Цель — выжить. Шесть лет за колючей проволокой - Фритцше Клаус - Страница 40

• Предыдущая
• 40/57
• Следующая

Поднимаюсь на штабель, отдаю честь, стою на заднем плане. Два товарища заняты вскрытием ящика с обратной, еще крепко забитой стороны. Вскрыли, вытаскивают ремни, пересчитывают их, оказывается 12 штук. Приказ бригаде перетаскать ремни в склад ценностей, что возле бюро самого начальника площадки. Комиссия направляется в бюро, а я — нахал — присоединяюсь к ней. Сидят, один член комиссии подготавливает бумагу, перо и чернила и начинает писать (стараюсь воспроизвести по памяти):

АКТ

Мы, комиссия в составе

Иванова, Ивана Ивановича — начальника площадки No…

Павлова, Павла Павловича — главного бухгалтера…

Федорова Федора Федоровича — зам. директора треста…

Бухарина, Александра Александровича — капитана милиции,

собрались такого-то июня 1947 года для проверки содержания ящика трофейного оборудования No… и сверки его с данными упаковочной спецификации. Согласно спецификации, в ящике 14 ремней. При вскрытии совершенно неповрежденного ящика найдено только 12 ремней. Дефицит — два ремня, о чем и составлен настоящий акт.

Дата… Подпись…

Подпись…

Подпись…

Подпись…

Тем и закрылось дело об исчезновении двух трансмиссионных ремней стоимостью около 30.000 (старых) рублей.

Поиск ремней продолжался. Нашелся целый ряд подобных ящиков, содержание которых честным образом перетаскали в склад ценностей — всего не менее 50 штук. Вскоре после окончания кампании поиска трансмиссионных ремней неизвестные преступники (клянусь, что из военнопленных никто не участвовал) ночью ворвались в склад ценностей и основательно расчистили его. Ни одного ремня не осталось. Какие-то жалкие остатки нашли возле железнодорожного пути на другой площадке, близко к границе заводской территории. Поймали ли воров, нам невозможно было узнать. Важен для нас был тот факт, что из общего количества этих ценных ремней нам удалось использовать для собственных нужд, не один, а три.

Летом 1947 года база трофейного оборудования считалась «ударным объектом». Трудовые показатели не находили подобных в лагере, значит, довольно было начальство. Ускорение темпов распаковки оборудования заставило прийти самого директора завода, который перед строем всех поблагодарил и известил нас о выплате дополнительной премии, значит доволен был и начальник базы.

Объект «база» занял первое место в социалистическом соревновании, значит, довольны были и политики. Какая радость: все довольны.

Зарплата наличными выплачивается всем. Можно приобретать дополнительные продукты, табак и, бывало, даже спиртные напитки. Что касается продуктов этого вида, то первая моя встреча с ними в плену могла привести к серьезным последствиям.

Конец месяца, нормировщику пора составить месячный отчет. Он обращается ко мне с просьбой о помощи. Высоко оценивает он мою помощь, так как на арифмометре подсчитываю проценты намного быстрее, чем он это делает на счетах. С арифмометром он никак не справляется. Кончаем работу поздно вечером. Нормировщик выражает свою благодарность, вынимает из кармана кошелек, вытаскивает две десятирублевки и говорит: «Бери, пойди к киоску, выпей за мое здоровье 200 грамм».

Киоск перед воротами завода в это время работал круглые сутки, так как на заводе была принята трехсменная система труда.

Наставление нормировщика я рассматривал как приказ, подошел к киоску, заказал 200 граммов (цена как раз 20 рублей) и залпом выпил. Ой, как тепло мне стало в животе! Пошел я по направлению к лагерю, идти минут 20, и чувствую непривычную легкость тела. Начинаю парить в облаках, но отказывает управление конечностями. Шатаюсь, как моряк на палубе в бурную погоду. Еле-еле дотягиваю до проходной. Помню, какие мысли в этот момент кружились у меня в голове: шагом прямо пройти, отдать честь, доложить о возвращении с рабочего места; все это сделать не шатаясь! Удалось. Не обратил ли дежурный внимания или посчитал неуместным поймать пьяного пленного — не знаю. Совершенно ясно, однако, что способность моих мозгов записать что-нибудь в память моментально отказала, едва открыл внутреннюю дверь проходной.

