Принц и Нищин - Жмуриков Кондратий - Страница 63

• Предыдущая
• 63/67
• Следующая

Аскольд вжал голову в плечи и окончательно стал каким-то старым, ничтожным и жалким. Как-то бросились в глаза остро торчащие ключицы, помятые серые губы и выцветшие, как у глубоких стариков, пустые – больные глаза.

– Так что там еще за терроризм? – с нажимом повторил генерал ФСБ.

Аскольд ткнул подбородком в свое левое плечо и стал похож на ощипанного воробышка.

– Да там… под кокаином взорвал один клуб… хотел приколоться. В сортир подложил динамитную шашку. Там у одного знакомого запор был… груш он, что ли, переел. Ну и полечил.

– А это когда в феврале в этом скандальном клубе, где педерасты… – начал было вспоминать генерал, но его прервал Адамов.

– Вот именно, – сказал он. – У тебя хорошая память, Константин Ильич.

– Работа такая, – отозвался тот. – А что же к дяде или отцу не обратился? Ему же только палец о палец стукнуть, и тебе хоть Мавзолей взрывай!

– А вы не в курсе, как мы с дядей общались вообще?! – ожесточенно прошипел Аскольд. – Да какое вам вообще дело, что с дяде…

– Замолчи, болван! – негромким, но непререкаемо властным голосом оборвал его Адамов. – Ты…

– Да сам ты замолчи! – в свою очередь оборвал его Аскольд. – Сам молчи, бобик цепной! Что бы ты знал!! Да хотя не-е-ет, ты, верно, все знаешь, что надо. Вс-о-о!! – снова протянул он и даже зажмурился, верно, так нравилось ему тянуть этот звук «о», временно избавлявший его от необходимости говорить что-то жуткое. Но говорить все-таки пришлось. Аскольд втянул щеки, а потом сразу резко выдохнул:

– А известно тебе, Михаил Миронович, что драгоценный дядюшка вкупе с еще более драгоценным папой угробили мою мать? Я видел самые достоверные документы. Нет… неизвестно? Я не хотел говорить тебе наедине, говорю вот при всех. Так вот: тебе это неизвестно?

Адамов потер подбородок, что считалось у него признаком волнения.

– Не здесь будем говорить об этом, – сказал он.

– Почему же? Потому что это правда?

– Да. И мне известны посредники, которые организовали это. Но об этом не здесь. В общем, так. Сейчас я еду в Генпрокуратуру… Вот там и поговорим. Ты, Константин Ильич, с нами. Фирсова в камеру! Вернусь, тогда поговорим!!

Фирсов покачнулся вперед и, кажется, с трудом сохранил вертикальное положение в своем кресле на колесиках: у него кружилась голова.

– Простите, – раздался слабый, надтреснутый голос. – А что же будет со мной?

Адамов обернулся уже в дверях: Сережа Воронцов полусидел на кровати и смотрел на него внимательными, тревожными, но отнюдь не напуганными глазами.

– Меня тоже… это самое… в расход?

Адамов пригладил растрепавшиеся на челке волосы и проговорил самым обыденным голосом, как будто он говорил подобное каждый день (хотя, быть может, так оно и было):

– Что же вы хотите, Сергей? Вы же сами работали в спецподразделении в Чечне и прекрасно понимаете, что в таких ситуациях, как та, в которую вы зачем-то влезли, есть только один выход…

И, повернувшись, он вышел из палаты, вслед за ним следователь Генпрокуратуры и генерал ФСБ. Оба с таким видом, словно ничего особенного и не произошло. Словно только что на их глазах не приговорили к смерти человека, как говорится, без суда и следствия.

В палату зашли двое здоровенных парней с лицами, непроницаемости и однозначности которых позавидовал бы сам египетский Сфинкс. Они схватили Сережу за руки и повалили обратно на кровать, с которой Сергей так опрометчиво привстал.

Воронцов пытался сопротивляться, напряг все силы, которые еще оставались у него после вчерашней бурной ночи и ранения, но понял, что это бесполезно. От напряжения на бинтах, перехватывающих шею, выступила свежая кровь, но это было единственным эффектом от усилий Сергея.

И в этот момент в палату вошла… Лена.

Она была бледна, как смерть, под припухшими красноватыми глазами расплылись нездоровые круги – словно легли зловещие недобрые тени! – и совершенно очевидно было, что она не спала всю ночь. Или просто не дали спать.

