Замок - Гурвич Владимир Моисеевич - Страница 19

Какое-то время Николай оставался неподвижным. Он сидел на стуле, словно статуя, не совершая ни одного движения. Каманин тоже молчал и смотрел на сына.

— Обещаю, что так и поступлю, — вдруг произнес Николай бесстрастным тоном.

— Спасибо, сынок, значит, еще не все потеряно. Те, кто охвачены полностью религиозным психозом, трезво мыслить уже не способны. Я убеждался в этом неоднократно. Ты видел, что по моему заказу привезли пианино. Я очень надеялся, что ты будешь играть. Другой музыки я не предусмотрел. Буду признателен, если вечером ты помузицируешь.

Николай в упор посмотрел на отца, затем резко встал и вышел из библиотеки.

Каманин вышел из библиотеки и направился в свой номер. Разговор с сыном унес много сил, ему хотелось отдохнуть. Это желание вызывало грусть, раньше хватало их на все: и на работу, и на веселье, и на приключения. А теперь ему постоянно требуется передышка. А ведь еще год назад он чувствовал себя вполне хорошо, возраст не довлел над ним, как будто бы он застыл в какой-то точке и не двигался дальше. Каманин знал, что это не более чем иллюзия, но она грела душу, и он старался выжить из нее все возможные дивиденды. Но прошло немного времени — все переменилось, периодически у него возникает ощущение, что он стремительно катится под гору.

— Папа! — услышал он возглас.

Каманин повернулся и увидел, что к нему быстрым шагам направляется Майя. Он остановился.

— Папа, можно тебя буквально на минутку, — попросила дочь.

— Конечно, Майя. Только давай присядем. Пойдем на террасу.

Они вышли на террасу, здесь никого не было, все уже куда-то разошлись. Они сели в кресла.

— Папа, ты разговаривал с Колей? — спросила Майя, пристально смотря на отца.

— Разговаривал, — подтвердил он.

— Что он тебе сказал? Что с ним произошло?

Каманин несколько секунд раздумывал.

— Тебе стоит об этом спросить у него, — ответил он. — Я не могу быть передаточным звеном. Если он сочтет нужным, все тебе объяснит. Лучше поговорим о тебе. Ты недавно разошлась с мужем. Что случилось? Ты же его так любила?

— Ничего не случилось, папа. Мы вдруг в какой-то момент почувствовали, что нам друг с другом жутко скучно. Однажды мы решили об этом поговорить и пришли к выводу, что надо расходиться. Что и сделали. Вот и вся история. Как видишь, все ужасно банально.

— Что ж, в таком случае я рад. Скука — самая ужасная вещь, что может настигнуть человека. Это означает, что утрачены все связи с окружающим миром. И их следует восстанавливать в срочном порядке. Надеюсь, этим ты в настоящее время и занимаешься.

— Ты прав, именно нечто подобное со мной и произошло, — задумчиво произнесла Майя. — Вот только как-то утраченные связи не очень спешат восстанавливаться. Я уже несколько месяцев ничего не делаю, не хочется. Хотя есть заказы и даже интересные. Но не могу за них браться, руки опускаются. Папа, ты же все у нас знаешь, скажи, как выйти из этого положения?

Каманин грустно покачал головой.

— Удивительно, у твоей матери тоже были такие периоды отчуждения от мира. Я старался их как-то купировать, находить для нее новые занятия.

— Получалось?

— Почти нет, Оксана очень слабо реагировала на мои усилия. Пока это чувство само не проходило, мало что помогало.

— Но почему возникает скука? Мне с Михаилом поначалу было интересно. А потом, как отрезало.

— Если бы знать, можно только предположить.

— Так, предположи, папа. Ты же всю жизнь этим только и занимаешься.

— Скука появляется, когда ты что-то исчерпываешь, а привычка не компенсирует возникшую пустоту. Скорей всего это с тобой и случилось. Ты должна радоваться этому.

— Радоваться? Но чему? Тому, что вместо любви образовалась яма из скуки?

— Нет, тому, что не образовалась привычка. Привычка — это омертвение, ты могла в таком состоянии прожить многие годы, а то и всю жизнь. А ты успела вовремя выскочить из этой западни.

— Вот не думала в таком плане о том, что случилось.

— А ты подумай.

