Принц и Нищин - Жмуриков Кондратий - Страница 33
- Предыдущая
- 33/67
- Следующая
С этими словами он со всей силы вытянул того, кого он принимал за сына, толстым, с массивной пряжкой, ремнем.
– У-у-у! – протяжно завыл Аскольд. – Да ты что, рехнулся, урод! Тебя же кубиками нашинкуют, когда я из твоей вонюче… а-а-а!! (Гришка ударил вторично.)
– Дядя Гриша, – с лихорадочной быстротой заговорил Мыскин, в то время как грозный сантехник замахивался в третий раз, – дядя Гриша, это не Сережа… это не ваш сын.
Недоумение, захватившее Гришку Нищина в свои наглые лапы, временно избавило Аскольда от третьего удара.
– Чево ты такое несешь? – злобно выговорил Григорий, воззрившись на Алика. – Че, если он побрил свою харю, так я его не узнаю, что ли?
И он зарядил ремнем и Алику:
– Ой-ей! – заорал тот, и когда Нищин снова перекинулся на Принца, то Мыскин предпочитал больше не вмешиваться в молчаливый диалог между «сыном» и его любящим отцом.
Зато Аскольд, в прямом и переносном смысле подхлестываемый болью и злобой, заорал, извиваясь и силясь разорвать веревки:
– Ты, мужла-а-ан! Можешь считать, что ты уже покойник! Тебя урррою… о-о-о!.. – роют!! Можешь считать…
– Считать? – деловито пыхтя от усердия, перебил его Гришка. – Считать – это хорошая мысль. Ррраз!..
– Ой, блин-а-а!
– Двввва!!
– Хва-а-атит… я тебе де-не… у-у-у!
– Тррри!!.
Аскольд больше не мог ругаться: он вцепился зубами в драный клетчатый плед, покрывавший диван, и подвывал. Наверно, ни одна звезда эстрады не оказывалась в более глупом и ничтожном положении, чем многострадальный носитель княжеского титула.
На пятом ударе в комнату вошла супруга Гришки – Дарья Петровна. Она была в вылинявшем синем псевдо-«адиковском» костюме с лампасами и в дырявом переднике с рюшами. В руке она держала сковороду с тыквенными семечками.
От матери-героини исходил сильный запах нафталина, перекиси водорода и сивушного перегара.
– Ты чево это тут, болван, упражняешься? – спросила она. – А-а, сынка полируешь? Это дело. А то он возомнил не знаю уж что о себе. Дерни-ка его еще хорошенько, Гришка. Экий он кретин с этой лысой башкой!
Аскольд не выдержал. Он выпустил из зубов плед и разразился тирадой, из коей следовало, что он прикажет своей охране разнести весь домик Нищиных по кирпичику, а этот злосчастный ремень, которым Гришка охаживал племянника олигарха… о судьбе ремня Андрюша сказать не успел, потому что Нищин-старший особенно удачно вытянул его этим самым ремнем, влепив массивную пряжку в крестец.
Дарья Петровна махнула сковородой и сказала:
– Ладно, хватит его, будет. Идем, Нищин, там бухло на кухне стынет. Там приперся мой папаша, Воронцов, так он все спиртное выхлебает в два счета.
Гришка прекратил экзекуцию.
– Да, правда, – наконец сказал он. – Я же машину купил. Надо ее обмыть.
– Машину? – воскликнула Дарья Петровна. – Какую?
– «Копейку». У одного мужика за «семерку» сторговал. Будем теперь на колесах.
Дарья Петровна ощерила зубы, показав просто-таки голливудскую улыбку зубов этак из пятнадцати, половина которых явно была выполнена из отходов черной металлургии:
– Да-а-а… что ж ты сразу не сказал, Гришка? Ах ты… и-и-ирод!!
И в порыве нежности она шлепнула его сковородой пониже спины. Сковорода была чугунная, и потому сантехника вынесло из комнаты на скорости, близкой к первой космической.
Алик пошевелился и посмотрел на побитого Аскольда. Тот широко открыл рот и шумно втягивал им воздух.
– Значит, ты в самом деле Аскольд? – выговорил Мыскин.
– А вот Гришка, кажется, думает, что ты Сережа Воронцов. Его сынок то бишь.
– Это у Воронцова такие родители? – с трудом выговорил Андрюша Вишневский.
– Бывает и хуже. У меня одного пацана знакомого отец и вовсе зарезал. У него, у папаши этого, начался психоз на почве запоя. Ему показалось, что пацан этот – собака Баскервилей. Ну, он его и зарезал.
