Старые недобрые времена (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" - Страница 28

— Да ты не такай! — поддразнил его (и это тоже в правилах игры) солдат, — А возьми верёвку, да ступай туда! Елистрат Евсеич обещался с дровами помочь оказать, а мы ему…

— Да тьфу ты! — спохватился, сердясь, Захар, с размаху воткнув иголку в скомканное бельё, — Не твово ума дела, што мы ему, понял?

— Агась, — болванчиком покивал Ванька, — А это… если остановит кто, ну, с дровами? Охочих до чужого добра так-то эвона сколько! Я-то в морду могу ответно сунуть, но это ж… не по чину, сами же говорили. Ополченец, он же не солдат, и статус, значить, другой, пониже и пожиже. Да и это… суну если кому, так сразу столько набежит, что сувать замаюсь! Самому скорее насуют, а потом ещё и сюда придут, с претензиями.

— Тьфу ты… — задумчиво отозвался Захар, совсем даже не иллюзорно проиллюстрировав свои слова, — Вот жа бяда! Эта да, эт ты правильно… Ладноть, с тобой пойду! Постой пока… хотя нет, за верёвкой сходи пока, я мужикам скажу, что отлучаюсь, значить.

— Ты, значить, малой, наблюдай за бывалыми солдатами, значить, — на ходу поучает Захар попаданца, — потому шта ружьём кидаться и стрелять, эт канешно харашо, но солдатское ремесло, оно не токмо в етом…

Слушая его с некоторой тоской, кивая и не забывая поддакивать, сохраняя притом самое заинтересованное выражение лица, Ванька старательно фильтрует слова, не вдруг и не сразу расшифровывая все эти «Шта» и тому подобные штуки.

Простонародный говор, по необходимости, он может включать не то чтобы «на раз», но, в общем, без особых усилий. Другое дело, что до дикторов Центрального Телевиденья, разговаривающих литературно-правильным русским языком, ещё целая Эпоха, а язык, он в каждой местности свой, и порой ох как отличается…

… иногда и переспрашивать приходится.

Здесь, на Четвёртом Бастионе, ему не то чтобы мёд, но, не считая обстрелов, в общем, и не сильно хуже, чем при штабе. С провиантом сильно похуже, это да… а ещё с водой, с дровами и…

… зато хорошо с бомбами, хотя и говорят, что сейчас затишье и чуть ли не курорт, а ещё, из-за проблем с водой и дровами, хорошо с холерой.

Но зато коллектив… он не то чтобы сильно лучше, но он, Ванька, здесь не опасный прецедент и потенциальный претендент на чьё-то место, а мальчишка, сопляк!

Отношение, конечно, далеко от уважительного, но и гнобления особого нет, по крайней мере, не больше, а скорее и поменьше, чем его деревенским годкам от взрослых мужиков.

Этакая дедовщина, хотя и обидная иногда, но зато и снисходительная, с учётом возраста, «сопливости» и невеликих подростковых кондиций, так что, в общем, терпимо. Если бы не Его Благородие… благо, господин поручик, пользуясь затишьем, на Бастионе появляется нечасто, занимаясь в городе хозяйственными вопросами, то бишь коротая время за игрой в карты, выпивкой и волочением за барышнями.

За минувшую неделю Ванька уже выучил, кто здесь есть кто, с именами, привычками, ну и, разумеется, с соседями! Были «проверки на пацана», с поправкой на время и место, попытки прогнуть его под себя от соседей, с великим лаем отражённые «дедами». И такого рода проверки, если он правильно понимает, будут постоянно, потому что, мать его, коллектив, да ещё и мужской, замкнутый… со всеми вытекающими.

И благо, что содомия в армии…

… или вернее, в их полку[i], не в чести.

По возвращению Захар принялся кашеварить, пытаясь из погрызенной жучками крупы, солонины третьей свежести, кусочка прогорклого сала и разного рода приправ, то бишь степных трав, пахнущих хоть сколько-нибудь духовито, соорудить на обед нечто приемлемое. Лакей крутится рядом, не столько даже помогая, сколько обмахивая ЧСВ солдата, гоняющего его без особого повода, а просто потому, что может!

— Эт-та что, — лязгнул голосом поручик Жидков, вынырнув из-за угла и едва не сбив замешкавшегося Ваньку.

