Горечь войны. Новый взгляд на Первую мировую - Фергюсон Ниал - Страница 5

Популярнее этой беллетристики оказались рассказы (нередко наполовину вымышленные) самих солдат. Один из первых и самых удачных романов, сочиненных английскими ветеранами, — “Тайная битва” (1919) А. П. Герберта, в основу которого легла история лейтенанта ВМФ Эдвина Дайетта, расстрелянного за трусость. Суть в том, что персонаж по имени Гарри Пенроуз был храбрым человеком, чьи нервы оказались издерганы длительным воздействием ужасов войны^{39}. В 1922 году Ч. Э. Монтегю (ветеран и автор передовиц в Guardian) опубликовал свои полемические мемуары “Разочарование” (без сомнения, это самая популярная из послевоенных книг). “Сражения утратили блеск, — заявил Монтегю, — в глазах юношей, которые видели окопы, полные отравленных газом людей, и своих друзей в очереди у борделя в Бетюне”. По броскому выражению Монтегю, на той войне “львы почувствовали, что они оказались ослами”^{40}.

К 1926 году, когда вышел роман Монтегю “Суровое правосудие”, он влился в настоящий поток литературы о войне — будто потребовалось десять лет для того, чтобы пережитое стало доступным для понимания или хотя бы поддающимся выражению. В 1926 году Т. Э. Лоуренс напечатал (за свой счет) “Семь столпов мудрости”, а в следующем опубликовал сокращенный вариант этой книги под названием “Восстание в пустыне”. В 1926 году был издан роман “Отступление” Герберта Рида. За этой книгой последовали работы Макса Плаумана и Р. Х. Моттрема (1927); Эдмунда Бландена, Зигфрида Сассуна и Э. Э. Каммингса (1928); Ричарда Олдингтона, Чарльза Эдмондса, Фредерика Мэннинга и Роберта Грейвса (1929), а в урожайном 1930 году — Сассуна, Мэннинга, Генри Уильямсона, Ричарда Блейкера и Лиама О’Флаэрти^{41}. Горькое замечание Сассуна о том, что “война стала пакостью, которую устроили мне и моему поколению”, — одна из множества инвектив в книгах этого рода.

Проклятия неслись отовсюду. Роман “Огонь” Анри Барбюса (1916) — к концу войны было продано 300 тысяч экземпляров — стал эталоном отвращения французов к боям на Западном фронте. Его превосходят только ошеломляющие первые главы “Путешествия на край ночи” (1932) Луи-Фердинанда Селина — политического антипода Барбюса^{42}. В 1936 году Роже Мартен дю Гар опубликовал “Лето 1914 года” из саги “Семья Тибо”. Жак Тибо погибает, пытаясь разбросать с самолета антивоенные листовки над французскими и германскими позициями. В том году, когда вышла книга, Мартен дю Гар написал другу: “Что угодно, лишь бы не война! Что угодно!.. Ничто — ни судилище, ни неволя — не сравнится с войной…”^{43}

Самый известный из антивоенных романов принадлежит перу немецкого писателя. До сих пор шокирующую книгу “На Западном фронте без перемен” (1929) Э. М. Ремарка бойко раскупали в переводе и на английский, и на французский. При этом Ремарк не был единственным антивоенным писателем времен Веймарской республики; схожие чувства выразил Людвиг Ренн в романе “Война” (1928). Австрийская литература дала “Людей на войне” (1917) Андреаса Лацко и “Спор об унтере Грише” (1928) Арнольда Цвейга. Кроме того, Вена породила самое блистательное драматическое произведение о войне — “Последние дни человечества”. Карл Краус начал работать над этой пьесой в 1915 году и в мае 1922 года опубликовал ее^{44}. Тяжелыми воспоминаниями делились и американцы. Так, летчик Эллиот Уайт Спрингс отзывался о войне как о “бесполезной”, “гротескной комедии”^{45}.

