Боярышня Евдокия (СИ) - Меллер Юлия Викторовна - Страница 30

— За меньшее не согласны, — твёрдо заявил главный, и группа демонстративно заворчала, якобы жалея потраченного времени. — Ты чужачка и нам не с руки за тебя кричать. Коли не гожа цена, то скажи сразу. Чего время терять?

Она растерянно слушала скоморохов и пыталась понять, может ли позволить себе оплату задуманной кампании. Уже были потрачены деньги на дорогу сюда, потом вложены средства в «изобретение» бильярда, а теперь должно ухнуть приличную сумму на ещё один перспективный, но бездоходный проект.

Дуня быстро подсчитала, во что ей обойдется выступление пяти групп, да ещё в течение пары недель — и приуныла: семья не простит ей этих трат.

Задумчиво посмотрела на группу, качнулась с носка на пятки и обратно, пребывая в сомнениях.

Сомнения раздирали, лишая уверенности в задуманной кампании. Захотелось отступить и придумать что-то другое, но рядом не было подходящих людей, которые могли бы осуществить «что-то другое», а сама она чувствовала себя рыбой в воде только в творческой среде.

Ещё раз окинув взглядом скоморохов, всячески демонстрировавших ей свою независимость, она решила объяснить им, что вообще-то правильно будет, если они будут платить ей за сказки, но она добрая и с них денег не берет.

Евдокия уже набрала в грудь воздуха, чтобы сказать, как они неправы, но подъехало ещё две группы скоморохов и между ними начались разговоры о том, куда те собираются уезжать, чтобы начать сезон выступлений. Оказалось, что только одна группа была местная, а остальные пережидали зиму в Новгороде и со дня на день собирались уезжать на заработки.

Эта информация поумерила пыл Дуни, и она замялась, поняв, что если прямо сейчас скажет в лоб о том, что она их благодетельница и ждёт от них энтузиазма на ниве туманных перспектив, то они не постесняются далеко послать её.

Пока скоморохи общались, ревниво задирая друг друга, Дуня искала выход. И тут вспомнилось, что они спросили её, о чем им кричать и обратили внимание, что она чужачка. Вот последнее было обидно, потому что «свои» не могли и не собирались ничего менять для них, а она желает открыть им путь в новое будущее. И вот это вот «кричать»! Дуня вспомнила, что веселые пляски и песни скоморохов часто имели злоязыкую направленность. Они по заказу могли не только прославлять кого-то, но и высмеять.

Тем временем во двор въехали остальные группы и стало шумно. Кажется, что они впервые собрались все вместе и даже удивились этому факту. А удивившись, затихли и вопросительно посмотрели на молчаливо стоявшую боярышню.

Дуня выдохнула и решительно начала с агитации. Ей вспомнились «юноши со взором горящим» и жены из анекдотов, умело проедающие мозг мужьям, и от этого стало смешно. Но рецепт воздействия на профессиональных зубоскалов был найден, и она собиралась его использовать, а потом уже пойдут в ход объяснения про то, как им всем повезло тут оказаться и участвовать в её кампании

Евдокия приняла правильную позу и короткими рублеными фразами выдала о том, что новгородские посадники передают Великий Новгород со всеми землями католикам, чтобы стать польскими боярами и править по их образу. Говорила обо всём, что узнала за последнее время.

Слушали Дуню не только пришедшие наниматься, но и московские мастера-торговцы с княжьими людьми. Многие выглядели шальными от её натиска. Говорила Евдокия понятно, приводила примеры из жизни, о которых прочитала у Семена Волка в разбойной избе.

А боярышня, отслеживая реакцию слушателей, поняла, что люди не задумывались о том, какой гигантский объём земель решено было передать Литовско-польскому княжеству. Самих же новгородцев волновал только сам господин Великий Новгород, стабильная цена на хлеб и что её должен был обеспечить новый правитель, а остальное казалось неизменным. Никому не пришло в голову сравнить себя с Киевским княжеством, которое взяла под свою руку Литва и десятилетиями низводило до захолустья* несмотря на активное сопротивление киевских князей.

(*со смертью Семена Олельковича Казимир упразднит киевское княжество и назовет воеводством литовским. От сыновей Семена Олельковича, которым он обещал княжение в Киеве за службу Семена, откупится.)

