Река вечности (Часть 1) - Фармер Филип Хосе - Страница 5

• Предыдущая
• 5/37
• Следующая

— Прости, что накричала на тебя, — проворковала она. — Не пойму, что со мной творится в последнее время. Наверное, сказывается постоянное напряжение. Эта вечная тревога из-за Мюреля, из-за парохода — удастся ли его построить вовремя?

— Все в порядке, Фил, — отозвался Блэк, рассеянно погладив ее по плечу.

Он напряженно глядел на восток, туда, где долина начинала изгиб, скрываясь вместе с Рекой из вида. Над горными вершинами сиял золотистый нимб зари, и воздух в низине, посеребренный луной, понемногу приобретал жемчужный оттенок. Вид этот был привычен Блэку, поскольку он почти всегда вставал до рассвета. Но сейчас его поразило то, чего он не замечал годами: тишина, царящая в долине. За исключением людей, здесь некому больше послать свой клич небесам. Немая тишина и безмолвие — только ветер завывает в горах. Ни собаки, ни петуха, ни воробьишки, ни мухи, жужжащей в окне. Безъязыкая планета.

Никакого тебе «буйства звуков и красок». Сплошь тишина и скудость форм — только люди, да мелкая рыбешка в водах Реки, да высокие сосны, да длинные стебли травы и бамбук. Вот и все, если не считать невидимых бактерий, разлагающих мертвую плоть. Но и бактерий здесь негусто, потому что долина не знает заразных болезней. Стерильное место — стерильное во всех отношениях.

Невольно помрачнев, Блэк окинул долину одним взглядом черных глаз.

— Хозяин и повелитель обозревает свои владения, — поддразнила его Филлис.

Он усмехнулся в ответ, где-то даже польщенный. В сущности, она была права. Все, что он видел на северном берегу, действительно принадлежало ему: холм, на вершине которого они стояли, два других холма пониже, равнина длиною в милю за ними, так называемый Город, Черный Замок, Базарная площадь, верфи и, наконец, «Речная комета» — почти уже готовое судно, громадная глыба на берегу, его гордость, его уникальный колесный пароход. Ему же принадлежали и многочисленные хижины, усеявшие холмы и равнину, застава за спиной, заграждавшая горный перевал, и рудник Падучей Звезды за перевалом — единственный, насколько Блэку было известно, источник металла на целой планете.

И люди, живущие на отрезке берега длиною в десять миль, до большой Речной излучины, — люди, называющие себя гражданами демократического Телема, фактически тоже были подданными Блэка.

Но все-таки демократического? Да, несомненно, насколько это возможно. Однако Блэк сознавал свою власть над людьми, как знал и о том, что его же собственный народ называет его за глаза королем Ричардом Первым.

Что ж, пускай. Не его вина, если обстоятельства заставляют сосредоточить власть в руках одного человека, даром что теоретически это недемократично. Но на весы положена судьба Телема, и Блэк не мог поступить иначе. Как только воцарится мир и покой, он сложит с себя чрезвычайные полномочия. А может, даже и раньше — как только будет готова «Речная комета».

И почему бы, собственно, ему не считать Телем своим владением? Оно принадлежит ему по праву. Он сражался и убивал, чтобы создать эту республику и не дать ей погибнуть. Он строил планы ее развития, он нашел руду в Год Кометы, и прорыл в горе туннель для добычи метеоритного железа, и построил Черный Замок, и написал хартию Телемской обители, и руководил сооружением «Речной кометы», и организовал республиканскую армию, и создал Розыскное Агентство, и…

— Дик! — откуда-то издалека позвал его голос Филлис. — Зарядку делать будешь?

— Пожалуй, — отозвался Блэк.

Скинув кимоно, он начал энергичные наклоны, касаясь руками земли. Триста наклонов, потом триста приседаний.

Филлис вернулась в хижину и занялась уборкой. Застелила кровать, стоявшую в углу однокомнатного строения. Рама кровати была сделана из бамбука, сетка сплетена из травяных стеблей, а на ней лежал тонкий матрас и одеяла, сотканные все из той же вездесущей травы. Филлис подмела грязный пол веником, связанным из гибких веточек, и закончила уборку гораздо раньше, чем Блэк — зарядку.

