Каталог Латура, или Лакей маркиза де Сада - Фробениус Николай - Страница 13

• Предыдущая
• 13/45
• Следующая

– Ну-ка, посмотрим. – Месье Леопольд причмокнул губами. Он оглядел спальню, и глаза его словно осветились внутренней радостью. Подойдя к книжной полке, он потянулся и достал толстую книгу. – Эту книгу я получил в Париже от королевского лейб-медика.

Он повертел книгу в руках, словно лаская ее. Потом погладил меня по голове, и тяжелая книга скользнула в мои руки. Я тоже повертел ее, как вертел месье Леопольд, и посмотрел на переплет. Андреас Везалий. «De humani corporis fabrica» [6].

– Это тебе, мой мальчик.

Его лицо светилось в темноте.

– И эта тоже, мой сын.

Раймон де Вьессан. «Neurographia universalis» [7]. Я взял книги под мышку. Некоторое время мы стояли среди книг в царящей здесь странной тишине. Потом вернулись в мастерскую, и наконец я покинул домишко месье Леопольда с книгами в одной руке и чайкой – в другой.

У меня за спиной мастер спал глубоким сном на своей узкой кровати.

По дороге домой я остановился в густых зарослях леса и посмотрел в глаза чайки. Она была как живая, просто не двигалась, навеки заточенная в этом птичьем теле.

Я знал, что больше никогда не вернусь к месье Леопольду.

Всю весну я пролежал в постели, глядя на чайку, которую окрестил Цезарем. Я то смеялся про себя, то умолкал. Так я провел всю весну. Все, что говорили люди, и все, что я помнил, мелькало в моей голове. Но тут же улетучивалось. И все казалось неважным. Мне не было грустно. Но и весело тоже не было. Может, это странно, но мне казалось, что я умер.

Я смотрел на Цезаря. Теперь выражение глаз чайки изменилось. Она как будто высматривала сельдь, летя над морем. Я подолгу глядел в ее маленькие глазки и видел в них угрозу. Может, Цезаря убили, когда он собирался выхватить из воды рыбу? Я без конца думал над этим. Часто я засыпал, прижав Цезаря к груди. Однажды мне приснилось, что я проснулся, но не могу шевельнуться. Почему-то я знал, что не смогу пошевелиться, пока не произнесу какое-то неизвестное мне слово. Только это слово было способно спасти меня, но я не нашел его.

В книге Везалия было много удивительных рисунков. Как будто смотришь сквозь кожу. Я видел все мышцы и артерии, какие есть в человеке. Они сложно переплетались друг с другом. Я как зачарованный смотрел на эти рисунки. Люди без кожи. Под красивой кожей все люди были созданы по единому сложнейшему образцу, этакие сказочные механизмы. Рисунки пугали своими подробностями. Смогу ли я снова смотреть на людей, не вспоминая эти рисунки, не думая о строении тела под кожей? Теперь от Бу-Бу только это и осталось. Кости, мышцы, сосуды, нервы и внутренние органы. Везалий описал их все. Он ссылался на анатомию прежних времен. Но самым интересным в его книге были эти рисунки.

Мозг для Везалия был загадкой. Он знал строение тела. Но когда писал про мозг, только и делал, что ставил вопросительные знаки. Везалий считал ошибочной старую теорию о полостях мозга. Он отрицал, что в них находится душа и что чувства, разум и память связаны с этими наполненными жидкостью полостями. Однако больше он ничего не писал об этом. Может, он просто больше ничего не знал о мозге? В книге был помещен первый рисунок основания мозга – причудливые плетения извилин и нервных волокон. Странно, чтобы нечто столь сложное было вместилищем души.

Относится ли боль к чувствам? Как человек чувствует боль?

Всю весну я лежал и читал эту толстую книгу, написанную великим Везалием. Ночью мне снились его рисунки.

Когда я наконец вышел из дома, я боялся встречаться с людьми, боялся, что они заговорят о Бу-Бу. Как вести себя с ними? Вдруг они начнут выражать соболезнования по поводу ее смерти или что-нибудь в этом роде? Ведь я знаю, что их слова неискренние, неужели я должен что-то отвечать им? Или начнут требовать денег? Бу-Бу никому не была должна ни единого су, но я был уверен, что многие захотят воспользоваться случаем. Может, сказать им, что она вовсе не умерла? Хотя бы потому, что я ничего не почувствовал после ее смерти? Поймут ли они меня?