Опомнился я утром, лежа на своей койке. Товарищ кричит: «Пора на работу!» Половину ночи я, оказывается, спал во дворе. Там меня нашли и перетащили в жилой корпус. Стояло лето, а если бы эта авантюра состоялась зимой при сильном морозе?

В августе 1947 года антифашистский актив лагеря организовал трудовую конференцию для обмена опытом ударных бригад как средство для повышения производительности труда. В честь этой конференции изготовили доску почета, на которой выставили портреты самых успешных производственников лагерного отделения. Доска почета установлена напротив проходной. Портреты расставлены треугольником, а на самой вершине мой портрет. На очередных ярусах снизу — бригадиры базы.

Возвращаясь с завода, совершенно случайно наблюдаю такое происшествие: капитан Глазунов стоит перед доской, просматривает ряды фотографий, что, очевидно, делает снизу вверх. Метрах в десяти от него гуляет военнопленный, а по пути от жилого корпуса шагает сотрудник политотдела лейтенант Абрамов. Вдруг Глазунов кричит военнопленному, чтобы он подошел к нему, пальцем указывает на мой портрет и говорит «век», что по-немецки означает «долой» или «удалить».

Доска почета с фотографиями

лучших тружеников во дворе лагеря 469/1

Лейтенант Абрамов бегом устремляется к доске почета и совершенно разборчиво объясняет капитану Глазунову, что портрет останется на месте. Чуть не дрались они, и портрет остался на месте. Победа политики над администрацией. Это была последняя встреча с Глазуновым, который явно не любил меня. Преемник его, подполковник Романов, предпочитал руководствоваться трезвыми, разумными рассуждениями вместо эмоциональных взрывов. Наши с ним отношения сложились нормально.

А кому мы были обязаны за такой успех? Николаю Порфирьевичу Кабузенко — хохлу — который сумел заинтересовать военнопленных хорошо сбалансированным коктейлем из требований и подарков. Ко мне лично он относился как отец к сыну. В любую минуту готов был выслушать заботы о нерешенных проблемах, готов был продумать возможности их решения и всегда с большой настойчивостью заботился об осуществлении принятых решений.

Нельзя при этом не отметить, что в ходе серьезной работы бывали и не совсем честные поступки, как, например, история со спиртом.

«Запоминай, Коля, если ты не в курсе дела, что немецкие измерительные приборы чистят только 98 процентным спиртом, спиртом чистым, не денатурированным. Если кто-то тебя спросит, то дай ему такую информацию».

Такой наказ сделал Николай Порфирьевич и убедил меня в том, что он прав. Через неделю он передал мне складской наряд и велел с тележкой отправиться на склад No… получить два баллона по 30 литров чистого «технического» спирта для чистки немецких измерительных приборов. Эти баллоны хранились в бюро начальника базы, и только он имел право раздавать эту ценную жидкость небольшими порциями. Приборы чистили бензином, а спирт расходовали на поднятие настроения трудовиков базы. Кое-кто из военнопленных научился пить 98 процентный спирт без разбавления водой. Восхищались им как немцы, так и опытные русские, которые старались обучить немцев пить по-настоящему.

Моя область деятельности со временем передвинулась на канцелярскую работу за письменным столом. Объем складской бухгалтерии вырастал все больше и больше, спецификации составлялись немецкими инженерами, которые хотя говорили на русском простые фразы, но писать-то не могли. Николай Порфирьевич достал мне лучший общетехнический немецко-русский словарь того времени (Коренблит) и научил меня переводить с немецкого на русский язык картотечные документы. Это была работа по моему вкусу. Впервые столкнулся с теми осложнениями, что мешают в переводе технического жаргона двух стран, стоящих на разных уровнях технического развития. Это был курс на уровне университетского факультета иностранных языков — и даже больше. Непосредственный контакт с инженерами обоих языков позволял намного глубже проникать в суть технического перевода, чем чистая академическая учеба.

• Предыдущая
• 40/57
• Следующая