След на мокром асфальте - Шарапов Валерий - Страница 5

– За здорово живешь по такому глупому поводу – и отстраняют? – уточнил Саныч, причем стало заметно, что его отношение к летчику, пострадавшему ни за что, улучшилось в разы. – Или что-то за ним до того было?

– Говорят, да, – подтвердил Николай Николаевич, – прошел на сверхмалой высоте, вопреки запрету, над местом гибели друга.

– А это что, теперь запрещено? – спросил Акимов. – Обычай ведь, давний.

– Просили за него. Тоже письма писали, объясняли, что не нарушал приказ, а прошел по традиции над последним пристанищем… Представляли фото, и свидетели показали, что было там захоронение, обелиск со штурвалом. Сам-то Тихонов в рапорте просто указал, что виноват – знал, что оправданий не примут. Или еще что.

«А он молодец», – подумал Сергей и повторил:

– Это старая традиция, Николай Николаевич.

– Я в курсе. Однако за три дня до того сам министр категорически запретил такие проходы. Вот Тихонов первым и пострадал.

– Тогда в самом деле не надо добивать, – сжалился сержант, – и так ему досталось, а тут еще жена – змеюка подколодная.

Сорокин подлил еще чаю, поведал, обсасывая отломанный от леща плавник:

– Не поверишь, Иван Саныч, как раз из-за нее он тоже получил.

– Чего это?

– Она, изволь видеть, вообще из белоэмигрантов, то ли княгиня, то ли графиня.

– Как же…

– Ну так. Правда, когда семейство ноги делало от народного гнева, она не могла отказаться, ее еще в проектах не было.

– Где ж они встретились? – подивился Акимов.

– В нашем секторе Берлина.

– Товарищ полковник легких путей не ищет, – с шуткой одобрил Саныч, – но все-таки беру свои грубые слова обратно. А насчет машины… все-таки надо выяснить.

– Обязательно выясним, – заверил Сорокин, выписывая повестку. – Опровержение опровержением, но если наше руководство узрит столь острую критику, уже мы отмываться замучаемся, не Евгений-свет Петрович. Сережа.

– Я.

– Ты у нас по дамам специалист. Наведайся прямо сейчас на дачку и пригласи к нам на разговор.

– Кого?

– Кто будет. Если только Тихонова дома – приглашай ее. Если и он будет, то и его тащи. Подчеркни, что изменились обстоятельства и не устраивает это его «как освободится». Будет скандал – ну тебе не привыкать.

Сергей лишь руками развел – чего уж, общеизвестный факт.

– Да, и еще раз тихо, культурно напомни, что следует заявление подавать, а уж потом, если в самом деле имеются накладки в работе, писать в газеты. Лучше вышестоящему руководству. Но не прямо так выражай недовольство, а помягче. Польсти, что ли, что у нее бойко получается. Уловил?

– Есть, – козырнул Акимов, надел фуражку, взял повестку и отправился выполнять поручение.

Сорокин, выпроводив одного подчиненного, принялся за второго:

– Ты ведь, Ваня, что-то не договорил. Выкладывай.

– Нечего выкладывать, – снова разворчался Иван Саныч, но, уловив в голосе руководства строгую ноту, принялся рассказывать. – Ну вот начну рассказывать, а ты, Николаич, снова отмахнешься, скажешь – личная неприязнь и все прочее.

– Обязательно скажу. А ты попробуй.

Остапчук, поколебавшись, начал:

– Я на толкучке был и выловил Витьку Маслова.

– Снова.

– Ну что уж. Не сажать же, особенно когда не за что, за руку его не ловили.

– Или не желают ловить?

Саныч ухмыльнулся, промолчал.

– Ладно, валяй дальше.

– Я, выловив его, провел с ним воспитательную работу. А он мне, между прочим, интересную вещь сказал. Видел, говорит, в укромном, непроходном углу толкучки Тихоновскую бабу, которая вела задушевные беседы с неким незнакомым гражданином.

– Дела амурные, – отмахнулся Сорокин с деланым равнодушием, якобы перебирая бумаги на Акимовском столе. Саныч-то заприметил особенное выражение единственного ока руководства.

– Может, и амурные. Только в тот же день, четверти часа не прошло, она наведалась к Людмилке, моей Антоновне… Помните такую?

