Продолжение следует, или Наказание неминуемо - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 13
- Предыдущая
- 13/52
- Следующая
– Хотел-то от тебя чего?
– Чтоб я узнала, где ты. И все про тебя. Он... очень настаивал, – как-то уклончиво пояснила Эва, не глядя Александру в глаза. – Немного угрожал, – добавила осторожно. – Я не виновата, я была вынуждена позвонить Ирине. Мы поговорили, я сказала ему, и он отвязался. – Эва брезгливо передернула матово-розовыми полными плечами. – А я сейчас подумала, зачем это нужно? И не знаю... Отвратительно... Я неправильно сделала?
– Откуда я-то знаю?.. Впрочем, не бери в голову. Если я ему нужен, найдет, тогда и спрошу... На всякий случай, опиши мне его, чтобы я смог узнать при встрече...
Турецкий говорил спокойно и убежденно, чтобы снять напряжение у Эвы. Она, кажется, искренне раскаивалась в том, что вынуждена была пойти на поводу у малознакомого ей человека, который ей не понравился. И ко всему прочему «очень настаивал». Эва не «расшифровала» своего выражения, но Турецкому стало понятно, что чья-то непонятная «настойчивость» вполне могла испугать женщину по-настоящему. А если тот тип знал еще и ее отца, который пострадал за свои деяния, да?.. То вообще возникает вопрос: с какой стати этот отвратительный хрен интересуется «важняком» из Генеральной прокуратуры России? Вроде в делах Турецкого, связанных с Латвией, в настоящее время не было никаких особых криминальных загадок. Нет, ну, случалось в прошлом, конечно, и преступников ловили, и в Россию экстрадировали, и обратно – по требованиям латышей.
Впрочем, серьезного повода для волнений Александр пока не видел. Но какая-то неясная тревога все-таки возникла. И Эва это тоже мгновенно почувствовала. И в ней немедленно проснулось такое безумное желание, которое должно было захлестнуть его сознание и решительно отодвинуть в сторону все, что не имело непосредственного отношения к тому, ради чего они нежились среди смятых простыней. Что в конечном счете и произошло. Потому что пришли они в себя тогда, когда за окном стояла глубокая ночь, подсвеченная уличными фонарями, да еще скользящими по потолку отблескам от фар пролетающих по проспекту редких в этот час автомобилей...
Утро принесло шаткое ощущение приятной опустошенности, с одной стороны, и, с другой – явственно сдобренного коньячным похмельем утомления. Значит, хорошо потрудились, так и старались ведь. А бутылки коньяка с шампанским, которые в магазине у гостиницы купил Турецкий, похоже, были успешно ликвидированы, как враждебный класс, наверняка ночью, в коротких паузах, когда Эва совсем уже в раж вошла... Впрочем, не только она. У Александра тоже было состояние, близкое к срыву с катушек. Ему казалось, что он нарочно, буквально на пределе своих физических возможностей, решил проверить себя сегодня ночью, насколько успешно проходит у него реабилитация после тяжелой контузии и множественных мелких ранений. Словом, где ж еще и проверяться-то? Точнее, на чем? Ну-у... на ком?..
И первое, что обнаружил Александр, продрав в буквальном смысле глаза, были мирно покоившиеся рядом с ним, почти под рукой, подобно двум мраморным полушариям, пышные и гладкие ягодицы цвета молочно-розового зефира. А левая полная коленка Эвы преспокойно устроилась на подушке, рядом с щекой Турецкого.
«Ничего себе! – подумал он. – Интересно бы узнать, когда мы закончили? Вернее, на чем остановились?..» Но рядом, кроме мертвецки спящей красавицы, естественно, никого не было, значит, и вопрос – в пустоту. Впрочем, пробилось некое воспоминание сквозь не рассеявшийся еще туман. Кажется, он, активно утверждая свой тезис на практике, убеждал Эву, что самое сладкое место для поцелуев помещается у нее под коленкой, сзади, прямо на ее голубых жилках. И она восторженно взвизгивала, как от невыносимой щекотки, и дрыгала ногой, пытаясь ею сжать его щеки... Ну, было, и что? Однако, почувствовав некоторую неловкость и стараясь сфокусировать зрение, уставился на свои ноги, где обнаружил льняную, распотрошенную копну Эвиной головы.
