пальцев.

— Но действовать придется в другом месте. Южносибирск — знаете?..

Так Адольф Алстер снова оказался на советской земле.

Сойдя с поезда в Южносибирске, Ефим Сидорович Захаров в нерешительности остановился на перроне.

— Есть тут… эта самая… камера хранения? — схватил он за рукав проходившего мимо железнодорожника.

— А как же… Вон, видите — хвост.

Захаров, бормоча про себя ругательства, поднял старый вместительный чемодан и встал в очередь. Ждать пришлось недолго. Приемщица — веселая девушка с простым русским лицом — работала быстро. В камере хранения было душно. Волосы девушки растрепались, на переносице выступили светлые капельки пота, но она все принимала и принимала узлы, чемоданы, корзинки, нисколько не теряя жизнерадостности.

Подошла очередь Захарова.

— Ого, тяжелый! — покачала головой приемщица, принимая его чемодан. — Уж не золото ли? — пошутила она.

— Может, и золото. Ставь себе на место. Люди стоят, ждут, а ей все смешки.

Лицо девушки сразу потускнело.

— На чью фамилию выписывать?

— Пиши: Захаров…

Захаров взял квитанцию, шевеля губами, дважды прочитал написанное и аккуратно положил ее в бумажник. Потом сунул бумажник обратно в карман пиджака, застегнул двумя английскими булавками и, мерно размахивая руками, зашагал в сторону трамвайной остановки.

Вскоре Захаров вошел в вестибюль гостиницы.

— Номерок мне, — попросил он дежурную. — Отдельный… Инвалид я, припадки бывают, — пояснил он. — Вот от врача справочка.

Он помахал бумажкой перед ее носом.

— Нет сейчас свободных номеров.

— Ах, так! Нет! — Захаров придвинулся к ней. — Инвалиду войны нет! А жалобная книга есть?

Дежурная поморщилась. Ох, эти инвалиды! Еще в самом деле запишет. А потом иди, разбирайся, кто прав, кто виноват.

— Ладно, ладно, не кричите! Не таких видели… Надолго вам?

— Долго-недолго, а комната нужна.

— Что же я вам, сделаю ее, если нет! — Дежурная глянула на таблицу номеров. — Нет сейчас ничего. К обеду только будет.

— Вот это другой разговор, — сразу успокоившись, сказал Захаров. — А то заладила: нет да нет… До обеда, так и быть, обожду. Сама же должна понимать: инвалид. Припадки опять же.

— Заполните вот эту бумажку. Паспорт дайте, командировку.

Захаров подал ей документы, заполнил листок прибытия. Потом сказал:

— Пойду по делам. Но к обеду чтоб комната была…

Дежурная, покачивая головой, посмотрела ему вслед.

Ну и настырный человек! Она глянула в командировочное удостоверение: "Выдано Захарову Е.С. правлением рижской артели "Бытовик"… командируется в г. Южносибирск. Срок командировки…"

Инвалид, припадочный… А по виду не скажешь: здоровый мужчина… Да что там вид! Вот и ее Николай тоже на вид крепкий, как дуб, а сердце у него никудышное — шутка сказать, три ранения… Ох, война, война, как она людей покалечила!

Ей вдруг стало жалко этого командировочного инвалида. Ехал человек от самой Риги, трясся в вагоне, поди, целую неделю, спал на вокзалах… Пусть уж отдохнет в отдельном номере. Вот из двадцать третьего после обеда уезжают…

Адрес агента по кличке "Анна" Захаров знал на память. Знал он и как к нему пройти, не возбуждая излишнего любопытства прохожих своими вопросами. Вообще город он изучил отлично: недаром в течение целого месяца изо дня в день штудировал подробнейший план Южносибирска, пока все черточки, линии и кружочки отчетливо не отпечатались в его памяти. Правда, план не давал представления о живом облике города. По нему трудно было судить, например, о том, какие деревья растут в скверике возле горисполкома или в какой цвет выкрашено здание больницы. Но зато Захаров прекрасно знал, что скверик этот имеет четыре выхода, что высота его ограды со стороны проспекта составляет 1,8 метра, а под больницей проходит старая, заброшенная канализационная труба, которая кончается у пустынного обрывистого берега реки. Знал он и много других подобных деталей, о которых понятия не имели даже многие старожилы Южносибирска.

По пути Захаров решил, что будет не лишним проверить через соседей, все ли в порядке у "Анны".

Не доходя нескольких домов до высокого, сколоченного из плотно пригнанных друг к другу досок забора, за которым, как он знал, проживал агент, Захаров приметил старушку, сидевшую на скамеечке возле ворот, и направился к ней.

— Здравствуйте, мамаша, — вежливо поздоровался он. — Не сдаете ли, случаем, комнату для одинокого?

— Нет, сынок, не сдаем.

Захаров вздохнул.