Предварительный заезд - Френсис Дик - Страница 10

• Предыдущая
• 10/54
• Следующая

Прождав несколько минут, я подошел к бару и подобающим образом получил порцию виски. На часах к тому времени было четверть десятого. Некоторое время я пил стоя, а когда один из маленьких столиков освободился, сел, но ко мне никто не присоединился. В девять тридцать пять я купил вторую порцию, а в девять пятьдесят пришел к выводу, что если все мое расследование пойдет так же успешно, то бронхит мне не потребуется.

Когда в две минуты одиннадцатого я посмотрел на часы и допил свой стакан, от ряда стоявших перед стойкой отделился человек.

– Рэндолл Дрю? – обратился он ко мне, поставив два полных стакана на стол и усаживаясь на один из свободных стульев. – Извини, парень, что заставил тебя ждать.

Я точно помнил, что все время, пока я был здесь, он находился перед стойкой, время от бремени обмениваясь репликами с соседями или барменом или глядя в стакан. Обычный завсегдатай баров, рассчитывающий найти мудрость веков в смеси воды и спирта.

– И зачем было нужно заставлять меня ждать? – спросил я.

Вместо ответа человек что-то хрюкнул, поднял колючие серые глаза и подтолкнул ко мне один из стаканов. Это был крепкий мужчина лет сорока. Его длинная шея выглядывала из распахнутого темного двубортного пиджака, развевавшегося при ходьбе. Чуть поредевшие на макушке черные волосы были аккуратно зачесаны.

– В Москве нужно быть осторожным, сказал он.

– Гм-м... А у вас есть имя? – спросил я.

– Херрик. Малкольм Херрик. – Он сделал паузу, ожидая моей реакции, но я никогда не слышал о нем. – Московский корреспондент "Уотч".

– Как дела? – вежливо спросил я, но никто из нас не протянул руки.

– Это тебе не детские игры на лужайке, – неожиданно сказал Херрик, – говорю для твоего же блага.

– Очень признателен, – пробормотал я.

– Ты приехал сюда задавать дурацкие вопросы насчет этого аутсайдера Фаррингфорда.

– Почему аутсайдера?

– Я не люблю его, – отрезал он. – Но это к делу не относится. Я уже задал все возможные вопросы об этом дерьмовом деле и узнал все, что можно было узнать. И если бы оттуда воняло, я нашел бы источник вони. Знаешь, парень, никто не сравнится со старым газетчиком, когда нужно раскопать какую-нибудь грязь, имеющую отношение к благородным графам.

Даже его голос производил впечатление физической силы. Я не хотел бы, чтобы он постучал в мою дверь, если я попадусь на зуб журналистам: способности к состраданию у него было не больше, чем у торнадо.

– Как же вы все это узнали? – вставил я. – И откуда вы знаете, что я приехал сюда, зачем приехал и что остановился в "Интуристе"? Да к тому же смогли позвонить мне почти сразу же после того, как я вошел в номер?

Херрик снова окинул меня тяжелым, ничего не выражавшим взглядом.

– Нам ведь не нужно знать слишком много, правда, парень? – Отпив глоток, он продолжал:

– Это мне пропела одна маленькая птичка в посольстве. Что еще ты хочешь узнать?

– Продолжайте, – сказал я, когда он умолк.

– Не буду называть источники, – ответил он без всякого выражения.

– Но скажу тебе, парень, что это не новая история. Я уже несколько недель бегу по следу. Посольство тоже пустило своих ищеек. Если хочешь знать, они даже послали одного из разведки втихаря собирать слухи в очередях, которые тут на каждом шагу. Все это оказалось одним большим ляпом. Было чертовски глупо послать тебя сюда. Эти фанатики в Лондоне не хотят слышать слово "пустышка", хотя вся эта история не стоит выеденного яйца.

Я снял очки, посмотрел стекла на свет и надел их снова.

– Ладно, – негромко сказал я, – очень мило, что вы побеспокоились обо мне, но не могу же я вернуться, даже не попытавшись разобраться, верно?

Ведь мне оплачивают проезд, гостиницу и все прочее. Но думаю, – решил я пустить пробный шар, – вы могли бы рассказать мне, что вам удалось узнать.

Это избавило бы меня от утомительной беготни.

