Магия белых ночей (сборник) - Каблукова Екатерина - Страница 40

Перед глазами маячили стены, обитые какими-то дешёвыми зернистыми обоями. Голову снова схватило. С губ поневоле сорвался судорожный вздох. Я повернула голову – и едва сдержала крик.

Передо мной топтались два мужичка – один в чём-то вроде парадной ливреи. Второй же, разбойничьего лихого вида, был одет в добротный тёплый тулуп и мял в руках шапку.

Чуть поодаль стояла дородная женщина в белом фартуке и платке.

– Очнулась, убивица! – радостно рявкнул на меня лакей в ливрее. Тот самый «Ефимка».

Историческая постановка?

– По какому праву вы меня обвиняете и обращаетесь со мной таким возмутительным образом?! – подала я голос.

Голову сдавило сильнее. Слабость была жуткая – не вздохнуть. Но позволять обвинять себя непонятно в чём? Дяденька, на дворе двадцать первый век! А я…

Запнулась.

Мне удалось немного приподняться, повернуть голову вбок.

В поле зрения попали руки. Тоненькие, как тростинки. С прозрачными синюшними венками, длинными цыплячьими пальчиками с аккуратно обрезанными ногтями. Руки прикрывали плотные рукава простого платья из добротной, но грубой ткани. Вот руки дернулись, шевельнулись в такт моим попыткам пошевелиться.

Я громко сглотнула. Руки были не мои. И этот синяк на запястье – не мой, и…

Взгляд дёрнулся в сторону. И этот молодой парень, который раскинулся в кресле напротив, мне тоже был незнаком. Весь серый, лишённый красок, с присыпанными пылью волосами, с печатью умиротворения на лице. Его грудь едва заметно вздымалась.

Язык примерз к нёбу.

– Что здесь происходит?! – голос. Низкий для девушки, удивительно мелодичный, сейчас хриплый. Совсем не вязался с тщедушным телом.

Наверное, надо было заорать. Но я не могла.

Где я – спрашивать не стала. Просить вызвать полицию – тоже. Теперь, когда в голове немного прояснилось, я чётко вспомнила, где я была на самом деле, прежде чем очнуться здесь и сейчас.

Я всегда отличалась уравношенностью. Не любила конфликты и никогда не лезла в чужую жизнь. Почему-то многие путали это со слабостью.

«Ты такая заторможенная», – жаловались иногда знакомые.

«Бесхарактерная!» – раздражённо орал начальник на работе.

До тех пор пока я не отказалась пририсовать лишний нолик в одном месте отчётности и убрать в другом. Дело закончилось тем, что начальник отправился в места не столь отдалённые, а вперёд меня понеслась слава отъявленной стервятницы. А я просто не умела лгать и прогибаться. И не выносила несправедливости.

«Ты замороженная, как рыба, – бросил уже бывший парень перед нашим расставанием, – тебе только в Антарктиде, Юлька, жить! Только зря на тебя два года потратил».

Мне было больно и обидно, но и тогда я промолчала. Просто выставила его вещи за дверь. И только ночью, наедине с собой позволила себе – нет, не поплакать. Этого не выходило. Сухо всхлипнуть в кулак. А потом намотать сопли на нос – и махнуть на новогодние праздники в Питер.

Ерунда. И работу другую найду. И парня. Если не моё – зачем удерживать?

Я не была холодной. Наверное, просто не умела правильно выражать свои чувства, это от бабки моей пошло. Она была дамой со странностями, но воспитала меня хорошо, строго.

Жаль, её год назад не стало. Внезапно. Во сне. А накануне, когда я к ней заезжала, Авдотья, бабуля моя, посмотрела строго, ясно. Ухватила меня сухонькой рукой за локоть и твёрдо, как привыкла, заявила:

– В Петербург езжай. Заждались там тебя уже, Юленька.

Я удивилась. Не было у нас там знакомых никогда.

– Бабуль, у меня работа, и Пашка любит праздники в тёплых странах проводить, – попыталась я объяснить.

– Ничего, скоро освободишься, – покачала головой сухонькая, но всё ещё статная старая дама, – езжай. Там на Литейный мост ступай – и всё как надо будет. Славные там места, Юленька, славные. Ты только не пугайся, – родная моя женщина как-то ласково вдруг тогда улыбнулась, погладила меня по плечу, хотя всегда была скупа на ласку, – намаялся он уже поди в одиночестве-то.