— Виноват! — вскочил, не понимая вины, Захар, и ополченец, отставая на секунду, продублировал…

— Виноват! — зная уже по опыту, что солдат ты, или лакей, а всегда — виноват, даже если вины и нет никакой, и что лучше не спорить. Потом — да… потом можно не то чтобы оспорить, но перекрутить на обстоятельства и «не губи, батюшка-барин, душеньку мою грешную!», с обязательным валянием в ногах…

… но для этого момент нужно понимать и ловить, а не это вам всё!

— Знаю, что виноват, — жёстко усмехнулся Жидков, взглядом выдёргивая откуда-то унтера, и адресуя вопрос уже ему.

— Так значить, на хозяйстве оставлен солдат, по ранению! — бодро отрапортовал тот.

— Эт ладно… — кивнул поручик, явно сдерживая себя, — А этот-то что, тоже ранен? Какого…

Не сдерживая себя, он выругался, комкая от ярости слова и багровея лицом

— Так ополченец, Вашбродь, — не понял посыла унтер, одним коротким взглядом обещая попаданцу муки-мученические и весь диапазон челюстно-лицевой хирургии в ближайшем будущем, — куда его? Сырой совсем! В караул, согласно Устава, его никак, а остальное… учим, Вашбродь, учим!

Он выразительно потёр кулак, покосившись на Ваньку, и тот, уловив посыл, выразительно закивал, моментально синхронизировавшись с закивавшим же Захаром.

— Пока вот, — подвякнул солдат, — по хозяйству! Я, Ваше Благородие, из гошпиталя пораньше в родную часть, значица, и вот, хлопочу. А дрова принесть, или там воду, эт, дохтура говорят, нельзя пока, кишки все наружу вылезут. Вот ён и ето…

Натужившись лицом, Захар вспомнил выданное недавно попаданцем…

— Круглое таскать, квадратное катать!

Крутанув головой, Левицкий усмехнулся, понемножечку, кажется, отходя.

— Ладно… — протянул он, — необученный ополченец тот ещё подарочек, понимаю.

Унтер закивал со скорбным видом, и, раз уж Его Благородие в настроении, вставил свои пять копеек.

— Новобранца и то гоняют сколько, а это… — он махнул рукой и добавил:

— Да и некому его гонять, Вашбродь… и некогда! Вона- Маркел Иваныч мотанул головой в сторону низкого проёма, из которого пахло сырой землёй, порохом и опасностью, — все, почитай, спину в галереях рвут, супротив французских минёров, значит.

— В галереях… — голос Левицкого стал ниже на два тона разом, опустившись куда-то инфразвук, своим звучанием дробя попаданцу коленки.

— Так что же он, сукин сын… — начальственный палец тычется мало не в глаз ополченца, — не в галереях⁉ В караул нельзя согласно Устава, воевать необученный… а⁈ Почему…

Сложная матерная конструкция, обёрнутая морскими термина, вознеслась над Бастионом, и всё длилась, длилась…

… и длилась.

— Виноват! — с отчаянным видом вставил унтер, едва Сергей Александрович заглох, и начал пояснять:

— Негодящий он к таким работам, Ваше Благородие! Уж мы и так, и этак… минуточку в галерее, и прямо-падучая его бьёт, так пужается! По морде его, так он, паскуда, если там же, под землёй, а не на свету Божием, снова в падучую!

Ванька закивал отчаянно… да, да, так оно и есть! Чёрт его знает… может, было что-то в голове раньше, а может, появилось после сиденья в зинадане, в ожидании приговора? Но клаустрофобия у него оказалась совершенно отчаянная, невозможная…

Впрочем, в минных галереях, душных, высотой не больше метра, постоянно обваливающих, клаустрофобию может приобрести и совершенно здоровый дотоле человек, но повезло — Ваньке.

Левицкий ещё раз крутанул головой, не говоря ни слова. Над бастионом, кажется, нависло молчание, нарушавшееся только начавшимся обстрелом.

Одно из ядер упало сверху, метрах в пяти от них, и закрутилось, дымя искрящимся фитилём.

Попаданец, просмотревший, наверное, сотни фильмов о войне, знал, как действовать в таких случаях, и, упав плашмя, заполз за укрытие, прикрыв голову руками.

Он не видел, как Захар, разом сорвавшись с места, обжигая руки, погасил фитиль, а потом, для верности, закатил ядро в яму, от греха. Не видел он, и как поручик, дёрнувшийся было в сторону, тут же, озлившись невесть на что, дёрнул за ворот, и, сделал несколько шагов к ополченцу, вставил носок сапога ему в бок.