Плохая учительница, хороший снайпер (СИ) - Красовская Марианна - Страница 34

Надин сунула заколку в нагрудный карман и заправила локон за ухо.

— Прошу прощения, Кольмиц. И благородные дамы.

Полицейский участок в Хэмптоне оказался на удивление крошечным. То ли уровень преступности в городе был исключительно низким, то ли местные власти — исключительно экономными. Заинтригованная, Хизер задала вопрос детективу третьего класса Ферленду — и получила в ответ тяжелый страдающий вздох.

— Ох, госпожа. Даже не знаю, что вам сказать. Год назад у нас было три участка. Но мэр, выдвигаясь на должность, пообещал, что уменьшит налоги на местный бизнес. А чтобы уменьшить налоги, нужно уменьшить расходы…

— Позвольте-ка я угадаю. Теперь местный бизнес жалуется, что их постоянно грабят.

— Не то слово. Сил уже никаких нет, — промокнув лысину клетчатым платком, Ферленд аккуратно сложил его и убрал в нагрудный карман. — Так что не обижайтесь, пожалуйста. Пусть ваши ребятки немного в камере посидят. Нету для них другого места. А в камере тепло, спокойно, чисто… Мы там два раза в день полы моем.

— Да у вас тут чище, чем в гостинице.

— Не то слово. Вот только не ценит никто. Кого ни запихнешь в камеру — сразу же на волю выйти хочет, — улыбнулся в густые, как у моржа, усы Ферленд. — Вы же не обижаетесь? Жалобу писать не будете?

— Нет-нет, что вы. Пускай посидят немного, это полезный опыт.

— Вы полагаете? — детектив задумчиво подергал подкрученный кверху ус. — Удивительная предусмотрительность. Сразу видно — в академию абы кого в учителя не берут. Да, правильно. Пускай посидят. В жизни всякое нужно попробовать. С чужих слов оно же не прошибает — а вот если сам, на собственной шкуре… Да, пускай посидят. А мы с вами протокол напишем…

Вытащив из стопки лист желтоватой рыхлой бумаги, детектив положил его перед собой и пододвинул дешевенькую чернильницу. До перьев-наливаек администрация не опускалась, отдавая предпочтение классике, отчего весь стол был заляпан густыми чернильными кляксами.

— Итак, госпожа Деверли. Расскажите, что с вами произошло. Еще разок и очень подробно.

Дисциплинированно сложив руки на коленях, Хизер набрала в грудь воздуха и начала рассказывать. Некоторые моменты она предусмотрительно упустила, некоторые — немного изменила. В результат детектив Ферленд получил трагическую исповедь несчастной учительницы, которая всего лишь хотела угостить детей мороженым. Ну, может, лимонада еще выпить и на живописные виды полюбоваться — юные души нуждаются в высокохудожественных впечатлениях. Но жизнь так жестока и непредсказуема…

— Не то слово. Чарли Бульдог точно не мог предсказать, что к вечеру окажется в госпитале с переломом трех ребер, — детектив Ферленд меланхолично подергал за кончик уса. — Один в глубоком нокауте, двоим требуху отбили, четверо с вывихами. У остальных рожи во все цвета британского флага разукрашены. Как вы там говорили? Жизнь жестока и непредсказуема…

— А вы, помнится, что-то говорили о собственном опыте. Имеющем исключительную ценность.

— Говорил… И от своих слов не отказываюсь. Чарли давно просил, чтобы ему по рогам настучали, — обильно присыпав лист песком, чтобы впитать излишек чернил, Ферленд откинулся на спинку стула. — Каждому нужно понимать жизнь на собственном опыте. Я, скажем, только сейчас понял, почему академическим с жезлами в город нельзя выходить. Разумный, оказывается, запрет. Очень правильный. Вот, прочитайте протокол, — стряхнув песок прямо на пол, Ферленд помахал исписанным листом в воздухе, досушивая чернила. — Если вопросов нет, напишите свое имя, сегодняшнюю дату и поставьте подпись.

— Значит, к нам у полиции никаких претензий? — Хизер взяла перо.

— К вам у полиции одни благодарности. Насчет вашего академического начальства ничего, естественно, обещать не могу. Но если вдруг кого-то из ваших вышибут из студентов — милости просим к нам. Дубинкой шпану метелить сподручнее, чем вручную.

