Ветер из рая - Литвиновы Анна и Сергей - Страница 2
- Предыдущая
- 2/11
- Следующая
– Дом старый, квартира убитая, – предупредил толстяк-подполковник. – Но вы ж там ненадолго останетесь? Как говорится, только погостить, нашим океанским духом пропитаться?
Ему никто не ответил. Гость из Приморья не знал деталей операции, поэтому подозревал и опасался, что она способна повредить ему лично – оттого чувствовал себя неуютно и держался соответственно: суетился, подхихикивал и двух прочих участников мини-совещания, включая Синичкина-отца, младше его лет на пятнадцать именовал по имени-отчеству.
Он же выдал майору-оперу Синичкину-старшему военный билет на новое имя и пропуск во Владивостокский морской рыбный порт: Борис Зверев, кладовщик склада номер один.
Кладовщик – нижайшая, тишайшая должность. Но не при социализме, когда дефицитным товаром было примерно все. А если в его ведении, как на складе номер один рыбного порта, хранились рыба и икра, кладовщик автоматически становился хозяином жизни, наряду с официантом модного ресторана, слесарем автосервиса или парикмахером из салона красоты. Такие товарищи сидели на лучших местах в самых престижных ресторанах, в модных театрах и на закрытых кинопросмотрах.
– Когда будете у нас в крае, – продолжил угодливо Коржев, – в любое время дня и ночи милости просим, звоните. Вот связной телефон, кодовое слово «Боливар».
– Почему вдруг «Боливар»? – строго спросил Синичкин. Ему не нравился пугливый Коржев, потому хотелось его поддразнить. – Лошадь? От слов: «Боливар не вынесет двоих?» – процитировал он О’Генри – или, скорее, ранний черно-белый фильм Гайдая, поставленный по мотивам его рассказов.
– Какой конь, что вы говорите! – бурно запротестовал Коржев. – Боливар – лидер латиноамериканской революции.
– Ладно, выкрутились, – усмехнулся опер. Синичкин-старший чувствовал себя хозяином положения. В конце концов, именно ради него прибыл с Дальнего Востока этот подполковник, для него созвано последнее перед заданием оперативное совещание.
Прежние документы – паспорт на имя Семена Ивановича Синичкина и служебное удостоверение – он отдал своему куратору, третьему человеку, присутствующему на конспиративке, полковнику Гремячему. Партбилета у Синичкина-старшего отродясь не имелось, партийным он не был – хотя предлагали не раз и даже настаивали. А он отшучивался, что дисциплину придется нарушать: на собрания-то ходить не сможет, потому как слишком часто работает под прикрытием, вдали от родной парторганизации. И ему эти, да и другие опасные шуточки сходили с рук. А как призовешь к порядку опера, который сегодня на зоне в доверие к вору в законе втирается, а послезавтра внедряется в банду наркодилеров в Чуйской долине?
Из комсомола Синичкин-старший к 1981 году шесть лет как по возрасту выбыл – оперу недавно исполнилось тридцать четыре. Посему в анкетах с чистой совестью писал: «Беспартийный».
Полковник Гремячий сложил все его документы в пакет, скрепил личной печаткой. Выдал билеты на самолет – на имя все того же Зверева. И несколько пачек наличными: сиреневые двадцатипятирублевки, радужные червонцы, синие пятерки. Отдельно – стопку величественных зеленых пятидесятирублевых купюр и еще более важных желтоватых сотенных.
Синичкин обратил внимание, каким жадным и завистливым взором провожает владивостокский подполковник передачу денег.
– На общую сумму пять тысяч. Пиши расписку, – сказал Гремячий. И не удержался, конечно, от того, чтобы не пробурчать: – Я понимаю, ноблесс оближ, чтобы войти в доверие, придется тратить, но постарайся все-таки поаккуратней с народным достоянием, не шикуй напропалую и сверх меры.
Купюры новоявленный Зверев завернул в самую зряшную из всех имевшихся при нем газет – «Советский патриот» и вместе с документами сунул в пластиковый кейс-дипломат. Потом он вышел в соседнюю комнату и там переоделся с головы до ног.
