Иногда Карлсоны возвращаются - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 43

• Предыдущая
• 43/56
• Следующая

Все прошло как по маслу. Кто бы мог подумать, что ребенок богатого человека окажется таким доверчивым, одиноким и безнадзорным! Честное слово, в эти дни Андрей не раз задумывался, что мог бы оказаться для этого ребенка лучшим отцом, чем его собственный... Андрей испытывал удовольствие при мысли, что ему так безоговорочно доверяет сын его врага. И в то же время поглядывал на часы, которые тиканьем отсчитывали время, оставшееся до момента истины. Когда истина разверзнется перед ними, она поглотит обоих. Пути назад нет. И Андрею почти хотелось, чтобы часы тикали помедленнее...

Но когда время подошло, и стало ясно, что деваться некуда, на него нахлынуло спокойствие. Он не наслаждается происходящим, он просто совершает то, что должен. Его голос не дрожит и не сбивается, когда он произносит заранее заготовленные фразы:

– Когда-то, Степан, мы с твоим папой были самыми лучшими друзьями...

Ирина не отдавала себе отчет, как вышла из «Глории», как пересекла двор, как пошла по московским улицам, сама не зная куда. Разве ей есть куда идти? Домой? А разве у нее есть дом? То, что наивно представлялось ей общим с Турецким домом, оказалось просто случайным местом, где живут два чужих человека. Она долго в этом сомневалась, но теперь истина ясно обнаружилась. И, наверное, это к лучшему. Горькая правда предпочтительнее приятной лжи.

Ирина не ругала мужа: ругань в адрес Турецкого означала бы какое-то сердечное участие. Просто в душе образовалось оледенение, справиться с которым не могла даже московская летняя жара. Вопрос: «Как нам жить дальше?» даже не вставал, словно не было никакого «дальше». Между ней и Турецким за все эти годы совместной жизни многое случалось! Были и ссоры, и недоразумения, и попытки спать раздельно, и новые упоительные моменты, позволявшие забыть предшествующий раздор... Но что бы ни происходило, общей основой было одно: они вместе, и будут вместе, и должны быть вместе. Они муж и жена. В самом деле муж и жена? Сейчас Ирина в этом сомневается. Как там это говорится в западных фильмах, когда герои венчаются: «Пока смерть не разлучит нас?» Ну вот, а здесь и смерти не нужно. Они и без того уже разлучены. А как иначе назвать ситуацию, когда муж постоянно обманывает жену? Жену, для которой обязан быть самым близким и родным человеком?

Больше всего Ирину уязвляло воспоминание о предшествовавшем психологическом сеансе с самой собой. Она уже и все свои ошибки разобрала с точки зрения психологии, и старалась быть хорошей, и мысленно сулила Турецкому несказанные радости! Она даже сумела уверить себя, что на этот раз Саша ее не обманывает... Фиг! Будто удар в лицо... Нет, она больше не будет себя обманывать, затуманивать свои ясные мозги во имя супружеского долга. У Турецкого его влечение к многоженству – на уровне физиологии: он же – Турецкий! Ну так завел бы себе гарем, вместо того, чтобы обманывать единственную жену! С физиологией бороться бесполезно. Ирина честно пыталась – и проиграла. Пусть теперь другая попытается. А Турецкий – ну, что ж Турецкий! Скатертью дорога! Попутный ветер в спину...

Ирина шла, не замечая дороги, и лишь когда визг тормозов и ругань водителя вывел ее из того состояния, в котором она, как выяснилось, передвигалась довольно-таки быстро. Иначе как объяснить, что Ирина вдруг обнаружила себя на набережной реки Яузы? Ага, самое время подышать свежим речным воздухом пополам со смогом... Ну что ж, гулять так гулять! Не стоит никуда торопиться, сегодня у нее, можно считать, выходной... Перегнувшись, Ира смотрела на мутную, почти черную, казавшуюся неподвижной, воду. На отмелях каменного ложа застыли не нужные никому предметы – какие-то обомшелые балки, обертки от чипсов, пластмассовые бутылки, мелкий зеленоватый сор.

«А что, если... туда? – промелькнула хищная, исполненная враждебного задора мысль. – Утонуть, наверное, не утону, а вот шею сверну – это запросто. Буду лежать там внизу, как дополнительный мусор. Будто меня тоже выбросили. Брошенная женщина – ничего себе каламбур... Брошенная с моста женщина. Не сразу обнаружат, наверное: слишком мало желающих любоваться грязной Яузой в этом месте. Скорее всего, меня выдаст запах. По летнему времени это запросто. Пока меня оттуда извлекут, я раздуюсь и посинею... Нет, с чего мне синеть, я же не утопленница, тут же мелко? Ну ладно, буду зеленая, с багровыми прожилками. И Турецкому придется опознавать меня по платью. Интересно, он вспомнит, что у меня было красное платье с разрезами, или нет? Мужики обычно не слишком интересуются дамскими тряпками...»