Камеры для задержанных располагались в цокольном этаже. Уже спускаясь по лестнице, Хизер услышала стройный хор голосов, исполняющий Gaudeamus Igitur на мотив немецкого марша. Хрустальное сопрано Кольмиц серебряной птицей парило над неумолимым чеканным ритмом. Когда «Гаудеамус» закончился, голос с сильнейшим уладским акцентом затянул: «Расскажи мне, Шон О'Фаррел, расскажи, куда спешишь».* Первые строки Маклир спел в одиночестве, на припеве к нему присоединилось бархатное контральто Кристины Ароййо. Кольмиц, Войт, Уиллер — ну надо же! Последним вступил баритон Каррингтона. «Сгинет враг, умрет предатель! Пусть звучит наш чудный марш! Пусть восславится свобода в час, когда взошла луна!» орали уже хором, с чувством вытягивая верхние ноты. Гулабрай, не знающий слов, отбивал ритм ногой по решетке.

— С ума сойти. Как на людей, оказывается, тюрьма влияет, — изумилась Хизер.

— Не то слово, — Ферленд снял с пояса кольцо с ключами. — Ну что, драчуны? Заждались?

Студенты, оборвав песню, вскочили на ноги. На лицах у них застыла сложная смесь из облегчения, торжества и тревоги. За спиной у Ферленда Хизер вскинула сжатую в кулак руку — и Каррингтон, широко улыбнувшись, вскинул руку в ответ.

* — «Прежде чем взойдет луна» — баллада, повествующая о сражении ирландских повстанцев и английских войск.

Это был безумный день. Безумный в плохом смысле слова — отец был бы в гневе. Орал бы так, что птицы с деревьев сыпались. Дурацкая прогулка по затрапезному городишке, пошлейший ужин в сомнительном кабаке, а в довершение всего — драка. Не благородный поединок один на один, а совершенно непотребное рубилово, в котором никто не думает ни о правилах, ни о чести. И песни. Кретинские песни в тюремной камере, о которых стыдно было даже вспомнить.

Это было ужасно.

Так ужасно, что при одной мысли о прошедшем дне где-то глубоко в груди возникала сладкая томительная дрожь.

Перевернувшись с бока на спину, Алекс уставился в белый потолок. Полная луна светила прямо в окно, в ее бледном свете тусклая серая штукатурка мягко светилась таинственным серебром. Где-то совсем рядом заунывно зудел комар, но ловить его не было никакого желания. Когда крылатый ублюдок совсем уж наглел, Алекс вяло отмахивался и, кажется, один раз случайно попал. На несколько минут установилась глубокая тишина, но потом комар вышел из нокаута, и его пронзительный писк снова вонзился в мозг.

— Да отвали ты уже, — беззлобно бросил в темноту Алекс.

Шатались по городу, как придурки, с полудня и до вечера. Нихрена не делали, ни о чем полезном не разговаривали. Просто гуляли и болтали. И жареная картошка с рыбой. Господи, ну кто ест такую дрянь — кроме шпаны и голытьбы?

«Что, кстати, одно и то же», — заботливо подсказал в голове голос отца.

А потом драка. Кровавая и беспощадная, драка, единственная цель которой — победить. Ни зрителей, ни тренеров, ни судей, готовых в любой момент разнять разгоряченных бойцов. Есть мы — и есть они. Мы должны выжить. Они должны сдохнуть.

И мы выжили.

Алекс знал, что не должен этому радоваться. Достойным мужчинам такие ужасные вещи не могут приносить удовольствия. Но они, мать твою, приносили!

Стоило прикрыть глаза, как на обратной стороне век вспыхивали отчетливые до последней черточки картинки. Вот грузный, тяжелый, как носорог, парень прет на Алекса, широко раззявив щербатый рот. Алекс ныряет вниз, пропуская кулак над собой, и левым крюком пробивает в печень. Падди, оскалившись безумной счастливой улыбкой, пинает упавшего противника в живот. Кристина, крутнувшись в балетном пируэте, опрокидывает тощего дылду наземь и возвращается уже не в балетную — в боксерскую стойку, прикрывая голову сжатыми кулаками.

И Деверли. Быстрая, как змея, и точная, как выстрел. Кто-то говорил, что фамильяр Деверли — мангуст. Когда-то давно, еще в детстве, Алекс видел мангустов в бродячем зоопарке. Специально для генерала Каррингтона и его сына смотритель забросил змею в тесную, пропахшую прелой соломой клетку. Мгновение — и бурый невзрачный зверек, похожий на ленивую крысу-переростка, преобразился. Мангуст вертелся вокруг змеи, оставаясь неуязвимым для смертельных клыков, бросался вперед короткими ножевыми выпадами и тут же отскакивал обратно, заставляя противника раз за разом бессмысленно атаковать. Но стоило змее на миг замедлиться — и бурое длинное тельце, молнией мелькнув в воздухе, обрушилось на врага. Мангуст перекусил змее шейные позвонки. Смотритель потом показывал ее всем желающим. Дохлая змея свисала из кулака, словно гладкая толстая серая веревка. Из веревки капало на пол красным.