Будет больно, моя девочка (СИ) - Высоцкая Мария Николаевна "Весна" - Страница 39

Панкратова с самого начала просекла, что вся эта тактильность меня только триггерит, и под шумок пополнила список тех немногих людей, от касаний которых меня ментально не выворачивает.

Оба часто дышим. Майя привстала на носочки, потому что на инстинктах я вжал ее в стену сильнее.

Когда соображаю, что и правда скоро начну ее душить, ослабляю хват, и Майя становится на пятки, уменьшаясь в размерах мгновенно.

Рваный вдох. А после легкие окутывает запахом ее духов. Что-то с розой и ирисами. Максимально девчачий аромат. Панкратова — само олицетворение вот этой девочки в розовых туфлях и таком же платье. От макушки до пяток пронизана этим вайбом.

Злость не то чтобы сбавляет обороты, просто чувства притупляются. Размазываются.

— Прекрати издеваться над Верой. Что за глупость — отыгрываться за меня на ней?

— А что, если она заслужила? — упираюсь раскрытой ладонью в стену у Майи над головой.

— Вера? И чем же, интересно, она могла заслужить? Не преклонила колено перед госп…

— Именно что преклонила, — перехожу на шепот, зажимая рот Майи ладонью.

Ее выпады раздражают. Это же святая простота и абсолютное, какое-то просто незамутненное сознание. Наблюдаю за тем, как у нее расширяются зрачки, а в глазах встает отчетливый немой вопрос: что ты делаешь?

— А твоя распрекрасная Вера не рассказала, что слила мне о тебе все?

Майя моргает. Хмурит брови. Не верит, конечно. Поэтому я продолжаю.

— Что ты любишь, не любишь, с кем дружишь, о чем мечтаешь. О том, что это был твой первый поцелуй, я знал гораздо раньше, чем ты мне это озвучила, Майя. Твоя Вера лично тебя вызвонила, чтобы убедиться, сидишь ли ты в рестике с тем… Как его там?

Хмурюсь и действительно напрягаю память. Правда, имя этого чувака в башке так и не всплывает.

— Неправда.

Ее дыхание обжигает ладонь, нажим которой я уже давно ослабил. Убираю руку.

— Спроси у нее сама.

— Ты ее запугал. Как всех здесь…

— Она могла тебя предупредить, но, судя по твоей реакции, смелости это сделать у нее не хватило.

Вижу, как сменяются эмоции на ее лице. Майя растерянно смотрит перед собой, ровно сквозь меня. Сглатывает. Когда это делает, я чувствую, как под моей ладонью дергается ее тонкая шея.

Сердце в этот момент отбивает какой-то до этого незнакомый зашкаливающий ритм.

На протяжении семи дней все старались обходить ее стороной. Не контактировать, а если все же кому-то приходилось, находились те самые добровольцы, которые быстро «учили» бедолагу, что не стоит иметь с Майей ничего общего. Я об этом никого не просил. Сказал один раз ограниченному кругу лиц, дальше все разрослось само по себе.

— Вспомни, кто за эту неделю был рад общению с тобой? Ну кроме Маратика. А кто старался побыстрее слиться? Поброди в закоулках разума. О какой справедливости ты вечно печешься? Встать на твою сторону, заступиться никто не спешил и не спешит. Стоило ведь только щелкнуть пальцами, Майя.

Именно это и делаю, воспроизвожу щелчок, звук которого разносится эхом по душевым.

— Ловкость рук, и никакого мошенничества. Совсем.

— Ты всех подговорил? — шепчет и смотрит на меня, словно заколдованная.

— Предоставил выбор. Но стадо не умеет думать своей головой. Стадо просто слушает команды. Самое смешное, что никто даже не попытался возразить. Сказали бы дружное «нет», ну что бы я тогда смог сделать?

— Но они не сказали, — Майя поджимает губы. На ее лице появляется печальная улыбка, в которой на эту секунду собрано все разочарование мира.

Она отзывается и во мне. Вот эта печаль, весящая неподъемные килотонны. Мертвая энергия.

— Нет.

— Почему? — спрашивает со всей серьезностью, на какую только способна в этой ситуации.

Встречаемся глазами. Внутри все содрогается от ее взгляда, как бы я ни пытался отнекиваться. Как бы ни хотел абстрагироваться.

