Иногда Карлсоны возвращаются - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 50

• Предыдущая
• 50/56
• Следующая

– А от вас ничего не скроешь, проницательный пан Свантесон! Недаром в позапрошлой, дорекламной жизни вы вроде бы занимались какими-то странными вещами... Нейролингвистическим программированием?

– Не совсем, но близко.

– Вот и я смотрю, что близко... Ну, раз уж говорю с трупом, позволю себе рассиропиться. Брожу я тут по прекрасной вашей Чехии и постоянно ловлю себя на мысли: вот вернусь, ох и расскажу домашним об этом готическом чуде! Подарков навезу... И тут вспоминаю, что дома меня никто не ждет. Нет, то есть дома у меня есть человек, который по всем законам должен быть мне самым близким, но этот человек меня не ждет. Наверное, он – то есть она – радуется, что выпроводила... И что говорит о таких случаях нейролингвистическое программирование?

– Нейролингвистическое программирование в данном случае молчит. А мой личный опыт говорит, что чем изводить друг друга, лучше расстаться. Но ведь тут вот какое дело... Не повторяйте моих ошибок: не переступайте через чужой труп. Начать новую жизнь – это все прекрасно, но Сергей... Знаете, каждый день думаю: а если бы я ему не подвернулся, может, он бы и переборол как-нибудь шок от известия, что неизлечимо болен? Может, согласился бы на операцию, лечился бы и выздоровел? Ну ладно, даже если от этого не выздоравливают, может, собрался бы с духом, чтобы пройти свой путь до конца. Потому что чем дальше, тем отчетливей я понимаю: не зря религия осуждает самоубийство. И почему-то мне иногда кажется, что наше самоубийство было двойным... Вот обосновался я тут, подаю записочки в церкви за бедолагу Сергея, а сам думаю: наверняка в России кто-то из моих бывших сотрудников молится об усопшем Кирилле... Усопшем? Или убиенном?

– Это чувство вины.

– Да, у каждого из нас есть своя доля чувства вины... Но не надо его преувеличивать, – спохватился Легейдо. – Как бы то ни было, новая жизнь меня вполне устраивает, и к прежней я не вернусь. А то вышло бы, что Сергей погиб напрасно.

Турецкий не нашелся с ответом. Чешские деревья все так же шелестели зелеными кронами над головой. Люди проходили мимо лотка, но не останавливались, чтобы рассмотреть марионеток: очевидно, большого интереса товар пана Свантесона не вызывал. А может быть, потенциальных покупателей отпугивал вид двух мужчин, которые стояли, опустив взгляд, так понуро, точно вместо лотка с разноцветным игрушечным народцем возле них стоял гроб с покойником.

– Ермилову, креадира моего, теперь затравят, – прервал неловкое молчание Легейдо.

– Креативный директор? – переспросил Турецкий. – Она сама виновата. Выдумала версию и заставила других в нее поверить.

Легейдо задумчиво прикоснулся к фигурке принцессы в пышном платье с грустным лицом. Принцесса закачалась на нитках.

– Нет... это я Ермиловой жизнь сломал.

Каждый, кто посетил бы агентство «Гаррисон Райт» в эти судьбоносные дни, подумал бы, что рекламистам привалила какая-то крупная удача. Выгодная сделка, перспектива выхода на новые рынки или что-нибудь еще – привлекательное, точно крем на праздничном торте. Сотрудники вместо того, чтобы работать, бродили из комнаты в комнату, шутили и смеялись.

На самом деле то была парадоксальная реакция на то, что дела «Гаррисон Райт» обстояли хуже некуда. Провал договора с французами должен был разорить агентство. Финансовый гений исполнительного директора мог бы еще помочь как-то выкрутиться, но Леонид Савельев негласно находился под следствием, и хотя никто, кроме Тани Ермиловой, в полной мере не верил, что он способен был убить Легейдо, оптимизма этот штрих тоже не добавлял. Руководство, в лице оставшегося на боевом посту арт-директора, негласно рекомендовало подыскивать другие рабочие места... Короче, рекламисты находились в положении обитателей древнего города. Согласно легенде, в этот город вступил завоеватель и отдал его на разграбление своим войскам. После первых рейдов он призвал командиров и спросил: как ведут себя завоеванные? «Плачут», – ответили ему. – «Ну так ищите получше: у них еще что-то припрятано!» Такой диалог повторялся, пока наконец командиры не сказали, что ограбленные жители смеются. «Тогда седлайте коней, – распорядился полководец. И пояснил: – Если смеются, значит, пора нам уходить, больше с них взять нечего».