В обычной жизни майор Синичкин старался выглядеть как можно менее заметным: на ногах удобные, но внешне ничем не примечательные ботинки чехословацкой фирмы «Цебо», костюм от «Большевички», польская рубашка с планочкой. Но теперь на конспиративной квартире он превратился в настоящего модника. Каждая деталь туалета кричала о том, что он подлинный хозяин жизни: начиная от «родных», то есть не поддельных, а сшитых в самой Америке джинсов «Ливайс» и джинсовой курточки той же фирмы до итальянской рубашки «Бенеттон». Плюс на ногах кроссовки «Адидас» – тогда взрослым людям и отнюдь не на тренировке было незазорно носить спортивную обувь. (Сейчас эта мода, кажется, вернулась.) Наряд дополняли каплевидные солнцезащитные «полицейские» очки, а также аксессуары: блок сигарет «Мальборо» (не тех, что стала выпускать к Олимпиаде молдавская табачная фабрика, а опять-таки родных, из Штатов) и бензиновая зажигалка «Зиппо».
– Давай, Семен, или как там тебя, Петро, – напутствовал его Гремячий. – Ни пуха тебе, ни пера. Обстановку будешь докладывать по оговоренным каналам связи.
По каким каналам, какую обстановку и как часто докладывать – владивостокскому Коржеву знать было не надобно.
Гремячий на прощание стиснул Синичкину-старшему руку и даже приобнял. Нормальный он был мужик, только, как все шестидесятники, начинавшие карьеру в оттепель, слишком верил в победу добра и справедливости над тьмой и подлостью.
У Синичкина, представителя следующего поколения, такой уверенности давно не было. Он кивнул на прощание владивостокскому подполковнику и пешком сбежал с третьего этажа в столичном сталинском доме на набережной Максима Горького[2].
Именно в этом доме некогда, сказывали, проживал шпион Пеньковский – когда органы его разоблачили, то, как гласила устойчивая легенда, в назидание прочим неустойчивым элементам сожгли заживо в печи крематория.
Двойные агенты кончают плохо – это майор Синичкин затвердил для себя накрепко.
Он вышел со двора на обочину проезжей части и поднял руку. Выглядел так, что извозчик не заставил себя ждать: даже при беглом взгляде издали он, весь в фирме, производил впечатление платежеспособного товарища.
Остановилось не государственное такси, а частник. Один из счастливых обладателей «Жигулей» решил подкалымить, подзаработать на бензин, тем более упорно ходили слухи, что топливо вот-вот подорожает: с нынешних двадцати копеек за литр аж до сорока[3].
Подорожание, как и любое событие в СССР, затрагивающее интересы всего народа, вызвало волну анекдотов и шуток. Одну из них даже опубликовали в вольнолюбивой «Литературной газете», на обожаемой интеллигенцией 16-й странице, в юмористическом «Клубе 12 стульев»: «В связи с тем, что бензин стал дороже молока, теперь выгоднее стало ездить на корове».
В самом деле! Молоко, как и другие товары первой необходимости, не дорожало в Стране Советов два десятилетия, и с сентября восемьдесят первого стало стоить дешевле бензина: 28 копеек за литр, если покупать в бидончик на разлив, и 32 копейки, если брать пакеты-пирамидки.
Дядька, сидевший за рулем «жигуля», выглядел интеллигентно: какой-нибудь кандидат наук, а то и доктор.
– За три рубля на Коломенскую подбросите?
– Садись, – кивнул мужик на соседнее кресло.
По пути Синичкину пришла в голову новая мысль: в квартире все равно никого – Люся с семилетним Пашкой на даче, – а самолет через четыре с небольшим часа. Поэтому он лучше посидит в кабаке в Домодедове, пообедает, тем более дома, по случаю временно холостяцкой жизни, шаром покати. Да и не нравился ему больше родной дом. Ровно после того случая, когда в марте нынешнего года, внезапно вернувшись с очередного задания, он отпер дверь своим ключом и увидел… Впрочем, стоп. Он больше не будет это вспоминать и мусолить горькую тему.
– А можешь меня сразу в Домодедово, в аэропорт завезти? – спросил водителя Синичкин-старший. – Только на Коломенскую за чемоданом заскочим. И еще в одно местечко по пути заглянем. Пятнадцать рублей за все про все дам.
– Поехали, – пожал плечами частник, – время у меня есть.
- Предыдущая
- 2/11
- Следующая