Хозяин теней (СИ) - Демина Карина - Страница 42

— И достигнув пика развития раньше времени, он начал угасать. А с ним — и твоё тело. Тебе оставили лекарства, и Евдокия Путятична проследит, чтобы ты их принимал. Возможно, даже пообещает выздоровление.

Ан нет, убивать он меня не станет.

Другое задумал.

— Но я не привык обманывать пациентов…

Это Антон Павлович произнёс с немалым пафосом.

— Спасибо…

— Не за что. Я полагаю, что любой человек вправе знать, что его ждёт. Это лекарство, конечно, поможет продержаться, но не излечит…

— А что излечит?

Я уже догадался, к чему он клонит. И судя по довольному виду, вопрос задал правильный.

— Есть… одно средство… только оно…

Не для всех.

Для избранных.

Очень-очень избранных, но по счастливой случайности Антон Павлович знает, где достать его задёшево. Как задёшево… относительно.

— Навья трава, — выдохнув, произнёс он. — Слыхал?

— Нет, — мы с Савкой мотаем головой.

— Отец не рассказывал? Про ту сторону?

А есть «та сторона»? Хотя… чего это я. Если говорят, значит, есть. Интересно… то есть, оттуда к нам пробираются тени, но и люди могут выйти в их мир? С одной стороны, логично. С другой…

— Не рассказывал. Он… не часто появлялся.

— Понимаю, — Антон Павлович опускается на край кровати. И лицо его прорисованное кривится, пытаясь натянуть маску доброты и благожелательности. — Знаешь, за счёт чего охотники живут? Богатеют?

Качаю головой.

— Бедных Охотников не бывает…

А это новость хорошая, если, конечно, правда, потому как верить Антону Павловичу — так себе затея.

— Убивают чудовищ? — предполагаю я.

— И это тоже, безусловно… за тварей поверженных платят.

— Кто?

Если уж выпало информацией разжиться, то надобно действовать.

— Это смотря где убить. Ежели на землях государевых, то из казны платят, по установленному прейскуранту. Но так-то и частным порядком нанимают. Скажем, артели вон или деревни, ежели большие. Купечества. Фабриканты… и родовитые. Но это так, малость… твари оставляют на земле свой след. Особенно в местах, где их много. Меняют они мир, иногда сильнее, иногда слабее, — а вот теперь он перестал лицо держать. И на прорисованной белизне поползли тончайшие трещины-морщины, будто паутина по лицу. — Тут ещё от размера полыньи зависит, давности… многого. Главное, что подле старой полыньи растут травы, впитавшие в себя силу нави.

— Навья трава?

— Подобие её. Слабое, но многие целители и за такую хорошие деньги заплятят. Но настоящее богатство там, с другой стороны. Тот, кто рискнёт шагнуть в полынью, может вынести оттуда и травы, и камни… и то, что от тварей остаётся.

— Они ж бесплотны?

— Здесь. А там — вполне себе материальны. Там их мир. И убить их тяжко, но вот «сумеречный дёготь»… — он замолчал вдруг. — Неважно…

— Важно, — возразил я. — Что это?

— Это кровь твари. Взрослые охотники, не все, те, кто силён, могут пройти и убить тварь, собрать её кровь, снять шкуру, выбрать кости… уже мёртвое, полынья пропустит неизменным. Ну и траву, да… настоящая навья трава на той стороне. И брать надо не седую, но чёрную, ту, что проросла на месте силы. И силу впитала, сохранила.

— И она… поможет?

— Конечно, — соврал Антон Павлович. — Эта трава способна излечить самые страшные болезни, такие, с которыми целители не сладят… только вот достать её тяжело.

Я думаю.

— И я не знаю никого, кто станет рисковать ради сироты… разве что… — и выжидательный взгляд такой.

— Я… могу? — робко поинтересовался уже Савка, оживая. — Я ведь тоже охотник, а значит, смогу, да?

— Думаю, что сможешь, — снова соврал Антон Павлович. — Если постараешься.

Вот же… погань.