Сотрудники «Гаррисон Райт» разделяли эту древнюю мудрость. Когда все потеряно, остается только смеяться. Балагурил бородатый арт-директор. По обыкновению, отмачивал мрачные приколы копирайтер. Рядовые сотрудники шутили, кто во что горазд.

В этой вакханалии похоронного юмора не участвовали только двое: самая верхушка, исполнительный директор Савельев и креативный директор Ермилова. У Лени Савельева, надо полагать, все время отнимали объяснения с правоохранительными органами и тщетные доказательства своей правоты. А почему перестала ходить на работу Ермилова, это ежу понятно: отношение к ней было бы сейчас далеко от дружески-благожелательного. Убил там Савельев Кирилла Легейдо или не убил, это пускай следователь разбирается. Но то, что Таня до расследования взяла на себя роль прокурора, да еще натравила на Леню сыщиков из частного агентства, – такие промахи не прощаются в здоровом коллективе.

Копирайтер, одетый в черную майку, украшенную изображением черепа с сигаретой в зубах, учил очаровательную рыженькую девушку-менеджера сворачивать оригами из листа с отпечатанным на нем договором, когда в офис вошел Леня Савельев. На протяжении пути его следования лица сотрудников вытягивались, на них появлялись натужливые улыбки. Эти улыбки силились выразить радость встречи, но на самом деле выражали, в лучшем случае, соболезнования. А в худшем – настороженность, смешанную с любопытством: не каждый день оказываешься лицом к лицу с убийцей.

– Лень, ну ты как, дружище? – хлопнул по плечу вошедшего арт-директор. Прозвучало это, будто разбитной врач спрашивает неизлечимо больного, как его здоровье.

– Спасибо, живем помаленьку, – сдержанно отозвался Савельев, поправляя очки. Он был действительно благодарен арт-директору: бородач с самого начала не поверил в то, что Леня убил Кирилла, и продолжал делать вид, что это все полная фигня, как-нибудь рассосется! И все-таки лучше бы это «как ты, дружище?» было сказано по-другому. Попроще, без навязчивого бодрячества. Неизлечимо больной не хочет, чтобы его ободряли. Он отлично понимает, что дела его обстоят хуже некуда...

Леня, обычно такой пунктуальный, не отдавал себе отчета, сколько дней прошло с тех пор, как Таня Ермилова при всех объявила его убийцей. Его допрашивали, вызывали, обвиняли; лица тех, кто это делал, слились для него в одну строгую, казенную, служебную физиономию. Даже лицо адвоката вспоминалось с трудом. Чем он занимался в остальное время, вспомнить не мог: формально его оставили на свободе, но собственная квартира напоминала Савельеву камеру предварительного заключения... Нет, скорее, камеру-одиночку, в которую его уже посадили навечно. Со всех сторон давят стены. И никто тебя не слышит, никому ничего невозможно объяснить... А объяснял он постоянно – и вслух, и про себя. Настаивал, внушал, чуть ли не рыдал: те переговоры были ошибкой, он передумал, решил, что не хочет бросать агентство «Гаррисон Райт», в тот же вечер позвонил Стасу и сообщил об этом! Естественно, у него не осталось никаких материальных свидетельств, подтверждающих этот поступок. Что он, сам за собой должен шпионить, что ли? Знал бы, что так обернется, позаботился бы оснастить каждый свой шаг подтверждениями: документами с печатями, диктофонными записями или чем-то еще.

Рано или поздно такая мысль приходит в голову любому невиновному, которого в чем-то обвиняют. Дело в том, что каждый человек живет, не предвидя, что в следующий миг самые обыкновенные его действия могут быть представлены как нечто преступное. Однако такой абсурд случается иногда. И возразить на это обычно бывает нечего. Остается только хлопать глазами и уверять: «Но это же не я, ведь я хороший!» Каждый человек свято верит в то, что он хороший. К сожалению, очень трудно убедить в этом правоохранительные органы...

• Предыдущая
• 50/56
• Следующая