Гупиль сам пришел ко мне. Он не смотрел мне в глаза, когда говорил о делах, поэтому я перестал слушать, что он говорит. Просто прислушивался к его голосу, как к любому постороннему звуку, будь то скрип проезжающей мимо телеги или шум моря по утрам. Но кое-что я все-таки уловил. Дело обстояло примерно так: завещания она не оставила. И по условиям договора, который он подписал с Бу-Бу, все ее дело и все состояние переходили теперь Гупилю. Он показал мне белый лист с подписью, но я не стал читать, лишь взглянул на него. Буквы больше не были похожи на буквы. Они наползали друг на друга. Лист представлял собой покрытую точками поверхность – узор, оставленный дождем на песке.

– Но я чувствую ответственность за тебя, Латур, и не собираюсь проявлять жестокость.

И он обещал не претендовать на имущество, которое находилось в доме. Я криво улыбнулся. После того как нас пытались убить, Бу-Бу не хранила дома ничего ценного, и Гупиль не хуже моего знал, что единственной дорогой вещью в доме был старый ларец, унаследованный ею от родителей.

Я стоял и смотрел вслед Гупилю, спускавшемуся по извилистой дорожке. На опушке леса он обернулся и взглянул на дом. Не думаю, чтобы он заметил меня, потому что он стоял долго и как будто что-то высматривал. Я вспомнил, как однажды он в наказание привязал меня к дереву в саду и что когда-то я чувствовал его власть над собой. Теперь, наблюдая за Гупилем, я вдруг понял, что его больше не существует.

Однажды я видел, как перед церковью Святой Екатерины пороли молодую служанку, которая украла что-то съестное, ее пороли так жестоко, что спина у нее превратилась в кровавое месиво. Она ужасно кричала. Я отвернулся, меня мутило, но зрелище взволновало меня.

Неужели мне хотелось бы так же кричать от боли? Наступило лето, и я снова стал наблюдать за бабочками. Поймал несколько красивых экземпляров и положил их в банку, чтобы они умерли. В лесу я наткнулся на месье Леопольда и попытался спрятаться от него, однако он успел заметить меня. Мне захотелось убежать, но он позвал меня, и я не смог скрыться. Остановился. Он подошел, положил руку мне на затылок, и я почувствовал его грубую ладонь на своих волосах. Он не сердился. Да и за что бы ему сердиться? Не знаю. Он погладил меня по голове. Спросил о бабочках. Мы пошли к его дому. Я не мог отвести глаз от пустого места на полке, где некогда стоял Цезарь, и от закрытой двери, ведущей в спальню. Украдкой я поглядел на месье Леопольда, неужели он не заметил отсутствия чайки? Я думал, что все должно измениться, но он был прежним.

Он помог мне каталогизировать бабочек и прикрепить их булавками к доскам. Однажды утром я нашел спящего на коре дерева адмирала. Крылья у него были сложены. Нижняя сторона крыльев и кора были одного цвета, я только случайно заметил его. Несколько минут я, не дыша, смотрел, как крылья бабочки сливаются с корой дерева. Это было так странно. Поймав бабочку, я решил не убивать ее. Месье Леопольд дал мне клетку для колибри. Я выпустил адмирала в клетку, и он порхал в ней на своих красивых крылышках. Я с восхищением наблюдал за бабочкой, которая постепенно привыкала к своему плену. Она устроилась на гнилом яблоке, лежавшем на дне клетки. Я наблюдал за ней. Мне показалось, что ее маленькие, с булавочную головку, глаза с мольбой смотрят на меня, словно она понимает, что я ее господин и повелитель.

Однажды вечером месье Леопольд, попивая кальвадос с сахаром, рассказал мне о проститутках Онфлёра и о Валери. Той некрасивой шлюхе, над которой я смеялся. Из-за которой так странно вел себя. Месье Леопольд долго описывал ее, строение ее тела, бедра, локти, пупок, скулы. Изгиб позвоночника. Говорил о подъеме стопы и сосках. О длине мышц, голени, сухожилиях. Он оживленно жестикулировал.

– Клянусь Богом, мой сын, таких бедер, как у нее, нет больше ни у кого! А какие у нее ягодицы! А груди, а живот! Ее тело совершенно!

• Предыдущая
• 13/45
• Следующая