— Но все равно, как справиться со своим состоянием, не знаю. А оно гложет меня.

— Вот тут, пожалуй, не помогу. Оксане не смог помочь, тебе — тоже не смогу. Есть вещи, с которым приходится справляться самостоятельно. Так уж устроено.

— А я, признаться, надеялась на твою помощь, — грустно протянула дочь.

Каманин развел руками.

— Извини.

На террасу быстро вошла Мария.

— Вот вы где! — воскликнула она. — А я даже к озеру спускалась в поисках тебя. Тебе надо отдыхать.

— Ой, папа, я тебе помешала! — смутилась Майя. — Ты же шел отдыхать.

— Все нормально, я рад, что мы поговорили. Пойдем, Мария. Отдохнуть действительно не помешает.

Лагунов лежал на кровати и слушал запись на диктофоне. И думал о том, что может быть все же не зря он сюда приехал и напишет интересный материал. Эти люди какие-то ненормальные или точнее аномальные, их психологию не просто уяснить. Они живут, исходя из каких-то неясных принципов, по крайней мере, до сих пор его жизненный опыт однозначно свидетельствовал о том, что если они и существуют, то ими никто не пользуется. По большому счету кроме цинизма и прагматизма ничего другого он не встречал. Все хотят только одного — денег и удовольствий и ради них готовы на любые поступки. Никто не говорит, что ради этих целей надо грабить и убивать — это уже крайность, но все остальное вполне приемлемо. И уж точно никто не станет воевать за идеи, они давно у нормальных людей потеряли всякую ценность. Кроме всяческих неприятностей они ничего не приносят. А тут…

Мазуревичуте: «Ты помнишь, Феликс, как начинались наши расхождения. Мы были в Вильнюсе и смотрели на все эти события. И тебе они не очень нравились».

Каманин: «Мне они нравились, но я очень опасался их последствий, Рута».

Мазуревичуте. «Да, да, я прекрасно помню твою аргументацию, я потом много о ней думала. Ты говорил, что переход от тоталитаризма к демократии быстро невозможен, общество рухнет в новый тоталитаризм, хотя и другого замеса. Нужен промежуточный период, ты его тогда называл: тоталитарно-демократический».

Каманин: «А ты решительно со мной не соглашалась, считала, что переход от тоталитаризма к демократии должен произойти как можно быстрей, а желательно мгновенно. Утром тоталитаризм, а вечером уже демократия.

Мазуревичуте. «Феликс, ты утрируешь, я так не говорила, но ты прав, я считала и считаю до сих пор, что это надо делать очень быстро, пока не угас демократический порыв людей. А он гаснет очень быстро и легко. Ни в чем народ не разочаровывается так скоро, как в демократических переменах».

Каманин: «В этом-то все и дело, Рута. Нельзя сразу перескочить из одного состояния в другое, нужны этапы. Иначе вместо демократии получаем хаос и бардак, а из них прямая дорога к новой деспотии. Я убежден, что при таком сценарии риск скатиться в тоталитаризм меньше».

Лагунов: «Насколько я понимаю, в этот момент у вас был в разгаре роман. И при этом вы так сильно спорили?»

Мазуревичуте. «На самом деле, мы спорили гораздо сильней, чем вам кажется. Эти разговоры шли бесконечно, и днем и ночью. Тогда на карту было поставлено очень много. Мы оба это понимали, но смотрели на ситуацию по-разному».

Каманин: «Я тогда был очень взволнован, ни о чем другом думать не мог. И не хотел. Наши разногласия меня бесили, да и Руту — тоже. На самом деле, вопросов, что вызывали у нас споры, было гораздо больше. В тот момент мы осознали, что мировоззренческие расхождения у нас весьма серьезные».

Мазуревичуте: «Помнишь, как ты вспылил и убежал из квартиры. А я так обиделась, что не стали тебя искать. И на утро ты сел в поезд и уехал в Москву. С тех пор до сегодняшнего дня мы не виделись».

Лагунов: «И вы не переживали разлуку?»

Мазуревичуте. «Могу сказать только за себя — переживала. Места себе не находила. Но восстанавливать отношения не собиралась, я тогда не представляла, как можно ложиться в постель с человекам, с которым мы расходимся во взглядах. Для меня было крайне важно найти единомышленника, я других не рассматривала, какими бы привлекательными эти мужчины не являлись».