Время линкоров (СИ) - Романов Герман Иванович - Страница 46

— А ведь Щенснович успел — вовремя прикрыл «императора»!

В голосе командира «Рюрика» Бахирева явственно просквозило облегчение, трудно смотреть, когда противник безнаказанно избивает товарищей. И тут произошло такое, что на мостике линейного крейсера в первые секунды воцарилась тишина, полная откровенного недоумения.

Над идущим впереди «Кавачи» на противоположном борту, по которому никто не стрелял, да вообще сейчас по вражеским линкорам никто огонь не вел, из задней бортовой башни выплеснулось пламя, а потом вспух огромный клуб черного дыма. Яркая вспышка на темнеющем вечернем небе заставила всех невольно зажмурить глаза. То был внутренний взрыв артпогреба — такие случаи морякам уже доводилось видеть. Вроде десяток секунд и все — мощный линкор превратился в жалкую развалину, разорванную на два огромных куска, которые тут же захлестнули волны.

— Что это было? Но ведь не стреляли по нему…

— Может там внутри пожар бушевал, не потушили толком, и огонь до погреба потихоньку добрался?

В последнее не верилось — подобное на боевом корабле невозможно, да и не было на «Кавачи» никаких пожаров, да и не пострадал в той мере, чтобы тушением никто не занимался.

И вице-адмирал Эссен негромко произнес:

— Скорее всего, шимоза в каком-то из снарядов шелк «проела» — эта взрывчатка неустойчивая очень, склонна к самопроизвольному подрыву. Не снаряд же с лотка упал, или кто-то закурил в башне, присев на пороховой заряд⁈ В такое совсем не верится!

Офицеры только чуть-чуть хохотнули, оценив шутку своего адмирала, а Эссен каким-то наитием ощутил, что желание сражаться до конца у всех участников сражения пропало напрочь. «Канопусы» и «дунканы» соединились в один отряд, что направился к броненосным крейсерам. А вот линкоры Шульца стали отставать, что было совершенно невозможно. Немецкие броненосцы словно выдохлись, начав резко снижать ход. Да и «Ретвизан» с «Петропавловском» уже никуда не спешили, прикрыв «Императора Александра III». «Бородинцы снова стали выстраиваться в колонну, их осталось только четыре — дивизия потеряла своего флагмана. Да и за 'Ретвизаном» выстроилась короткая на один вымпел колонна — «Победа» погибла в самом начале сражения, первая потеря.

— Радиограмма от командующего флотом — «Всем кораблям отходить к весту, идти в Циндао. Приготовится к отражению ночных минных атак неприятеля. Минным крейсерам и эсминцам с наступлением темноты вести поиск и атаковать неприятеля торпедами»!

Эссен еще раз посмотрел на японцев — броненосцы с единственным линкором тоже вышли из боя, и торопились уйти, набирая ход и густо дымя трубами. Осталось всего четырнадцать броненосцев, а у противника ушло двенадцать. Но так вернется «Микаса» с отрядом от Владивостока, и будет на четыре вымпела в линии больше.

Одно утешает — зато на линкор меньше…

Внутренние взрывы происходили на японском линейном флоте постоянно, и список потерь прямо-таки удручающий — «Кавачи», «Цукуба», флагман адмирала Того «Микаса». Да и во второй мировой войне прямо на стоянке взлетел на воздух линкор «Муцу». Впрочем и на кораблях Ройял Нэви происходило подобное, достаточно вспомнить взрыв линкора «Вэнгард» в Скапа-Флоу. А вот французы пострадали еще до 1-й мировой войны — у них так погибла парочка броненосцев. Страдали и итальянцы, потеряв линкор и броненосец, а в Севастополе с разницей в сорок лет погибли два флагманских линкора, и непонятно отчего — до сих пор выдвигаются разные версии…

— Мина или торпеда…

Зиновий Петрович смог произнести только эти два слова — впереди и позади них следовали исключительно ругательства. Еще бы — у правого борта «Инфлексибла», как раз под средней башней главного калибра всплеснулось море, пенящийся водяной столб поднялся выше корабельных мачт, и рухнул вниз. А затем рвануло так, что грешникам в аду жарко стало — детонировали снаряды в погребе, чего никак не должно было быть, но, тем не менее, произошло. Огромный огненный клубок, потом поднялся ужасающий дымный «гриб», и две половинки когда-то прекрасного линейного крейсера погрузились под воду. Именно опустились, глубина под килем вряд ли была больше двадцати футов, и обе части — кормовая и носовая, с небольшим креном уселись на грунт, так что из-под воды высовывались надстройки, одна из дымовых труб, и орудийные башни. А вот вся середина с двумя 305 мм башнями исчезла, будто ее никогда и не было.

