Каталог Латура, или Лакей маркиза де Сада - Фробениус Николай - Страница 6

• Предыдущая
• 6/45
• Следующая

У Латура было богатое воображение, он с таким воодушевлением играл в разбойников, истории про которых ему рассказывала на ночь Бу-Бу, что ей становилось страшно. Он любил пугать ее, кутаясь в темные плащи и говоря разными голосами. Исключительно для забавы, чтобы посмотреть, насколько хватит ее терпения, которое, по-видимому, было бесконечным. Но Латур понимал, что где-то все-таки есть предел, и твердо решил добраться до него. Что она сделает, когда ее терпение лопнет? Ударит, хотя знает, что боли ему это не причинит? Накажет, оставив без обеда, хотя знает, что он только ослабеет, но не почувствует голода, как все люди? Что она сделает? Латур дразнил, подзуживал, грозил. Он был мастер находить уязвимые места матери и точно знал, что сказать, чтобы вывести ее из себя. Но Бу-Бу сдерживалась, сдерживалась. В конце концов он, конечно, достиг предела, и реакция Бу-Бу повергла его в отчаяние. Она перестала с ним разговаривать. Делала вид, что не замечает его. В этом и состояло наказание: она делала вид, будто его не существует. Латур и не предполагал, что наказание может быть столь неприятным, больше того, столь нестерпимым. Он кружил вокруг матери с жалостливыми словами, предлагал ей разные услуги. Но лицо Бу-Бу было неподвижным, как маска. Пока длилось наказание, Латур не мог спать и поклялся себе никогда больше не дразнить мать. Однако после того случая Бу-Бу стала легче терять терпение. Иногда ее ярость прорывалась наружу, и тогда их кухня напоминала руины, хотя причина материнского гнева была Латуру непонятна. И она снова по несколько дней не разговаривала с ним. От ее молчания Латур ожесточался. Он сидел, прислушиваясь, как мать что-то угрюмо бормочет на кухне, смотрел на небо, на море и ни о чем не думал. Он был как чистый лист бумаги. Как еще не проведенная линия. Лишь когда мать прощала его и они снова обретали друг друга, он чувствовал себя настоящим.

– У меня есть все, что нужно, – говорила себе Бу-Бу. Лучше уже не бывает, думала она. Бу-Бу достигла эквилибриума своей жизни. Впервые она была удовлетворена всем. Эта мысль напугала ее. Она вспомнила, что когда-то в прошлом была так же беспечна и довольна и тут же оказалась на пепелище всего, что имела. Однако вскоре ее дела пошли хуже, и это принесло ей облегчение. Один крестьянин заупрямился и отказался платить проценты. Гупиль и Бу-Бу несколько вечеров встречались и держали совет, как быть. Наконец-то ей понадобились его поддержка, изобретательность, связи. Бу-Бу предпочла бы пренебречь этим отказом, но она понимала неоспоримость логики Гупиля: если позволить не платить одному, то в конце концов откажутся платить и все остальные. За ее спиной Гупиль связался с одним безработным кузнецом и двумя работниками из Лизьё. И они ночью перебили крестьянину коленные чашечки. Люди с оскорбленным видом продолжали молча выплачивать проценты.

Однажды вечером Гупиль принес ей пистолет. До него дошли кое-какие слухи о недовольстве, лучше обезопасить себя. Удивленная неожиданной заботливостью Гупиля, Бу-Бу поблагодарила его. Первый раз за все время, и его мальчишеская улыбка смутила ее.

Как-то ночью к дому Бу-Бу пришли-таки два взбешенных парня.

– Эта кровопийца отнимает у нас последний кусок хлеба!

Они напились сидра, кричали, перебивая друг друга, и размахивали ножами:

– Пойдем к ней и накрошим из нее трюфелей!

Алкоголь подогрел их ненависть. Они взломали дверь и с ножами в руках взбежали по лестнице к спальне. Бу-Бу уже стояла там с пистолетом наготове. Она попыталась криком остановить парня, который взбежал первым. Это было недвусмысленное предупреждение. Но тот не остановился и с поднятым ножом бросился на нее. Тогда она прострелила ему голову. Это был превосходный выстрел. Парня швырнуло назад, он рухнул на товарища, и они вместе покатились вниз. Бу-Бу не сомневалась, что они угрожали жизни ее и Латура, поэтому она сбежала вниз и направила пистолет на парня, дрожавшего от страха под своим уже мертвым товарищем.

– Иисусе... Мария... Матерь Божия... Защити меня...