Глава 21

«Обращает на себя внимание болезнь, свирепствующая ныне повально в Московской столице. Она обнаруживается простудными припадками различного рода и степени, поражает значительную часть народонаселения без различия состояния, пола и возраста. Для излечения оной рекомендую ривериево питье с рвотным винным камнем и уксусно-кислою аммониею; теплое питье, наподобие чая, из сухой малины, бузины или липовых цветов. При кашле чай из слизистых растений. При головной боли пользу приносят ножные тёплые ванны и другие отвлекающие средства. При стеснении в груди горчичники, приложенные на грудь. При боли в горле тёплые мягчительные полосканья»

Из донесения штадт-физик Московской медицинской конторы генерал-губернатору [1].

Утром нас навестила Евдокия Путятична.

А она не старая ещё.

Красивая.

Пожалуй.

Узкое вытянутое лицо с правильными чертами. И снова, будто на карандашный набросок смотрю, причём сделанный наскоро, без деталей.

— Доброго утра, — сказала она, чуть улыбнувшись. — Как ты себя чувствуешь?

— Спасибо. Хорошо, — мне даже сесть удалось. В теле ощущалась слабость, но скорее такая вот, которая бывает после долгого лежания. Слегка кружилась голова и тянуло вернуться в кровать, но я это желание подавил.

— Позволишь? — она протянула руку, и я спокойно вложил Савкину. Если тут кому и можно верить, ну хоть как-то верить, то ей. И сила потекла в тело спокойно, ровно…

— Я умру? — уточнил я.

— Кто тебе сказал?

— Слышал. Как они разговаривали. Афанасий Николаевич что-то сделал и я вроде заснул, а потом и спал, и слышал… немного.

Взгляд она не отводит.

Давит вздох.

— Я бы не стала утверждать столь однозначно, — Евдокия Путятична перехватывает запястье и слушает мой пульс. Пульс нормальный. И сердце вон стучит в обычном ритме. — Конечно, у Афанасия Николаевича опыт имеется, но некоторые его выкладки… теории… спорны. К примеру, с точки зрения физической тело твоё, конечно, несёт следы пережитых болезней, но критических повреждений я не вижу.

Её голос ровен и спокоен. И это спокойствие передаётся Савке.

— Что до души… это уже область нематериального. Я же привыкла оперировать понятиями ясными. Конкретными.

А душа в них не вписывается.

Как и ритуалы сомнительного свойства.

— Сегодня ещё посиди… вижу, вы с Метелькой приятельствовать стали? — Евдокия Путятична меняет неудобную тему. — Он очень за тебя переживал.

Скорее уж за себя и своё место у Мозыря. Но киваю. Ни к чему доброй женщине лишние подробности, с учётом того, что они ей и без того известны.

Я так думаю.

Она ведь довольно умна и не может не знать, что происходит под носом. А стало быть, смирилась или же не считает происходящее таким уж опасным для себя или дела.

— Тогда я скажу, чтоб с тобою побыл. А завтра уже и в класс вернёшься…

И всё пойдёт прежним порядком.

— Спасибо. У вас сила… тёплая.

— Целительская часто так ощущается, — Евдокия Путятична позволяет себе улыбку и лицо вдруг светлеет, меняется, скидывая нажитые годы.

— Вы… больше не лечите?

Зачем я это говорю? Люди не любят, когда кто-то напоминает…

— Елена Ивановна привезла не только орден… точнее он сам по себе — помилование. Заодно и высочайшее дозволение, — Евдокия Путятична произносит это словно сквозь силу. И вздыхает. — Так что теперь у меня есть… возможность.

А потом добавляет тише:

— И выбор.

Только вот как к этому выбору отнесётся Синод? Впрочем, спрашивать об этом точно не стоит.

— Вы уедете?

— Почему?

— Ну… вы ж целитель. И сильный. Сильнее Антона Павловича. Да и сила у вас ровная, чистая.

— А у него?

— Пятнами какими-то… ну, как побитая, что ли. Или поетая… не пойму. Но он так себе. А вы… вам, думаю, везде будут рады.

Она фыркает и отвечает зачем-то:

— Не в столице.

Наверное, Евдокии Путятичне здесь тоже весьма одиноко. Аристократка, пусть и лишённая титула, урезанная в правах, но всё же отличная, как и от воспитанников детского дома, так и от наставников, большая часть которых явно спала и видела, как бы избавиться от начальницы.