Убираю руку. Скользнув пальцами по ее тонкой шее, прячу их в карманы брюк. Отступаю ровно на один шаг назад. Дыхание перехватывает. Приходится сделать усилие, чтобы ответить:

— Потому что трусы. Но завтра все будет так, как было, Майя. Они будут улыбаться тебе, возможно, даже заискивать.

— Зачем ты это делаешь?

— Потому что справедливости не существует. Ее просто нет.

Слышу шаги в коридоре. Майя тоже реагирует. Встрепенувшись, бросает взгляд на вход в душевые. Рассматриваю ее в этот момент и чувствую, как по телу ползут мурашки. Передергиваю плечами. Моргаю, сжимаю руки в кулаки и, резко развернувшись на пятках, ухожу как можно дальше отсюда.

Сердце все это время ведет себя до возмущения необычно.

Марат возникает у меня на пути практически сразу. Дергает за локоть, чем и тормозит. Оттягивает с прохода в сторону и с ходу наезжает.

— Что ты сделал? — смотрит в глаза.

Пялимся друг на друга, еще немного — и глотки перегрызем. Каждый на низком старте уже.

— А должен был? — прищуриваюсь, перекатываюсь с пяток на мыски.

— Что за тупое правило, Арс? Включи мозг.

— Хочешь побыть благородным рыцарем? Только вот не срастается. Пару месяцев назад все это забавляло и тебя.

— И я признаю, что был тем еще козлом.

— То, что ты переобулся, ничего не меняет, брат, — хлопаю его по плечу. Маратик прослеживает движение моей руки и не позволяет сделать этого во второй раз. Резко отталкивает.

Не ожидав толчка, делаю два шага назад, врезаюсь спиной в стену, а Марат припечатывает словами:

— Олька, наверное, связалась тогда с кем-то вроде тебя. С таким же отморозком. И мы оба знаем, чем это закончилось.

Майя в этот момент прошмыгивает мимо нас бегом и на цыпочках. Смотрю ей в спину, а Марат тут же кидается за ней следом, что-то кричит вдогонку. Спрашивает, обидел ли я ее, тронул…

Застегиваю пуговицы на рубашке и возвращаюсь в раздевалку, чтобы забрать рюкзак. Идти на физру я передумал.

Майя

— Ты что-то совсем печальная последние дни.

Мама откладывает в сторону телефон, смотрит на меня. Мы сидим на диване в гостиной.

— Нормальная, — жму плечами и неосознанно впиваюсь ногтями в ладошку.

Если честно, то эта неделя сильно поистрепала мою нервную систему. Я хоть и делала вид, что ничего сверхъестественного не замечаю и мне абсолютно плевать на так называемый бойкот, тем не менее в душе было не просто гадко, я никогда ничего подобного и не испытывала. Какое-то щемящее отчаяние.

Мейхер придумал очередную игру, в которую мои одноклассники решили с удовольствием сыграть. Ни у кого даже вопросов не возникло, за что он так со мной. Никому в голову не пришло пойти ему наперекор. Никто не вспомнил, что я всегда всех выручала. Никто…

Каждый вцепился в свою шкуру и боялся ее хоть как-то покоцать.

Последней каплей стало то, что сегодня в душевой мне сказал Мейхер о Вере.

Она была единственным человеком, в кого я продолжала верить всю эту неделю, а по факту она предала меня раньше остальных. Мы с ней это еще не обсуждали, но почему-то я безоговорочно поверила Арсу. Какой смысл ему вообще теперь врать? Да и за Верой в последнее время я действительно замечала странности.

Она меня словно и до этого бойкота уже избегала. Глаза прятала.

Глаза прятала, а в лицо правды не рассказала. Не предупредила. Я бы поняла. Мейхер мог ее запугать. Я в это верю. Но все равно не понимаю, почему она мне не сказала. Я бы сделала вид, что не знаю, но была бы осведомлена и вооружена…

Мама продолжает внимательно меня рассматривать, а я понимаю, что прячу от нее взгляд, как Вера от меня. Родители вернулись еще в середине недели. Привезли бабушку. Теперь она живет у нас, в гостевой комнате на втором этаже. Ей наняли сиделку, но она словно специально доводит эту женщину изо дня в день и делает упор на то, что было бы неплохо, чтобы у ее кровати сидела мама. Мол, она же дочь, обязана и прочее…