— Давай маленько ополоснемся! — предложил он, войдя в дверь, запыхавшийся и взмокший, массируя на ходу бицепсы, чтобы снять напряжение с мышц.

— У меня при одной мысли о ледяной родниковой воде мурашки по коже бегут, — поморщилась Филлис. — Может, отложим до полудня?

— Вздор! У нас не будет времени, сама знаешь. Не хочешь мыться в роднике — пойдем на Реку.

Он надел свои алые штаны, канареечно-желтое кимоно, застегнул сплетенный из стеблей пояс и сунул за него обнаженную саблю. Потом заткнул за пояс длинный обоюдоострый нож, перекинул через плечо небесно-голубую рубаху, взял в левую руку грааль, а в правой сжал свою длинную железную трость, без которой никогда не выходил и которая стала его отличительным знаком.

Бок о бок, размахивая белыми металлическими цилиндрами граалей, они начали спускаться по крутой тропинке к берегу.

— Дик, а ты испугался? — спросила Филлис.

— Чего? Кошмара?

— Нет, когда проснулся на берегу ровно двадцать лет назад — ты испугался? Вот был ты стариком, умирал — и вдруг мгновение спустя ты снова молод и находишься в каком-то странном, неземном месте. Тебе показалось, что все это сон? Или ты испугался, решив, что взаправду попал в ад и сейчас на тебя набросятся черти?

— Да, я испугался. И даже очень. Но если бы черти набросились на меня, я дал бы им сдачи. Я был настроен вести себя в аду точно так же, как на Земле. Так что им бы пришлось со мной повозиться.

— Охотно верю, — проговорила Филлис. — Ты бы расквасил нос самому Вельзевулу и завязал ему хвост узлом. Но я, Дик, — я ужасно перепугалась. Видишь ли, несмотря на то что меня воспитывали в кальвинистской вере, я, когда выросла, стала атеисткой. А затем агностиком. Я думала, что адский огонь — всего лишь жупел для устрашения людей, принуждающий их быть добродетельными. А добродетель, рожденная страхом, — вовсе никакая не добродетель. И это ясно любому, у кого в мозгах есть хоть одна извилина. Такое учение способно взрастить лишь ненависть, предрассудки и кровопролитие. И, кстати, воинствующий атеизм марксистов — плод все той же средневековой доктрины.

Мой собственный опыт и изучение религиозных вопросов привели меня к убеждению — я не стану углубляться в детали, как и почему я пришла к такому выводу, — что загробной жизни не существует.

Но, пробудившись после крушения самолета, в котором я безусловно должна была погибнуть, я обнаружила, что детские страхи въелись в меня до мозга костей и мне так и не удалось их изгнать. В первый час моей жизни на берегу я думала, что умру от разрыва сердца — так бешено оно колотилось. И я на полном серьезе ожидала, что демоны сейчас уволокут меня в какую-нибудь вечную камеру пыток.

Я глубоко раскаивалась в том, что не верила в женевского Яхве, в предопределение и прочую дребедень, что редко ходила в церковь, а когда ходила, то частенько смеялась над проповедниками или возмущалась лицемерием столпов церкви, и я раскаялась в своих изменах мужу и пожалела о тех словах, что сказала однажды отцу, когда мне было восемь лет.

Потом я наткнулась на человека, пребывавшего в аналогичном состоянии. Только он горевал о том, что забыл обычаи предков, и вкушал запрещенную пищу, и пренебрегал определенными церемониями. Неважно, какого вероисповедания он был. История его точь-в-точь походила на мою, хотя религии у нас были разные.

В общем, поговорив с ним и другими людьми, тоже охваченными паникой, я начала понимать, что сказки, которыми нас пугали в детстве, не могу быть правдой. Иначе мы не оказались бы тут все вместе.

А потом, когда я встретила других — охваченных негодованием и яростью, потрясающих кулаками, услышала их гневные вопли и скрежет зубовный, увидела, как они рвут на себе волосы оттого, что их смешали вместе с остальным человечеством — их, чистых и праведных! — я просто покатилась со смеху. Грех было не оценить такую шутку.

И с тех пор я приняла здешнюю жизнь и согласилась жить день за днем, наблюдая за тем, как текут воды времени.

• Предыдущая
• 5/37
• Следующая