Горечь войны. Новый взгляд на Первую мировую - Фергюсон Ниал - Страница 3

Учителя английского языка и литературы поощряли мой интерес. Подобно многим сверстникам, я рано, в 14 лет, познакомился со стихами Уилфреда Оуэна. До сих пор помню его леденящее кровь стихотворение Dulce et Decorum est[4]:

“Воспоминания парфорсного охотника” Зигфрида Сассуна входили в обязательную программу в пятом или шестом классе. Еще я читал перед сном “Прости-прощай всему тому” Роберта Грейвса и “Прощай, оружие!” Хемингуэя, а также смотрел довольно удачную (потому что сдержанную) телепостановку “Заветов юности” Веры Бриттен. По телевизору я увидел фильм 1930 года “На Западном фронте без перемен” (он поразил меня), а также “Что за прелесть эта война!” (в нем меня привели в раздражение очевидные анахронизмы). Но Dulce et Decorum est (так откровенно направленное против учителей, с таким откровенным описанием удушья молодого солдата) приводило меня в трепет. Меня удивляло, что от нас требуют утром, на уроке, прочитать это стихотворение, а днем в кадетской форме маршировать на плацу.

Хотя я родился через пятьдесят с лишним лет после Первой мировой войны, она оказала на меня огромное влияние — как и на многих британцев, которые по молодости ее не застали. Была и еще одна встреча с порожденной войной литературой, которая убедила меня, тогда студента, стать историком. В 1983 году на Эдинбургском театральном фестивале я увидел спектакль Гражданского театра (Глазго) по пьесе “Последние дни человечества” венского сатирика Карла Крауса. Это самая впечатляющая из виденных мною драматических постановок. Первая мировая война предстала во всей своей абсурдности, увиденная глазами язвительного завсегдатая кофеен Нерглера (немецкое Nörgler — ворчун, брюзга). Я принял главный тезис пьесы: война явилась грандиозным медиасобытием, которое было порождено прессой и питалось искажениями ею языка и, следовательно, действительности. Эта опередившая свое время догадка поразила меня, так что, еще не начав сотрудничать в общенациональных английских газетах, я уверовал в их безграничную власть. Мне также стало понятно, что ничего подобного военной сатире Крауса на английском языке нет. До 60-х годов такого в нашей стране не делали, а “Что за прелесть эта война!” сравнения не выдерживает. Тем вечером после спектакля я решил, что должен освоить немецкий язык, прочитать пьесу Крауса в оригинале и попытаться написать что-нибудь о нем и о той войне.

Затем последовало в меньшей степени поразившее меня знакомство с “Общей теорией занятости, процента и денег” Кейнса: оно подвигло меня заняться экономикой. Итогом стала диссертация об экономических издержках Первой мировой войны (например, о гиперинфляции) на примере Гамбурга — немецкого Глазго. С этой диссертации (после переработки опубликованной^{8}) начался десятилетний период изучения экономических аспектов Великой войны, ее причин, хода и последствий. Кое-какие догадки на этот счет я изложил в научных журналах, кое-что пересказал еще меньшей аудитории на конференциях, семинарах и в лекциях^{9}. В этой книге я постарался превратить предмет своих занятий в нечто доступное таинственному адресату, обращаться к которому есть первый долг историка: к рядовому читателю.

О Первой мировой войне написано очень много, и я не хочу повторять уже сказанное. Эта книга — ни в коем случае не учебник. Здесь вы не найдете подробного рассказа о войне: это с успехом сделали другие^{10}. Кроме того, я не пытался обозреть “несметные лики войны”^{11} и обошел вниманием многие аспекты конфликта и события на некоторых театрах военных действий. С другой стороны (рискуя вторгнуться в междисциплинарную “нейтральную зону”), я попытался выбраться из ныне уже глубоких “окопов” специализации. Так, я старался держаться ближе к экономической и социальной истории, нежели, как принято, к истории дипломатии и военного дела. Военные историки традиционно занимаются вопросами стратегии и тактики, не уделяя должного внимания непростым экономическим условиям, в которых генералам приходится делать свое дело.

Историки (особенно немецкие), изучающие экономику и общество, склонны игнорировать события на фронте, сознательно или неосознанно исходя из того, что исход войны решился в тылу^{12}. Но большинство исследователей по-прежнему подходит к ней с выигрышной позиции мононационального государства, и это особенно заметно в работах, посвященных влиянию войны на литературу^{13}. Это видно и во многих недавних научных докладах и статьях, авторы которых обошлись без необходимых обобщений^{14}.

Я предпочитаю аналитический подход и ставлю десять вопросов, на которые попытаюсь здесь ответить:

1. Была ли Первая мировая война неизбежной в силу влияния милитаризма, империализма, тайной дипломатии или гонки вооружений (главы 1–4)?

2. Почему военно-политическое руководство Германии отважилось в 1914 году начать войну (глава 5)?

3. Почему военно-политическое руководство Великобритании приняло решение вступить в войну в континентальной Европе (глава 6)?

4. Действительно ли начало войны, как часто утверждают, было встречено массовым энтузиазмом (глава 7)?

5. Способствовала ли пропаганда, особенно в прессе (так считал Карл Краус), продолжению войны (глава 8)?

6. Почему подавляющего экономического превосходства Британской империи оказалось недостаточно для того, чтобы быстро и без помощи американцев разгромить Центральные державы (главы 9, 11)?

7. Почему военное превосходство немцев на Западном фронте не принесло им победу над англичанами и французами (глава 10)?

8. Почему солдаты сражались несмотря на то, что (как уверяет антивоенная поэзия) условия на фронте были скверными (глава 12)?

9. Почему солдаты прекратили воевать (глава 13)?

10. Кто выиграл войну? Точнее — кому пришлось за нее заплатить (глава 14)?

На эти вопросы можно найти разные ответы, и я сначала укажу на противоречивость самых распространенных мнений о ходе войны и памяти о ней. Первое таково: война была чудовищной. Второе: ее нельзя было избежать. Стоит поинтересоваться, как возникли эти представления. Историки отлично помнят, что они мало чем обязаны своей профессии.

Своей живучестью представление о том, что Первая мировая война была “дурной затеей” (a bad thing), во многом обязано военной поэзии (то есть, как правило, антивоенной), которая в 70-х годах XX века прочно заняла место в программах английских школ.

Стихи, далекие от традиционного выспренного стиля викторианцев, эдвардианцев и георгианцев (и, пусть не всегда, — их норм стихосложения), солдаты начали сочинять задолго до конца войны^{15}. Зигфрид Сассун написал свое первое “откровенное” стихотворение о войне (“В добром здравии”) в феврале 1916 года^{16} и в мае 1917 года опубликовал кое-что в сборнике “Старый охотник”. В 1918 году были напечатаны сборник “Контратака” Сассуна и стихотворение “Молодая кровь” Ричарда Олдингтона (“Нас тошнит от крови, от вида и вкуса ее”)^{17}. Уилфред Оуэн (он погиб в 1918 году) успел сочинить более ста стихотворений, однако лишь после войны подобные тексты стали известны широкой аудитории^{18}. Уже в мирное время были опубликованы “Третья битва при Ипре” Эдмунда Бландена^{19} и “Странный ад” Айвора Герни^{20}.