Знак «фэн» на бамбуке - Фингарет Самуэлла Иосифовна - Страница 9
- Предыдущая
- 9/35
- Следующая
…Громоздились горы, стремительно мчалась вода. Рыбаки вывели лодки на середину реки.
Высоко на круче примостилось жилище, размером с ласточкино гнездо.
«Художник чувствует тонко и обострённо. Он погрузился в созерцание картины, едва развернул свиток», – сказал сам себе Ян Ци и хлопнул в ладони. Слуги внесли чайный столик с подносом холодных закусок и двумя чашками душистого чая.
…Одинокий путник шёл по дороге. Куда лежит его путь – к водопадам и горным высям, чтобы радоваться свободе?
Ни Цзань повернул ручку влево, одновременно правой рукой закатал ту часть свитка, которую успел рассмотреть. Жилища и лодки скрылись. Из-за сосен, разросшихся по берегам, появились красавцы кони, помчались к реке. Крепкие, статные. Гривы, как тучи. Лёгок и стремителен свободный их бег.
Правая рука убрала увиденное. Взору открылась дорога – она вела всё вперёд, вдоль скал и реки.
…Низкорослые сосны, островерхие камни, космы травы. Идёт ли далее путник, встреченный в начале пути? Обогнал ли он лошадей, что мчались на водопой и, должно быть, уже припали к прохладным и чистым струям? Остановился ли посмотреть, как плещутся дикие утки в тихой заводи среди камней? Или путник остался у рыбаков, чтобы разделить их мирную и суровую жизнь?
Раздольно и быстро течёт река, причудливой цепью тянутся горы, взмывают к небу и срываются в пропасть земли. В каждом новом отрезке пути поднимаются новые нагромождения.
Свиток кружился, высвобождая левую часть, пока наконец не пропала дорога и не появился незаполненный белый лист, подклеенный на тот случай, если владелец свитка или кто-нибудь из его гостей захотят написать, что подумали они или почувствовали, разглядывая картину.
– Свиток кончился, но не кончилось сокровенное, как нет конца у природы, как не оборвётся связь человека с ней, – проговорил Ни Цзань после длительного молчания.
– Осмелюсь просить вас, дорогой друг, начертать эти знаменательные слова на свитке.
– Вы сами, сударь, показывали мне надписи, сделанные вашей рукой и рукой вашего сына. Должен сказать, что вы один из искуснейших каллиграфов, каких приходилось мне видеть. Почерк младшего господина обещает со временем не уступить вашему. Древние говорили: «Дурного человека можно узнать по тембру голоса, злодея выдаёт штрих». Ваш штрих наполнен трепетом жизни и выдаёт душу возвышенную. Я же, если позволите, ограничусь лишь тем, что приложу печать с иероглифом «жизнь». Иероглиф мной вырезан в подражание старинной каллиграфии.
– Любой оставленный вами знак увеличит достоинства свитка и послужит мне напоминанием о тех счастливых днях, когда, пользуясь милостями Неба, я ежедневно мог видеться с вами в школе, где мы оба учились. А потом, презрев ваши советы, я без пользы загубил свои ещё не развившиеся способности, оставил кисть и тушь ради шапки и пояса чиновника.
– Не скромничайте, сударь. Вы выполняете почётный долг, и ваше имя среди первых чиновников города.
– Мой сын не посмеет обеспокоить вас просьбой, но если вы найдёте нужным оставить подпись на вашем драгоценном подарке, мы оба – и он и я – не устанем благодарить до конца наших дней величайшего из художников.
– Вы слишком добры к скромному жителю гор и озёр.
– Пребывание в тени – обитель великого человека.
Ни Цзань протестующе поднял руку:
– Чтобы прервать незаслуженную хвалу, я потороплюсь в свою очередь обратиться к вам с просьбой. Мне хотелось бы самому выбрать цвет ткани для окантовки листа, который вы по своей доброте назвали «драгоценным подарком». Не разрешите ли вы вашему сыну сопроводить меня в лавки, где продаётся шёлк?
– С той самой поры, когда пять лет назад мы жили в поместье и мальчик был похищен чуть ли не из рук у служанок, Цибао никуда не выходит один. Но с вами, дорогой друг, я отпущу его без всякого страха.
– Я слышал об этом ужасном потрясении. Оно выпало на долю ребёнка, когда душа особенно беззащитна, доверчива и ранима. Как же вам удалось вырвать сына из мерзких рук торговца детьми?