– Помилуй Бог, – взорвался Херрик, – ты хочешь, чтобы тебя привели за ручку, так, что ли? – Он прищурил глаза, поджал губы и в очередной раз оглядел меня. – Ну что ж, слушай, парень. Минувшим летом трое русских наблюдателей ездили в Англию на это трижды проклятое троеборье. Чиновники из подкомитетов, которых посылали для проработки деталей плана проведения конных соревнований на Олимпиаде. Я разговаривал со всеми тремя в их огромном Национальном олимпийском комитете на улице Горького, напротив музея Красной Армии. Они видели езду Фаррингфорда на всех соревнованиях, но между ним и событиями в России нет абсолютно никакой связи. "Нет, нет и нет" – вот их единодушное мнение.

– Что ж, – уступил я, – а что вы скажете о русской команде, приезжавшей на соревнования в Бергли?

– До них не доберешься, парень. Ты никогда не пробовал брать интервью у кирпичной стены? Официальный ответ гласил, что русская сборная не имела контактов ни с Фаррингфордом, ни с британским гражданским населением – тем более что они вообще не говорят по-английски. Я заранее был в этом уверен, но промолчал.

– А вы узнали что-нибудь о девушке по имени Алеша?

Услышав имя, Херрик подавился спиртным. Мои слова вызвали у него приступ гомерического хохота.

– Для начала, парень, Алеша вовсе не девушка. Алеша – мужское имя.

Уменьшительное. Как Дики от Ричард. Алеша – производное от Алексей.

– Да ну? – И если ты поверил этому трепу насчет покойного немца и его любовника – мальчишки из Москвы, – можешь выбросить все это из головы. Тебя за одни лишь такие разговоры засунут в кувшин и крепко заткнут пробкой. Здесь гомосексуалистов не больше, чем бородавок на бильярдном шаре.

– А остальные участники немецкой команды? Им вы смогли задать вопросы?

– С ними разговаривали дипломаты. Никто из гансов ничего не знает о делах Крамера.

– А сколько Алеш может быть в Москве? – осведомился я.

– А сколько Диков в Лондоне? – вопросом на вопрос ответил Херрик.

– Население обоих городов примерно одинаково.

– Выпьете еще? – перебил я. Журналист поднялся и оскалил зубы в подобии улыбки. Но тяжелый взгляд ничуть не смягчился.

– Я принесу, – сказал он, – если ты меня субсидируешь.

Я дал ему пятерку, которую отложил про запас. Здесь расплачивались только иностранной валютой, сказал мне бармен. Рубли и деньги стран Восточного блока не принимали. Этот бар предназначался для гостей с той стороны железного занавеса, которым следовало оставить здесь как можно больше франков, марок, долларов и иен. Сдачу возвращали очень точно в той же валюте, которой расплачивался посетитель.

После следующего стакана Малкольм Херрик слегка оттаял и рассказал мне о своей работе в Москве.

– Прежде британские корреспонденты торчали здесь дюжинами, но сейчас большинство газет их отозвало. Осталось пять-шесть человек, не считая парней из агентств новостей, типа "Рейтер" и ему подобных. Дело в том, что если в Москве происходит что-нибудь важное, то об этом сначала узнают за границей. Потом новости возвращаются к нам по радио от всемирной службы новостей. Мы с тем же успехом могли бы получать всю информацию об этой стране у себя дома.

– Вы можете разговаривать по-русски? – прервал я его рассказ.

– Нет. Русским не нравится, когда приезжие владеют их языком.

– Но почему?

Он с жалостью посмотрел на меня.

– Их принцип – держать русских подальше от иностранцев, а иностранцев – подальше от своих. Иностранцы, постоянно работающие в Москве, должны жить в специальных домах с русскими охранниками в воротах. Мы даже офисы устраиваем там. И поменьше выходить из дому, так-то, парень. Новости приходят ко мне сами. По телексу из Лондона.

Казалось, что Херрик не столько удручен своим положением, сколько просто циничен. Я задумался о том, какого рода истории он сочинял для "Уотч", газеты более известной своими эмоциональными крестовыми походами против выбранных наугад противников, чем точностью. Я редко читал эту газету, так как ее обозреватель скачек лучше разбирался в орхидеях, чем в событиях на ипподроме Аскот.

• Предыдущая
• 10/54
• Следующая