– А как же, вдова налетчика, которая колхозников стрижет, как овец.

– Вы имеете в виду не ту Милочку, – колко заявил Иван Саныч, – моя, хоть и перекупка, женщина честная. Не строит из себя порядочную и под корень не стрижет, а очень даже оставляет на вырост. Всего-то на треть меньше выплачивает продукцию. Это по-божески.

– Однако, – протянул капитан, прикинув в уме денежные итоги такой вот стрижки.

– А что? – Остапчук решил до конца защищать доброе имя своей старой доброй осведомительницы. – Никто это кулачье не заставляет, постояли бы в официальной очереди.

– Да не обижаю я твою зазнобу, не обижаю. Давай ближе к делу.

– В общем, поговорил я и с Милочкой. И она мне поведала, что девица, похожая на супругу товарища летчика Тихонова…

– Погоди, сразу вопрос, – прервал Сорокин. – Как ты узнал, что о ней речь?

– Фото показал, – невозмутимо пояснил Саныч.

– Откуда…

– А вот. – Иван Саныч достал газетную вырезку, показал. На фото красовалась Тихонова совершенно в ином образе, поэтическом, возвышенном, что-то декламирующая с редким воодушевлением, раздувая хищные ноздри.

– Это что такое, откуда?

– Поэтический вечер студентов Литинститута, – объяснил Остапчук, – стишки читали.

– Молодец, – одобрил капитан, – давай дальше.

– Ну а дальше, что дальше. Эта вот, носатая, которая, с одной стороны, критику на органы наводит…

– Иван Саныч, стыдно.

– …сама, с другой стороны, различные интересные вещицы перекупке таскает.

– Трофеи?

– Бывает, и новые, Милочка говорила. Заказики оформляет, иными словами – достать того-сего краденого, для интерьеру или из мануфактуры. А на этот раз она уже у Милочки спрашивала, не возьмется ли она смаклеровать кому машину, мало б-у, так еще без документов.

– Ваня, а ты теперь сам не клевещешь?

– Не я первый начал. И вовсе не клевещу. Милочка врать не станет, честная баба, и на себя павлиньи перья не натягивает. Вот и выходит, что Тихонова эта в «Вечерку» заметочки пописывает, а у самой кувшинное рыло в пуху.

И настолько похоже изобразил и длинный нос, и задранную губу гражданочки Тихоновой, что Сорокин не выдержал, хрюкнул, но тотчас посерьезнел.

– Ваня, не стоит женщину трепать вот так, за глаза.

– Да я бы и в глаза!

– Иван Саныч, не забывайся.

– Прощения просим, – саркастично покаялся Остапчук и присовокупил: – Я бы ей и в глаза все вывалил. Так она, слониха тощая, ворота не открывает – поговори с такой тихо. Не стану же я под воротами скандировать.

Помолчали. Сорокин, убедившись в том, что сержант пар подспустил, задал вопрос по делу:

– Интересное твое сообщение. А как давно-то это было?

– Да третьего дня, вроде бы так.

Сорокин насторожился:

– Так что, не исключено, что это как раз тот самый день, когда угнали машину?

– Возможно, и так.

– Вряд ли такая дамочка по рынкам на электричках ездит?

– Согласен. Может, как раз тогда она прибыла на машине, а обратно – пешком.

– А вот была ли она с мужем, как в этой вот корреспонденции заявлено? Или одна…

Сорокин почесал в затылке, то же самое сделал и Саныч.

– Что, сама у себя машину угнала? – с сомнением спросил капитан. – Милочка согласилась помочь?

– Утверждает, что нет. Она по старью, антиквариатам, машины – совсем другой масштаб.

– Уловил. Но для чего машину самой у себя угонять?

Иван Саныч сузил и без того неширокие глаза:

– Для денег. И не удивлюсь. Эта двоедушная девица может, по ней видно, до денег жадная, вечно в нарядах да шляпках.

Сорокин погрозил пальцем, как маленькому:

– Года наши не те, домыслы строить. Сначала надо выяснить, когда имел место угон…

– Если имел.

– Не торопись. Сначала поговорить… – тут в его кабинете зазвонил телефон, Сорокин отправился к телефонному аппарату.

Остапчук налил чаю, отрезал ломоть хлеба, круто посолил, почистил чеснок и собрался уже перекусить, как командование явилось обратно.