Бу-Бу убила его выстрелом в грудь.

Дрожа от страха, Латур стоял на площадке лестницы. Он не сомневался, что долетевший до него крик принадлежал Бу-Бу и что она мертва. Его трясло, не помогло даже то, что мать тут же взбежала наверх и прижала его к себе. Он так уверовал в ее смерть, что даже тепло ее тела не могло убедить его в обратном. В те минуты, пока он считал, что потерял мать, стены и крыша как будто обрушились на него и все заволокла тьма. Он еще долго ходил словно окутанный той внезапной тьмой. И даже через много лет, уже в Париже, он проснулся однажды, крича от ужаса, потому что ему приснилась та ночь. Когда же до него дошло, что мать жива, – он лежал, уткнувшись лицом ей под мышку, и слушал, как она успокаивает его, – ему захотелось взглянуть на мертвых.

Наконец она заснула, он выбрался из ее объятий и спустился вниз, в коридор. Один парень лежал на другом, словно они упали во время борьбы и не могли встать. Латур осторожно подошел и склонился над застывшими лицами. Парни были высокие, светлоглазые, рыжеватые. Должно быть, они братья, подумал Латур и наклонился еще ниже. Он слышал, что покойникам принято закрывать глаза, чтобы они могли покинуть землю, обратив свой взор к вечности. Означает ли это, что мертвые все еще видят, думал он, может, именно поэтому их глаза кажутся такими грустными? Латур закрыл глаза парню, лежавшему снизу, и хотел закрыть глаза тому, который был застрелен первым. Все его лицо было залито кровью. Латур положил было пальцы на его веки, но тут парень повернул голову на другой бок. Он посмотрел на Латура мутным взглядом, в нем еще теплилась жизнь. Латур не шевелился. Парень открыл рот и попытался что-то сказать. Но не смог. Латур долго смотрел на него. Лицо парня было такое спокойное, умиротворенное. Может быть, это боль сделала его таким умиротворенным? Латуру хотелось испытать хоть каплю его боли, может, тогда они стали бы друзьями. Наконец парню удалось произнести несколько слов. Но Латур не слушал его. Говорить что-либо было уже поздно. По лицу Латура скользнула улыбка, и в ту же минуту парень закрыл глаза. Вскоре Латур понял, что тот умер. Тем не менее продолжал смотреть на спокойное бледное лицо и испытал то же облегчение, что при виде скрывшегося в траве кузнечика.

Этот эпизод не принес Бу-Бу популярности в Онфлёре. Однако восстановил уважение и к ней, и к Гупилю. Их сотрудничество перешло в новую фазу. Гупиль отказался от своей роли непрактичного посредника, а Бу-Бу признала за ним право на тридцать пять процентов общего дохода. Они стали злыми близнецами Онфлёра и гребли деньги лопатой. Гупиль все чаще приходил в дом Бу-Бу, иногда он засиживался у нее далеко за полночь, обсуждая проценты и надежность должников. Бу-Бу обнаружила, что ей нравится его общество, вежливое внимание, которое он ей оказывал, и талант к расчетам. Наконец, к собственному удивлению, она поняла, что ждет его посещений. Она начала прихорашиваться, причесывать волосы и пудрить щеки. Хотя приход злоумышленников и «убийство в целях самообороны» (как лаконично выразился лейтенант полиции) не изменили жизни Бу-Бу, она все-таки была напугана. Она убедила Гупиля снизить проценты, и он согласился с ней, рассудив, что это улучшит их отношения с горожанами.

Гупиль быстро объявил всем эту новость. «У нас самые низкие проценты во всей Нормандии!» – хвастался он в трактире. Но канатчики, дубильщики и местные лодочные мастера не слишком обрадовались. Это попахивало подкупом. Горожан оскорбляла сама мысль, что их расположение можно купить за их же кровные деньги. Люди поговаривали о том, чтобы исключительно из принципа и гордости перейти к более дорогим ростовщикам в Лизьё. И хотя большинство продолжали ходить в контору Гупиля и платить сниженные проценты, кое-кто распрощался с ним и больше к нему не возвращался. Гордость бедняков. Для Гупиля это было равносильно пощечине, он понимал, что ему следовало это предвидеть. С тех пор он меньше показывался в городе и больше времени проводил в доме Бу-Бу. Там деньги и будущее, думал он, признаваясь себе, что тоскует по ее крупным формам. Гупиль не понимал, была ли то жажда денег или любви, но не видел причин задаваться столь неприятным вопросом.

• Предыдущая
• 6/45
• Следующая