Старые недобрые времена (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" - Страница 1

Облизнув толстый палец, Игнат Саввич перелистнул испещрённую помарками и кляксами желтоватую страницу толстой тетради, и, вцепившись руками в разлапистые, густые, хотя и давно поседевшие бакенбарды, принялся читать, беззвучно шевеля губами. Полминуты спустя, сбившись глазами на кривых прыгающих строчках, он отпустил наконец волосье, начав водить по буквам пальцем с жёлтым, давно нестриженным длинным ногтем.

Поздняя осенняя муха, проснувшись не ко времени, принялась с громким жужжанием летать по кабинету. А чуть погодя, сочтя потный, выпуклый, лысеющий лоб управляющего достойным её аэродромом, с упорством, заслуживающим более достойного применения, принялась раз за разом совершать попытки приземлиться, отвлекая от работы.

Отмахнувшись раз, да другой, да третий, мужчина зачертыхался, опасно побагровел физиономией, после чего, ругаясь вполголоса вовсе уж безбожно, встал с удобного, хотя и изрядно вытертого кресла, принявшись гоняться за назойливым насекомым по кабинету, задевая округлыми боками массивную мебель.

Прибив наконец подлую тварь, промокнул потную, обильную физиономию смятым, влажным, не слишком уже чистым платком, валявшимся на столе. Не удовлетворившись этим, открыл нараспашку окно, впуская в кабинет сырой холодный воздух, напоённый поздними осенними ароматами деревенской жизни.

Остыв и продышавшись, Игнат Саввич не стал закрывать окно, с ненавистью покосившись на бумаги, лежащие на столе. Придавленные пресс-папье, они шевелятся, изгибаясь, будто пытаясь выбраться из-под тяжёлой фигурной бронзы, взлететь, улететь прочь, навстречу яркому, не по чину, осеннему солнцу.

— Вот же сатанинское отродье, — пробурчал мужчина, поминая убитое насекомое и всю эту дурацкую ситуацию разом, и тут же закрестился, бормоча короткую молитву и очищая ею рот от словесной грязи.

Вздохнув, снова уселся за стол, не спеша, впрочем, приниматься за работу и всячески затягивая время, то переставляя без нужды чернильницу, то поправляя вылинявшие, вытертые нарукавники с заплатками.

— Вот же тварь проклятая, прости Господи! — снова закрестился он, а после горестно подпёр бородатую физиономию кулаками, пригорюнившись и глядя в никуда.

Управляющий, не без веских на то оснований, считает себя человеком умным, но вот грамота, которую он освоил уже в зрелом возрасте, даётся ему тяжеленько. Чтение, да чтоб с полным пониманием читаного, это, прости Господи, мука мученическая! Много проще с косой от рассвета до заката, чем вот так вот, в кабинете, буковки разбирая.

— Мужик, сволочь, думает, что мне здесь легота, — подтягивая к себе бумаги, пробубнил он, давно уже не отождествляя себя с мужицким сословием.

Пересилив себя, снова начал трудно читать,продираясь сквозь заросли густых букв и извилистые ущелья строчек, наливаясь ненавистью к мужику, который, как известно, сволочь. Ишь!

Сам же Игнат Саввич, хоть и подлого, мужицкого сословия, но — шалишь! С самых низов, от сохи, по шажочку, да в управляющие немалого поместья, и вот уже тридцать лет как на своём месте, а на это ум нужон!

Ну и, разумеется, кулаки… а ещё — умение крутиться по жизни так, чтобы и против общины в открытую не пойти, не сразу, по крайней мере, и себя не забыть, и барину потрафить! Ну и чтоб те, кто пониже барина, съесть не смогли…

… а желающие были! Да и сейчас есть, и ох как немало!

Вспомнив о неприятном, Игнат Саввич скривился, как уксусу отхлебнул.

Раньше, по его мнению, было лучше. Знал народ своё место! Да и как не знать, если можно было — ух! Строптивцев да поперечников, по Закону — хоть в солдаты, а хоть бы и в Сибирь! Да плетьми… поучишь одного дурака как следует, так остальные, глядючи на могилку, да крестясь на неё со снятыми шапками, как шёлковые.