— Лучше пусть будет мина, Зиновий Петрович, если удастся мирно договориться. Тогда наш ответ простой — на все промысел божий, вас же предупреждали, что заграждение выставлено, чего вы на него перли, как бараны на новые ворота. А если война будет, и атаковала наша подводная лодка, то офицерам и нижним чинам кресты положены — это надо такого «зверя» завалить всего одним удачным попаданием. Но пока лучше считать, что то взорвалась мина — политика дело такое, война ведь не объявлена.

— Пожалуй, тут вы полностью правы, Владимир Иосифович, лучше не воевать до изнеможения — война с Англией нам совсем некстати, ее больше кайзер желает, на нашем горбу в рай хочет въехать. Да и стрельба разом прекратилась — ужасное зрелище, ужасное… Но людей вроде не так и много погибло, все три корабля из воды торчат — удачно затонули.

Сожаления в голосе Рожественского не послышалось, один только житейский прагматизм. Он понял, что англичане не желали воевать, а лишь припугнуть хотели, и десант не собирались высаживать, иначе бы целая вереница пароходов подошла. Да и стрельбу сразу после взрыва «Инфлексибла» прекратили, стали на якоря и принялись шлюпки с катерами спускать — начали спасение экипажей «утопленников».

— Катера и миноноски направить…

Рожественский приказ так и не отдал, было незачем — к подорванным кораблям уже плыли на катерах и миноносках как военные моряки, так и рыбацкие лодки местных жителей. Добрые все же люди, по ним десять минут назад стреляли, а у них сердца отзывчивые оказались, какая уж тут война. И Рожественский решился, широкий жест с его стороны все же не помешает, и отрывисто приказал, понимая, что его слова останутся в истории:

— Корабельных врачей на берег с добровольными санитарами. Не собаки тонут, а люди, настоящие моряки, которых засевшая в Адмиралтействе бездарность на мины отправила, на погибель. Можете даже сигнал поднять — пусть англичане знают мое настоящее отношение к истинному творцу этой ужасной катастрофы, что привела к гибели сотен!

Зиновий Петрович выругался, сделал знак пальцами — тут же вестовой, что постоянно находился рядом с одноруким адмиралом, достал портсигар, и Рожественский вытащил из него папиросу. Прикурил от зажженной спички, выругался, и сделал несколько судорожных затяжек. Потом негромко сказал Бэру, что дисциплинированно не курил в его присутствии.

— Пойдемте в салон, Владимир Иосифович, помянем стаканом водки жертв начальственной бестолковости. А них в Адмиралтействе хватает таких болванов, один другого стоят…

Адмиралы спустились с мостика и по спардеку прошли на корму, спустились по трапу и дошли до салона. Уселись в кресла и уже его старый денщик, что много лет рядом, Петр Пучков, с погонами кондуктора на плечах, моментально разлил водки, причем холодной, и, не чокаясь, адмиралы выпили. Закурили папиросы, и Рожественский произнес:

— Ничего не понимаю, на хрена они полезли напролом, что за идиотизм. Ведь понятно, что мы на островах укрепились, мины выставили, береговые батареи ставим — целая дивизия в осаду села на островах и в Галлиполи. Тут корпус нужен и флот, а подогнали дряхлые броненосцы. И это при том, что наша армия на Ионию идет, уже три провинции заняли. Так что зачем эта демонстрация под Владивостоком?

Зиновий Петрович взял листок только что полученной через Константинополь из Берлина, уже расшифрованной радиограммы, протянул его Бэру. Тот его взял, прочитал молча с округлившимися от удивления глазами, затем вслух спросил недоуменно: