Цель — выжить. Шесть лет за колючей проволокой - Фритцше Клаус - Страница 27

• Предыдущая
• 27/57
• Следующая

Наблюдал и такую картину. Женщины жнут рожь. Серпами! Рядом стоит комбайн. Интересуюсь: в чем дело? «Горючего, — отвечают, — нет!» Увидел потом, как молотят зерно. Молотилка последних лет прошлого столетия. Видел я у нас молотилки такой конструкции. Но в музее!

В октябре, когда температура стабильно держалась уже ниже нуля, в полях стояла еще не убранная рожь. Почерневшая, гнилая. Остался в поле и картофель. Несколько дней мы вместе с колхозниками ломами долбили мерзлую землю. Таким неизвестным мне ранее способом «убирали урожай».

«Так в чем же преимущества колхозного строя?!» — размышлял я. Ведь не в том же, что колхозники голодают, получая на трудодни по 80 граммов зерна, а в поле в это же время гниет на корню неубранная рожь? Не прибавили мне, сознаюсь, наблюдения за колхозной жизнью убежденности в неоспоримом преимуществе коллективного ведения хозяйства.

Но вернемся в июль. Пошли, наконец, во второй его половине дожди. Иду однажды с корзинкой по ягоды, смотрю — мухомор! Первопроходец! Раз появился, значит, скоро съедобным грибам путь укажет! Уже через пару дней появились сыроежки. И столько, что хоть косой их, как говорится, коси. Сыроежки не входили в план нашего производственного задания. И потому все, что собрали, — в котел! Получилась густая, вкусная каша. Наелись досыта! Только не хватило, увы, ни у кого из нас ума задуматься: справятся ли наши желудки с таким объемом непривычной пищи?! Ночью сыроежки покинули наши бурчащие животы со стремительной быстротой.

Вслед за сыроежками появились обильные золотые россыпи лисичек, которые местное население считало поганками. При дневной норме в 10 кг на человека мы собирали их даже больше. Значит, все, какие сверх нормы, — в наш котел! Самочувствие, а потому и настроение людей, резко пошло вверх. И не было уже проблем с настроением до самого конца нашей командировки.

Вскоре пошли и другие, более ценные грибы. Не в таком, как сыроежки и лисички, изобилии и не в такой близости от Перехваткино, но мы быстро приобрели опыт в поисках их «месторождений». Приносили целые корзины волнушек, маслят, рыжиков, свинушек, подберезовиков. Попадались нам и белые грибы. И даже грузди. Правда, должен сознаться, что белые и особенно грузди не всегда попадали в бочки под навесом Телегина. Зато какие деликатесные блюда готовил нам из них наш врач-повар.

Появляется помощь и по другой линии. Регулярно через две недели подъезжает машина с хлебом и продуктами. Именно в момент моих наибольших забот среди подвозимых продуктов находим крупную бочку с соленой килькой. Сопровождающий рассказывает, что в лагере перестали есть кильку, которая для немцев очень непривычный вид пищи. В столовой стоит открытая бочка для самообслуживания, но запасы не убывают. Вспоминая положительный результат торговли с солью, старший повар лагеря решил перебросить полную 100 — литровую бочку в Перехваткино. Врач принял этот продукт в ассортимент предлагаемых им товаров и тем самым дальше поднял уровень питания. В связи с тем, что торговая деятельность осуществлялась днем, в отсутствие «лесной бригады», организационные формы и ценники обмена товарами оставались тайной самого врача-торговца.

Когда на полях расцвел картофель, решили, что под растением в земле должны быть вкусные клубни. Жаль только, что по картофельным участкам день и ночь ходил сторож с собакой. Разведка установила, что под селом Вершилово — около 3 километров от Перехваткино — картофельный участок доходит до самой опушки. Решили посмотреть, не удастся ли набрать порцию картофеля в ночном рейде.

Вдвоем с одним товарищем мы отправились ночью при полной луне. Дороги мы боялись, пошли напрямик по лесу, нашли цель, легли между рядами и начали копать руками. Размер клубней равнялся бабке, т. е. для сбора на один обед всей команде потребовалось достаточно много единиц и, соответственно, много времени.

Три раза на расстоянии 100 метров прошел сторож; собака рассказала ему, что на поле подозрительные запахи, но простак сторож не понимал собачий язык. Мы углубились в свою работу настолько усердно, что не заметили заход луны. Темно стало совсем. Как теперь найти обратный путь напрямик по лесу? Единственный выход — поискать дорогу и по ней добраться до «родного» дома. Дорогу нашли и… наткнулись на сторожа: «Вы что ходите ночью, а?»

Мозговой компьютер у меня работает на максимальной скорости. Думаю, что матом ругаться умею без чужого акцента, т. е. даже «по-горьковскому». Мой ответ — страшная серия матерных. Тем самым, очевидно, я убедил сторожа в нашей полной невинности. Он подтащил к ногам собаку, уступил нам дорогу, и мы пошли прочь. Быть может, мысли его и двинулись совсем другим путем: «Их двое, а я один, и собака не очень уж агрессивная. Пока я имею винтовку наготове, они могут избить меня до полной потери боеспособности». Одним словом — нам повезло!

Помнится мне еще одно более веселое приключение. Пора было приехать машине с хлебом и продуктами, а машины нет уже третий день. Связаться с лагерем по телефону конвоир не умел, но ответственность за работоспособность команды осознавал. Говорит мне:

«Давай, Коля, поедем в лагерь общественным транспортом. Направление нам уже привычное».

Поехали, прибыли в лагерь, узнали, что машина на ремонте, приедет «на днях». Такая информация нас не утешает — хлеба нет в Перехваткино. Дать нам хлеб в аванс там некому. Значит, хлеб через плечо — сколько сможешь нести. Конвоира нельзя обременять грузом, он несет винтовку и на всякий случай должен держать ее наготове.

Меня нагружают мешком с хлебом. Двадцать буханок по полтора килограмма. Все тридцать килограммов — чепуха. С мешком на плече отправляемся на станцию. Подъезжает поезд. В нем, на нем и на подножках многолюдно. Конвоир ловко проскакивает внутрь, а мне добрые люди освобождают место для одной ступни на подножке, и один мужик разрешает мне держаться за его ремень. Со временем успеваю подвинуть вторую ногу на подножку, и на очередной станции показывается голое место на поручне. Стою твердо, но беда не приходит одна. Над нами раздаются громовые раскаты — ливень обильный. Держаться на моем посту становится все труднее и труднее, до Горького еще не менее 20 минут езды. Хлеб намокает, и вес мешка заметно увеличивается с минуты на минуту. Боюсь, что мне оставлены на выбор лишь два варианта: или выбросить мешок и спасать целостность собственного тела, или же упасть вместе с хлебом. До решения я не дошел, вдруг чувствую облегчение. Поднимаю голову, вижу над собой военного — офицера, — который снял плечевой ремень и взял на себя половину веса. В эту спасательную операцию потом включились и двое граждан, и в виде сплоченного коллектива благополучно доехали до Горького. Словами поблагодарить спасателей я был не в состоянии, но помню, как они смотрели мне в глаза — с улыбкой. Думаю, что в ответ я улыбнулся им, и выражение моего лица, должно быть, говорило о глубочайшей благодарности.

Пересадка, проезд до Балахны без особых происшествий. Пересадка в узкоколейку. Сижу один на скамейке. Конвоир хоть и держит на всякий случай винтовку наготове, но сидит на другой скамье, за моей спиной. Подходит какой-то мужчина, садится напротив меня. Поезд трогается, мужчина приглядывается ко мне, и по всему чувствуется, что хочет завести беседу. Так оно и есть. Смотрит на мою руку, где на пальце у меня самодельное серебряное кольцо, и спрашивает:

— Немецкое?

— Немецкое, — отвечаю. А сам думаю: как же ему удалось распознать, что я немец?! Ведь по моей одежде понять это невозможно.

— Трофейное? — интересуется мужчина.

Ах, вот оно что! Выходит, он принимает меня за демобилизованного русского фронтовика. И тут вдруг мне в голову — право же, и сам не знаю почему! — приходит шальная мысль.

— Да, — говорю, — трофейное.

— А где воевал?

— На Втором Украинском.

— А до Берлина дошел?

— Дошел.

— Ну так расскажи, как немцы живут!

Вот тут уж стало мне проще отвечать на его вопросы. О том, «как немцы живут», смог ему рассказать безо всякого вранья.

• Предыдущая
• 27/57
• Следующая