Хуэй-Цзун. Обработка шёлка. Фрагмент свитка на шёлке. XII век.
– Без вмешательства Неба не обошлось, и я не устаю возжигать благовонные свечи в память о чудесном спасении. Мы с женой выплакали все глаза и уже расстались с надеждой увидеть сына живым. Вдруг крестьяне обнаружили его в лесу. Он лежал без памяти, весь в ссадинах и кровоподтёках. Крестьяне догадались заявить в ближайшую управу, а там, по счастью, оказались разосланные мною приметы. Вскоре мы смогли обнять нашего сына.
– Велика, как небо, радость родителей, которым вернули ребёнка! – взволнованно воскликнул Ни Цзань.
– Мальчик долго болел. В бреду твердил про своих старших братьев, но он у нас единственный сын, и, кроме него, некому было бы после моей смерти приносить на алтарь поминальные жертвы предкам. Старшая у нас – дочь. Когда наконец жизнь победила и мальчик стал поправляться, оказалось, что он не помнил имени похитившего его торговца, не знал название местности, где он провёл три страшных месяца. Связно он мог рассказать только о так называемых «старших братьях». Это были два мальчика, очевидно из простонародья. Они находились у похитителя в услужении. Всех троих посадили в повозку и куда-то повезли. Потом почему-то мой сын остался один. Впряжённый в повозку мул испугался и понёс, не разбирая дороги. Вот всё, что несчастный ребёнок был в состоянии вспомнить, и мы с женой перестали мучить его расспросами.
– Поистине ваш сын носит имя, отвечающее родительской к нему любви.
– Чтобы вырвать сына у смерти, мы поменяли, пока он болел, его детское имя и назвали Цибао – «Семь драгоценностей». Смерть не узнала, кто скрылся под новым именем, ей пришлось отступить.
Когда дневная жара пошла на убыль и листья в саду зашелестели от лёгкого ветерка, привратник распахнул резные ворота. Ни Цзань и Цибао вышли на улицу, обогнули каменный щит-экран, поставленный перед воротами для защиты от нечисти, и пошли по низкой пешеходной дорожке в тени высаженных деревьев. Сзади, на почтительном расстоянии, двинулся Гаоэр, расторопный и бойкий юнец, приставленный для услуг к Цибао. Годами Гаоэр не намного обогнал своего господина.
Путь лежал не далёкий, но и не близкий. Дом инспектора фарфоровых мастерских располагался в тихом квартале, где жили первые чиновники города. Редкий прохожий попадался навстречу. Ещё реже тревожили мостовую коляски. Приподнятая проезжая часть была присыпана белым песком и светлела сквозь частокол тёмных стволов высаженных деревьев, наподобие снежной насыпи.
Прикрыв тростниковыми веерами лица, просеменили две девушки-служанки в одинаковых розовых юбках и вышитых кофтах цвета лиловой сливы. Прошёл чиновник в длинном халате, перетянутом жёлтым поясом. У поворота прогуливался нарядно разодетый молодой человек. Он держал за кольцо большую вызолоченную клетку, в которой прыгала и щебетала птица.
Вскоре к первому щёголю присоединился второй, очевидно приятель, и также с клеткой в руках. Брать с собой на прогулку птиц вошло в обычай.
Улица тянулась с севера на юг, кружа и петляя. Южные города не могли сравниться со строгими городами севера. В Даду улицы были натянуты, словно струны, и пересекали одна другую под ровным углом. Цзицин разбит на холме. Улицам приходилось изворачиваться змеями, чтобы взобраться наверх или сползти с крутизны. Взбирались и сползали ограды, ворота, глухие стены домов. Поднимавшиеся над оградами черепичные крыши казались летящими из-за загнутых кверху краёв. Вцепившись в крышу, скалили пасти установленные на домах невиданные существа – полульвы-полусобаки.
Мир кишел злыми и безобразными духами. Их никто никогда не видел, но каждый знал, что снуют они непрестанно, норовя заскочить в дом и устроить всевозможные пакости. Только одно и спасало, что духи умели двигаться лишь по прямой. Кривизна крыши и экран перед входом вынуждали их повернуть обратно. Но если нечисть всё же отваживалась на бесчинство и предпринимала попытку прорваться, то тут львам-собакам полагалось не оплошать. На то и лепили их с раскрытой ощеренной пастью, для того и устанавливали на крышах – пусть хватают злых духов, стерегут от нечисти дом.
- Предыдущая
- 9/35
- Следующая