А сейчас? Дали подлому сословию послабление, а зачем⁈ Мужичка в строгости держать надобно, к его же, мужичка, пользе! Да грамота эта ещё, будь она неладна…

— Умники, ишь! — пробурчал он, непроизвольно сжимая мясистые кулаки, — Грамотеи! Я вот верой и правдой, не буковками какими-то, а они…

Насчёт последнего управляющий лукавит даже перед самим собой. С первых дней и до сих, копеечки к его рукам прилипали, да и прилипают, преизрядные. Суммы такие, что и копеечками их называть — Бога гневить! Многие тыщи распиханы по долям, да по нужным людям.

Думать в свою пользу Игнат Саввич умеет с малолетства. Здесь и деньги, которые на разных этапах могут прилипнуть к рукам умного человека, и натуральный продукт, и совсем уж натурально — услуги разного рода.

Есть среди его должников люди, не последние в губернии, есть! Не у всех, правда, эти долги можно взять, но и то, что не самые маленькие люди ему должны, и помнят об этом, ох как немало!

Шевеля губами и потея от сложной умственной работы, он снова принялся пробираться сквозь буковки, водя по ним пальцем и шевеля губами. Под рукой карандашик и смятая некогда, а после расправленная бумажка, оставшаяся от молодого барина, вздумавшего было от скуки да фанаберии упражняться в стихосложении.

— Так-с… — пробурчал управляющий, споткнувшись глазами на циферной несуразности, и, взяв карандаш, выписал нужное на клочке, неосознанно морщась от неудобства.

С другой стороны, подобная мелочная, напоказ, экономия барских денег со стороны старого слуги умиляет наследника. Дескать, если уж в такой мелочи экономию наводит, то в поместье, должно, каждое зёрнышко бережёт!

Да и обрывки эти, если вдруг что… поди, разберись! Старый барин, бывало, брался ковыряться в писульках управляющего, но быстро отступался, плюясь и чертыхаясь.

А вот молодой…

Завздыхав, Игнат Саввич принялся шарить глазами по тетрадным страницам, проверяя — всё ли правильно? Ну, так правильно, чтоб молодой и шибко учёный в столицах барин открыл бы записи, да и, наломав себе как следует глаза, закрыл обратно, и не лез бы в них больше!

Он, управляющий, на то есть. Всё, что нужно, словами расскажет, да пальцем ткнёт, где что лежит. А рассказывать, да пальцем тыкать, да вид правильный делать, уж он-то умеет!

— Слишком много грамотных развелось, — пробурчал он себе под нос, морща лоб и припоминая физиономии грамотеев, — и ведь, паскуды такие, место своего знать не хотят, на моё метят!

Озаботившись проблемой, Игнат Саввич нахмурился, да и подпер массивной ручищей бороду, снова забыв о работе. Это потом молодой барин, вступивший в наследство после смерти батюшки, уедет, верно, в Петербург или Москву, делать какой ни есть, а карьер, да проматывать заработанные мужиками деньги, наведываясь, быть может, и не каждый год.

А пока ему нужно показать себя, да построжее, чтоб опаска у мужичков была! От века так заповедано, и он, молодой барин, понимает то ох как хорошо! Даже слишком…

Крякнув досадливо, Игнат Саввич ухватился рукой за бороду.

— А ещё грамотеи эти, будь они неладны!

Хмурые брови сошлись воедино, и на крупной, мясистой физиономии управляющего морщины пошли так интересно, что хоть картину пиши. Переодеть только Игната Саввича в тогу, и чем не философ⁈

— Самому-то быстро наскучит, — проговорил он, уже знакомый с характером и привычками молодого порывистого барина не понаслышке, — так ведь этих, грамотеев полно! Поставит кого… а они, паскуды, и рады стараться!

В дверь осторожно поскреблись, и управляющий рявкнул недовольно, но разрешающе, испытывая, на самом деле, некоторое облегчение. Недовольство он, впрочем, тоже испытывает, и отнюдь не наигранное, но отложить, да вроде как и по нужде, утомительное ковыряние в буковках и циферках, оно и в самом деле…

— Доброго здоровьичка, Игнат Саввич! — сухонькая пожилая женщина, втёкшая в кабинет управляющего, с ходу начала кланяться, сочась мёдом, лестью и запахами кухни.

— И тебе поздорову, Пелагея, — не сразу отозвался мужчина, не выпуская из рук спешно схваченный невесть зачем карандаш и имея вид усталый и деловитый, — Ну, чего тебе?