— Да не всё ли равно, кто наверху сидеть будет? — ответил ей один из скоморохов. — Нам до князей с боярами далеко! — весело пояснил он и обернувшись к своим, залихватски выдал: — Нам бы хозяину, нанявшему нас, угодить, а остальное неважно.

Дуня осуждающе качнула головой и спросила:

— А если хозяин не поймёт твою шутку или денег пожадничает? У панов одна правда — их собственная. А все, кто не знатен, тот не человек для них, а что-то вроде животного.

— Так и наши князья не ангелочки, — выдал скоморох под одобрительный гул остальных. — А вообще я не дурак и не сглуплю! — продолжил куражиться артист. — Можа, я так понравлюсь пану, что он меня озолотит и любить будет поболе дружков своих!

Обстановка разрядилась, и кто-то даже вспомнил, как их осыпали серебром бояре за удавшееся веселье.

Дуня выждала и даже снисходительно посмотрела на этого лихого удальца, а уж он глядел на неё нагло, с вызовом. Ей стало горько, что её предостережения высмеяли. Скоморохи не понимают, что с недавнего времени появилась большая разница между боярами на Руси и литовско-польскими. Видно, не ходили на те земли. А дело уже не в дурных и хороших управителях, а в появившейся идее собственной исключительности по праву рождения. Очень заманчивой идее, но разрушительной по сути своей, развращающей и страшной для окружающих.

Боярышня подняла руку, дождалась тишины и смотря в упор на наглеца, произнесла:

— Не буду спорить. Многие богатые люди любят повеселиться и готовы щедро платить за шутки. Да только насчёт любви панов к тебе я так скажу: наша птица и хрюшки во дворе тоже думают, что их любят, но наступает осень и…

Товарищи скомороха ещё похлопывали наглеца по плечам, хваля за смелость, но потом повисла тишина и спустя пару мгновений все грохнули от смеха.

— Евдокия Вячеславна, — позвал Дуню Гаврила, награждая скоморохов свирепым взглядом. — Пироги привезли и питьё.

— Вели раздать, — благодарно улыбнувшись, ответила ему.

Гаврила кивнул боярышне, но сам бы с удовольствием велел раздать тумаков притащившемуся сюда скоморошьему племени. Он видел, как они куражатся друг перед дружкою, стараясь поддеть боярышню, а она почему-то терпит их.

Евдокия подождала, пока разобрали пироги и выждала немного. Угощению люди обрадовались, но видно было, что обошлись бы без него. Гордые и вольные.

— Боярышня, неужто правда всё то, что ты рассказала? — неожиданно раздался вопрос.

— Каждое моё слово можно проверить. Я рассказала самую малость, а могу поведать, как обманули народ жмуди, пообещав им уважительное отношение к их вере, но на сегодняшний день из них сделали ревностных католиков. Сейчас будут дожимать киевлян. Их князя, до последнего вздоха защищавшего традиции Руси и православие, внезапно не стало.

— Врёшь!

— Зачем мне врать? Михаил Олелькович не просто так сорвался с места.

— То дела княжьи, — неуверенно возразил всё тот же насмешничающий скоморох.

— Ну и дурак же ты, Прошка! — воскликнул его товарищ. — Тебе боярышня рассказывает то, о чём ты не задумывался и не узнал бы, пока не приперло, так слушал бы и мотал на ус!

— Верно! Нам никто не говорил, что в Литве ущемляют наших батюшек и что храмы не дают чинить.

— И с судом непонятно, — обеспокоенно выкрикнул ещё один новгородец, и Дуня с уважением посмотрела на него.

Казалось бы, ну кто такой скоморох? А вот о своих правах он знал, как и все новгородцы!

— Ежели только католикам дают записать за собой куплю-продажу, то на каких правах нашим семьям жить?

— Не может ничего этого быть! Не врёшь ли ты, боярышня?

— Не вру. Там очень хитро поступают. Напрямую никто ни в чём не отказывает, но придется ходить не раз, просить об одолжении, приплачивать, но ежели возникнет спорная ситуация, то лучше сразу отступить. Обдерут и долг повесят за то, что смеете возмущаться.