Принц тяжело дышал и отдувался. Потом скрежетнул зубами и выдавил:
– Ничего не понимаю. Где мы? Если дома у этого Воронцова, то каким образом мы сюда попали? Замена была бутафорной, что они, в самом деле решили вжить меня в образ обсосного нищеброда? Или… или это сам Воронцов как-то дельце обтяпал? Да нет… как же так?!
Развенчанный мегастар хотел сказать еще что-то, но его возможные слова были выкорчеваны с корнем пьяным воплем из кухни:
– Многа-а-а снегу н-навалило у колхознго дворрра… Гришка, Петька и Данила поморозили херрра!!
Мыскин признал автора этой вокальной партии: по всей видимости, это орал дедушка Воронцов. В последнее время дед спивался и на этой почве все ближе сходился с дочкой, Дарьей Петровной, и ее благородным семейством.
Аскольд хладнокровно выслушал соло дедушки Воронцова, а потом сказал:
– Надо отсюда выбираться. Только у меня такое самочувстввие, словно меня в стиральную машинку запускали. Мутит и полощет. У тебя есть мысли, как тебя… Алик?
– А они сейчас напьются, авось, что-либо и так выгорит, – неопределенно предположил Мыскин.
– Вряд ли. С ними оставили Толяна. Гриль – хитрая сволочь. Толян-то, верно, нажираться не будет. Но кто бы мог подумать, что он с Рукавицыным против меня играет?! Ведь ко всей этой истории, затеянной Фирсовым и Романовым, Вася и Гриль никакого отношения не имеют. Значит, у них своя игра. Ну-у-у!!
Восклицание Аскольда было вызвано тем, что, опровергая недавние слова о трезвости Толяна, послышался голос вот как раз последнего:
– Дед, что ты там втирал про бутылку в морозилке?
На кухне было весело. Тут кучковались дедушка Воронцов, Дарья Петровна, Гришка, который сидел на подоконнике, и Толян. А также дочка Гришки и ее сожитель. Они вели светскую беседу.
– Морозилка – это я, – тупо сказал сожитель, норовя упасть под стол.
– А помнится, когда я брал Берлин… въехали мы туда на танках, и… и командир, значится, мой говорит… иди, Иваныч… подымай фла… флаг… – бубнил дедушка Воронцов, не обращая внимания на то, что его никто не слушает, – сам товарищ Сталин… Иосиф Васси… Висса… Васси… льиваныч честь такую… а командир мой покойный Егор Лексеич… его убили под Курском… грит… Сожитель с грохотом упал под стол. Толян мутно посмотрел на него, Гришка пожал плечами, а дедушка Воронцов пробормотал: «Е-эх… не та молодежь пошла… раньше… раньше и голубей было больше, и срали они меньше…» – а вдруг врезал сухоньким кулачком по столу и заорал визгливым «козлетонистым» фальцетом:
– Я убит подо Ржевом… в безымянном болоте… где-то тама… на левом… пррри жестоком налете!!
– Какой начитанный старичок! – сказал в комнате Мыскин. – Твардовского цитирует.
Прошло около двух часов. На кухне все мирно дремали, Дарья Петровна глядела сквозь стакан и думала о своем, о женском. Аня ушла с Толяном в соседнюю комнату. Смертельно пьяный Гришка сидел на подоконнике и матюгался на закат. Дедушка Воронцов лягал холодильник и во всеуслышание удивлялся тому, что молодежь нынче пошла не та. Он снова процитировал «Я убит подо Ржевом», а потом, исчерпав свое знание классика советской поэзии одним четверостишием, поднялся, включил горелку газовой плиты и стал подставлять туда спичку. Спичка потухла, не коснувшись пропановой струи, дедушка Воронцов нечленораздельно выругался, скосив глаза в пустой спичечный коробок.
– На антресолях спички есть, – пролепетал дедушка и полез в туалет, где на пропыленной грязной антресоли хранился всякий заскорузлый пыльный хлам.
Спички он нашел, скажем, через полчаса, а когда вошел в кухню, пересчитав при этом все дверные косяки, тут же вспомнил, что уже в течение тридцати, а то и тридцати двух минут воздерживается от курения любимых папирос «Прима».
И тут дед понял, что как будто что-то не так. Нет, ни Гришка, сидевший у окна и показательно дышавший через форточку свежим воздухом, ни спящие Дарья Петровна и горе-сожитель не почувствовали сильнейшего запаха газа. Аня и Толян, если судить по сочащемуся через стенку пыхтению и стонам, тоже были чем-то заняты, потому и они утечки не уловили. Зато пленники, которые были в самой дальней комнате – почувствовали.
- Предыдущая
- 33/67
- Следующая