Тогда я о её странных словах быстро забыла. Скорбь, попытка забыться в работе, скандал с начальником, разбирательства, Пашка, которому надоели мои странности, зато устроила моя соседка сверху.

На новогодние праздники я ухватила один из последних билетов на скорый поезд. Вдохнула морозный воздух – и приготовилась насладиться Северной столицей.

Если первые два дня в канун праздников меня закружила общая круговерть, а в Новый год отвлекли салюты и всеобщие гулянья, то на второй день навалилась тоска. И не светлая, уютная, которая шалью закутывает, а какая-то беспросветная. Всё казалось серым. И тающий снег – как назло, подвела погода, и асфальт, и уставший портье за стойкой в холле, и небо с низкими тучами.

– Снегопад будет! – крикнули мне в спину. – Осторожнее!

– Я ненадолго, всё же закрыто, просто подышу, – откликнулась на заботу портье.

Сапоги сразу утонули в кляклой жиже снега. А с небес медленно летели пуховые искристые снежинки, заставляя запрокинуть голову и ловить их, как в детстве, губами.

Я прошлась по Невскому – почти пустому, свернула куда-то, забрела в Аптекарский переулок. Потом вдруг неведомым образом улочки выплюнули меня к кафе, я почти пробежала под порывами ветра мимо корпуса Питерского государственного университета культуры и оказалась вдруг на Дворцовой набережной, прямо напротив Мраморного дворца. Того самого, который императрица Екатерина Великая повелела построить для своего фаворита Григория Орлова, а после преподнесла своему внуку Константину. Тот самый дворец, который проектировал Антонио Ринальди. Тот самый…

Я заворожённо впитывала под мелким снегом красоту и строгое величие этих стен. Они видели так много… Три этажа, колонны, строгие барельефы, округлые линии окон.

Памятник государю Александру Третьему, я знала, высился с другой стороны здания, напротив входа.

На набережной ни единого человека. Только тьма смотрит всеми кошками мира. Снег мягко укрывает фасады. А мне вдруг померещился на третьем этаже свет в дальнем окне. Свет – и чужой силуэт. Кто-то из сотрудников?

Показалось вдруг, что дворец встряхнулся, обновился, оделся в серую мощь мрамора с алыми прожилками. Как будто я смотрела кино!

Миг – и в старых окнах кипит жизнь, снуют люди в одинаковых серых с алым узором мундирах… Миг – и… Чужие глаза смотрели на меня. Даже глубже. С третьего этажа – а как будто напротив. Сердце заколотилось где-то в горле, мне почудилось шипение и блеск золота, узкая щель вертикального зрачка.

Мне привиделись резкие мазки худого жёсткого лица. Упрямый подбородок. Заострённые едва заметно уши.

– Князь, вы сегодня явитесь ко двору? Его Величество настаивал. Вас давно хотят видеть, – доносится до меня чей-то голос.

– Не сегодня, Валентайн, – негромкий, чуть шипящий голос разрезает тьму, – кому, как ни тебе, знать, что у главы Тайной канцелярии есть с-слишком много неприятных обязанностей. Сегодня Навья ночь.

– Опять будешь по городу мотаться, – неодобрительное.

Голоса тают, исчезают… Откуда им взяться на пустой улице в мороз?

Совсем перегрелась ты, Юлька. Или перемёрзла.

Я закрыла глаза, помотала головой, освобождаясь от наваждения. Это местная атмосфера на меня так действует, воображение подстёгивает, не иначе.

Набережная была пуста, а дворец – тих и мрачен. Золотые глаза горели передо мной, не отпускали, манили куда-то.

Не помню, куда меня понесли ноги. От чего я вообще бежала? Я озябла, ветер усилился, пришлось спрятать ладони в карманах пальто и быстрым бодрым шагом промаршировать вперёд. Я хотела вернуться назад, но быстро запуталась, где мне нужно сворачивать. А потом вдруг поняла, что табличка на доме рядом игриво мигает – я была уже на набережной Кутузова!

Нева совсем близко, скована льдом и не растает даже в такую слякотную погоду. Довольно тихо, хотя изредка слышится шум машин. И совсем не по себе от того, что по-прежнему нет ни единого человека рядом. Юлька, несёт же тебя в сторону приключений! И ведь я не любитель острых ощущений – скорее, наоборот.