«Валет»... «бутерброд»... – возникали в голове легкомысленные наименования различных любовных поз, но мысли не задерживались. А вот откуда появилась неловкость, это он понял наконец, когда увидел, во что конкретно, вероятно еще с ночи, вцепилась своими требовательно острыми коготками вкрадчивых кошачьих лапок легкомысленная «девушка», да так, видно, и заснула – сил ей уже недостало. Еще она что-то изрекала по поводу перста судьбы, который ею руководит и диктует свои правила, коим она подчиняется категорически и всегда с огромным желанием. Это она формулировала свое эго. Или жизненное и творческое кредо, как угодно. А он, помнится, смеялся, потому что было действительно очень смешно.
Но мысль лениво текла дальше, и Александр подумал о том, что Эва – так уж вчера вышло – сама превратилась в перст его судьбы. Это же она отправила его чуть ли не силком на посадку в самолет. В результате самолет никуда не улетел, а сам Турецкий бросил все, сдал билет и явился сюда, в гостиницу, чтобы не упустить редкой возможности самому оторваться от души. Эве он верил и твердо – во всех смыслах – знал, что именно так оно и будет. Что и произошло. Но самолет-то все-таки не улетел, вот в чем смысл! И как это следовало называть, если не прямым указанием той же судьбы? Жестом ее перста? А если позже и улетел, то все равно оставил Александра Борисовича здесь, у обнаженного бедра, можно сказать, благородной гражданки Латвии.
Теперь еще... Он хотел уехать на вокзал под утро, чтобы ближайшим же поездом отправиться в Москву. И что? А ничего. Уже семь утра, а он – до сих пор в постели. Эва, открыв когда-нибудь глаза, и не подумает отпускать его на волю. Неутомимая «девушка» – невероятная сила, и она нынче тоже «отрывалась» так, будто была уверена, что это у нее в последний раз. Страшно, аж до обморока...
Тихо встать, одеться и уехать – это было бы сейчас самой низкой подлостью с его стороны. И такие вещи не прощают, на ее месте он бы ни за что, например, не простил. Бросить все и сбежать – это оскорбить, глубоко обидеть, а Александр Борисович изначально не мог взять и глубоко обидеть женщину. Не мог, и все... Что ж, логично, настоящие мужчины так гадко не поступают...
А время между тем медленно течет и утекает. Разбудить? Не исключено, что все начнется сначала. Не будить? Нельзя. И выход возник сам.
Александр Борисович тихо поднялся, чувствуя некоторое «легкомысленное» головокружение. Вынул из-под коленки Эвы подушку и аккуратно подсунул ей под голову, а затем, с сожалением глядя на роскошное тело, которое приходится оставлять, то есть, по сути, терять в силу причин, уже не зависящих от него, он заботливо укрыл спящую простыней и, одевшись, присел к столу, чтобы сочинить письмо.
Сперва хотел назвать его оправдательным. Потом передумал. Оно должно не объяснять, а призывать к дальнейшим активным действиям. Только так может мужчина оставить свое самое дорогое обретение на данный момент. И даже логический ход нашелся. Поскольку данное свидание, которое имело целью исключительно то, что и произошло, было инициировано, можно сказать, им, то совершенно очевидно, следующее приглашение на встречу, которую он теперь будет ожидать с «жутким нетерпением», должно последовать с ее стороны.
«Это так же ясно, – писал он, пытаясь сохранить подобающий ситуации слог, – как и то, что минувшая ночь оказалась в моей жизни настолько невероятной и желанной, что теперь я могу со спокойной душой следовать даже на самый на Страшный суд. Мужчину, пережившего сегодня ночью поистине неземное наслаждение с изумительнейшей из женщин, ей-богу, никакие земные наказания уже не устрашат».
И ведь, пожалуй, самое поразительное заключалось в том, что Турецкий каким-то посторонним умом понимал: оставляя на бумаге эти «вычурности», он же фактически в мыслях не лукавил, собственные-то, вполне, кстати, реальные ощущения его уж никак не обманывали.
А еще он добавил в постскриптуме, что в благодарность за счастливейшие муки, с восторгом перенесенные им, он, к великому сожалению, так и не сумел найти нужных ему слов для наиболее полного выражения своей искренней признательности и нежности к Эве, ибо подобных слов, очевидно, просто не существует в мировом лексиконе.
- Предыдущая
- 13/52
- Следующая