В руке она держала шприц.

– Это что… такое? – прохрипел Сережа, все еще пытаясь пересилить двух огромных сотрудников службы безопасности Вишневского.

– Это покой для тебя, – неожиданно философски ответил один из державших Сережу мужчин. – Милейшая вещь… вкалываешь небольшую дозу, а через час тихо и культурно останавливается сердце. Без всякого там, понимаешь, криминала. И никакая экспертиза не покажет, что нехорошие парни ввели тебе сильнодействующий препарат.

– Тубарин, – уточнил второй.

Сережа Воронцов не знал, что такое тубарин. Быть может, его почтенная матушка, Дарья Петровна, которая, как известно, работала в роддоме уборщицей… вот, быть может, она смогла бы просветить сына. Хотя вряд ли: из всех химических веществ, имеющих хоть какое-то отношение к медицине, Дарья Петровна искренне и неподдельно интересовалась только одним, а именно С 42 0Н 45 0ОН. То бишь этиловым спиртом. Что касается тубарина, то этот препарат, использующийся при сложных хирургических операциях, в России бандитской стал использоваться киллерами для тонких и тщательно просчитанных убийств. Миниатюрный шприц-автомат вводил смертельную дозу препарата в организм за считанные доли секунды, а на коже оставался только миниатюрный прокол, который было чрезвычайно сложно обнаружить. Через несколько минут у «пациента» останавливалось сердце.

…И если сейчас в руке Лены был обычный шприц, а не шприц-автомат, то это только потому, что убийцы были уверены в успехе своего смертоносного предприятия.

– Давай, девочка.

И Лена – со сжатыми губами и оцепенелым лицом зомби – поднесла иглу к руке Сережи и, пробормотав что-то неразборчивое, вонзила ее в вену на локтевом сгибе…

И Сережа увидел, как вздрогнул и пополз ее тонкий точеный палец – вздрогнул для того, чтобы вогнать в его тело саму Смерть. Раньше она представлялась ему почему-то в виде пьяного сатехника, расхаживающего по квартирам и вместо кранов перекрывающего ток жизни. Теперь он увидел, что это вовсе не сантехник и что она, Смерть, не имеет, ни запаха, ни цвета, ни лица.

Михаил Миронович Адамов упруго сбежал по лестнице больницы в сопровождении двух своих людей, следователя Генеральной прокуратуры, Аскольда и щекастого генерала ФСБ. Вернее, в сопровождении – это громко сказано, потому что Аскольд анемично плелся позади всех, конвоируемый рослым гориллоидным парнем со здоровенным пистолетом в кобуре подмышкой.

У входа в здание стояло несколько автомобилей. Среди них – служебная черная «Волга», возле которой торчало трое совершенно одинаковых парней – даже небритость у них была какая-то идентичная, – а также «Мерседес-600» Адамова и темно-зеленый джип «Опель фронтера» и черная «Вольво» его людей. Адамов огляделся по сторонам и стремительно прошел к «Мерседесу». Впереди него шел охранник, он почтительно распахнул перед шефом заднюю дверь, однако Михаил Миронович не обратил на это ни малейшего внимания, а сам открыл переднюю и сел на сиденье рядом с водителем.

В «Опель фронтеру» же затолкали Аскольда, и рядом с ним сел один из заместителей Адамова. Следователь Генпрокуратуры сел в свой серый «Опель», которым он управлял сам. Демократичный служитель Фемиды, ничего не скажешь.

В этот момент «Мерседес» плавно тронулся с места…

– Пого… – начал было Константин Ильич, почему-то покосившись на свой погон.

…и словно могучая рука подкинула кверху длинное черное тело адамовского автомобиля. Сначала словно сверкнуло несколько разрозненных вспышек, а потом блеснул ослепительный клинок высокого пламени, рванул и тяжело прокатился грохот, и во все стороны повалили клубы черного, с едкой серой проседью, дыма.

В воздухе просвистели осколки стекол, с визгом и скрежетом врезаясь в щегольские бока других, более счастливых автомобилей. Просвистел кусок искореженного кузова и попал в лобовое стекло «Опель фронтеры», в который за несколько секунд до того посадили Аскольда.

• Предыдущая
• 63/67
• Следующая