Перечисление трупных подробностей доставляло Ирине удовольствие – отвратительное, но щекочущее нервы. Наслаждаясь зрелищем собственной неопрятной смерти, которая должна стать страшным призраком для Турецкого до конца его дней, она вглядывалась в предметы, которые были когда-то кому-то нужны, а теперь гниют там внизу. Запах речной грязи казался ей запахом, который испускают невидимые трупы – трупы надежд, устремлений, радостей. Зрение изменилось: все, что скапливалось там, далеко внизу, приблизилось, будто в объективе телескопа. Пространство, отделяющее ее от реки, перестало быть значительным. Мерещилось, что так легко сделать одно ничего не значащее движение – и оказаться там... Там, где уже не будет ни измен, ни Турецкого, ни страданий... Она ведь уже когда-то была здесь, в этой ничейной зоне, она стояла на рубеже, отделяющем жизнь от смерти. Что же тогда побудило ее выбрать жизнь? Разве не совершила она ошибку? Что ж, ошибки положено исправлять...

– Эй, девушка, с вами все в порядке?

«Надо же, со спины меня еще можно принять за девушку», – подумала Ирина, оборачиваясь. Перед ней стоял человек очень молодой и очень провинциальный – насколько позволяли судить одежда, акцент, напоминающий о Горбачеве, и выражение наивных темных глаз. Нравы и обычаи большого города оставались для него чужды: очевидно, он прибыл в столицу из захолустного поселка, где все друг друга знают. Где просто невозможно не вмешаться, если видишь, что с человеком происходит что-то неладное: ведь этот человек твой близкий! А если даже и не близкий, то все люди братья, разве не так?

Под взглядом этих участливых глаз Ирина смутилась, будто молодой приезжий застал ее голой... Нет, не просто голой, а хуже. Демонстрировать свой раздувшийся зеленый труп, – что может быть непристойнее?

– С вами все в порядке, а, девушка?

Он не перестал называть ее «девушкой», даже увидев морщинки возле глаз и губ. Должно быть, там, откуда он приехал, женщины в возрасте Ирины выглядят исключительно тетеньками. Или бабушками.

– Пока нет, – быстро ответила Ирина, – но сейчас будет. Спасибо вам.

И, оторвавшись от решетки моста, быстрой походкой направилась к пешеходному переходу.

«Совсем ты, девушка, плоха мозгами стала, – ругала себя Ирина. – Какой там раздувшийся труп? Тут же Центральный округ, просто так сигануть с моста не получится – немедленно сбежится толпа. Помешают, удержат... А если даже удастся спрыгнуть, не факт, что разобьешься насмерть. С десятого, двенадцатого этажа люди прыгают, и то не всегда разбиваются, а тут расстояние все-таки поменьше. Поломаешь руки-ноги, попадешь в больницу, там на тебя будут смотреть, как на идиотку... Да-да, на суицидниц-неудачниц всегда так смотрят, я помню... В крайнем случае, если особенно „повезет“, есть перспектива сломать позвоночник и провести в инвалидной коляске еще лет тридцать с лишним. Нет уж, пусть Турецкий прыгает, если он заварил эту кашу, а мне такое счастье ни к чему!»

Состояние холодного равнодушия, подходящее для совершения самоубийства, миновало. Ирине сейчас было отчасти странно: неужели вернулись ее суицидные настроения? Она-то думала, что с помощью психологии и при поддержке Кати преодолела их, и больше они ее не посетят... Вот уж верно: никогда не говори «никогда»!

Дрожа, точно еще чувствуя на своих оголенных платьем плечах липкие прикосновения пахнущей тиной смерти, Ирина вошла в каменный каземат касс кинотеатра «Иллюзион». Она взяла билет, даже не заглянув в афишу: ей было достаточно того, что сеанс начинается через полчаса. В ожидании фильма она сначала бродила по фойе, после ремонта посвежевшему, значительно изменившемуся, но все с теми же фотографиями чересчур, до приторности, красивых черно-белых звезд старого кино; потом взяла за буфетной стойкой стакан белого вина и пирожное-корзиночку. Горько усмехнулась: вместо ресторана... В ресторане платил бы, само собой разумеется, Турецкий, но на вино и сладости у Ирины денег хватало, и она, пользуясь извечным женским способом утешения, заедала семейную трагедию углеводами вплоть до третьего звонка. О чем был фильм, она не заметила: смутно вспоминалось, что на экране метались черно-белые испано-французские контрабандисты, что время от времени зал, едва ли на четверть заполненный, дружно взрывался смехом... Это все не было важно. Важно, что в темноте зрительного зала Ирина получила временную возможность скрыться, исчезнуть, развеществиться, не быть собой. Собственное существование представлялось слишком болезненным, точно обожженная кожа. Полузакрыв глаза и откинувшись на спинку кресла, Ирина старалась насытиться этим отдыхом, необходимым, прежде чем она снова решится выйти во внешний мир.

• Предыдущая
• 43/56
• Следующая