Память о “преступной” войне хранит и живопись. Пол Нэш желал, чтобы его мрачные “грязевые” пейзажи вроде “Дороги на Менен” (1919) “напоминали о тех, кто воюет, тем, кто намерен воевать всегда… и пусть горят их завшивленные души”^{46}. Недолгая травматическая военная карьера Макса Бекмана сказалась на его стиле. Эту перемену предвосхитили его проникновенные рисунки раненых товарищей (похожие на работы менее известных французских camoufleurs[7])^{47}. На Георга Гросса также повлиял военный опыт (он пошел на фронт добровольцем). На картоне “Врачеватели верой” (1918) художник изобразил военного врача, который аттестует скелет как KV (kriegsdienstverwendungsfähig), то есть “годный к действительной службе”. Работы авангардистов на военные темы до сих пор повергают в трепет. Что может быть страшнее “Ада” (1917–1918) Жоржа Леруа, изобразившего poilus[8] в противогазах и утонувшие в лужах трупы в черном дыму, среди грязи?^{48} Что может быть ужаснее “Матерей” Макса Слефогта — бесконечной процессии женщин, рыдающих над бесконечным рвом с трупами мужчин?^{49}

Но ничто не демонстрирует стойкую дурную репутацию Первой мировой войны нагляднее, чем свежая английская беллетристика. Самый яркий пример — трилогия Пэт Баркер “Реабилитация”, опубликованная в 90-х годах. Писательница, по сути, пересказывает историю взаимоотношений Зигфрида Сассуна и психолога У. Х. Риверса более привычным для современного читателя языком, нежели тот, каким пользовался сам Сассун в “Пути Шерстона”. Для этого она прибегает к помощи вымышленного персонажа Билли Прайера (циника-бисексуала, выходца из низов). Тему секса подлинная военная литература, как правило, обходит стороной (из-за стыда авторов и, в неменьшей мере, из-за цензуры). Прайер нужен, чтобы говорить о сексе. С точки зрения историка, этот персонаж подозрительно анахроничен, хотя он и обеспечил трилогии успех. Разумеется, Прайер ненавидит войну (хотя и ненамного сильнее, чем себя).

Отношение самой Баркер к Первой мировой более откровенно выражено в “Дороге призраков”: в беседе четырех офицеров (один из них — Уилфред Оуэн) во время затишья между боями. Первый (бывший студент из Манчестера по имени Поттс) разделяет взгляд фабианцев[9] на войну, которая “обогащает торгашей”. Алле (“он из старой военной династии и получил хорошее и дорогое образование, достаточное для того, чтобы рассуждать как можно реже”) возражает: “Мы сражаемся за законные интересы нашей страны. Мы сражаемся за бельгийский нейтралитет. Мы сражаемся за независимость Франции… Как бы то ни было, это справедливая война”. Но эти слова прозвучали не с пафосом, а “умоляюще”, как будто произнесенные “маленьким мальчиком”. Прайер, конечно, разбирается в ситуации куда лучше: “Не осталось разумных причин для самооправдания. Война стала как бы воспроизводить сама себя. Никому она не выгодна. Никто не может управлять ее ходом. Никто не знает, как ее прекратить”. Алле соглашается. Лежа на смертном одре, лишившись большей части лица, он перед смертью еле разборчиво произносит: “Оно того не стоило”. Как если бы пытаясь донести эту мысль до тех, кто остался дома, остальные раненые присоединяются, и их голоса, повторяющие: “Не стоило!”, сливаются в “гуле протеста — не против этого крика, а в его поддержку”. Даже Риверс — тот самый, который убеждал Сассуна, Оуэна и Прайера вернуться на фронт (где двое из них погибли), — чувствует себя обязанным присоединиться^{50}.

Не меньший успех имел роман Себастьяна Фолкса “И пели птицы…” (1994). Книга начинается с описания довоенного романтического приключения во Франции главного героя, Стивена Рейсфорда. Когда Стивен вернулся в Амьен в 1917 году офицером, он нашел место, где был счастлив, обезображенным бомбардировкой, а женщину, которую любил, — изувеченной. Он и сам пережил ужас, когда едва не был заживо похоронен в туннеле, подведенном под германские позиции. Диккенсовский пафос обеспечивает несчастный сапер Джек, сын которого умирает от дифтерита. Стивен воспринимает войну без энтузиазма. Он получил выговор “за оброненное им в разговоре с одним из солдат замечание насчет того, что, по его мнению, легче воевать не станет, только труднее”[10]: