Раз и навсегда - Макнот Джудит - Страница 35

• Предыдущая
• 35/94
• Следующая

– Джейсон, если я получу и ожерелье из этого гарнитура, я прощу тебе что угодно!

Джейсон, собиравшийся было уверить ее, что не намерен жениться на Виктории, откинул назад голову и расхохотался.

– Сибил, – ухмыльнулся он, покачивая головой, как если бы смеялся скорее над собой, чем над ней, – думаю, что это твое самое ценное свойство.

– О чем ты? – спросила она, забыв о браслете и вглядываясь в сардоническое выражение его лица.

– О твоей откровенной, бессовестной алчности, – сказал он без тени злости. – Все женщины алчны, но ты хотя бы честно и открыто признаешься в этом. А теперь подойди сюда и покажи мне, как ты довольна своей новой безделушкой.

Сибил послушно прильнула к нему, но и когда он целовал ее, в ее глазах сохранялось выражение тревоги.

– Ты не очень-то высокого мнения о женщинах, Джейсон? В душе ведь ты презираешь не только меня – а всех нас, верно?

– Я полагаю, – уклончиво пробормотал он, развязывая шелковые ленты у нее на груди, – что женщины особенно хороши в постели.

– А когда они не в постели? Каковы тогда? Он проигнорировал вопрос и снял с нее пеньюар, привычно поглаживая соски ее грудей. Яростно впившись в ее губы, он поднял Сибил на руки и понес в постель. Сибил совершенно забыла о том, что он так и не ответил на ее вопрос.

Виктория сидела на софе в своей спальне, окруженная штабелями недавно присланных от мадам Дюмосс коробок с новыми нарядами: поразительно разнообразной коллекцией повседневной одежды, одежды для верховой езды, бальных платьев, шляпок, шалей, длинных французских перчаток до локтя и туфелек, которые заполняли все свободное пространство в комнате.

– Миледи! – взволнованно ахнула Рут, разворачивая царственно голубой шелковый плащ с широким капюшоном, отороченный мехом горностая. – Видели ли вы что-нибудь более прекрасное?

Виктория оторвалась от письма Дороти, которое увлеченно читала.

– Прелестно, – без воодушевления согласилась она. – Сколько, выходит, всего плащей?

– Одиннадцать, – ответила Рут, поглаживая мягкий белый мех. – Хотя нет, двенадцать. Я забыла о желтом бархатном с соболиной опушкой. Или тринадцать? Сейчас, минутку – четыре бархатных, пять шелковых, два с меховой подкладкой и три шерстяных. Всего – четырнадцать!

– Трудно поверить, что я еще недавно прекрасно обходилась всего двумя, – усмехнувшись, вздохнула Виктория. – А когда я вернусь на родину, мне вполне хватит трех-четырех. Напрасно лорд Филдинг бросает на ветер такие деньги, покупая одежду, которую я буду носить всего каких-нибудь несколько недель. В Портидже, штат Нью-Йорк, женщины не носят таких пышных нарядов, – отметила она, возвращаясь к письму от Дороти.

– Когда вернетесь на родину? – тревожно переспросила Рут. – О чем вы говорите? Простите, миледи, что я задаю вам такой вопрос.

Виктория уже не слушала: она вновь перечитывала письмо, полученное утром.

"Дражайшая Тори!

Получила твое письмо и с волнением узнала, что ты едешь в Лондон, где надеялась сразу же повидать тебя. Я сказала бабушке, что собираюсь это сделать, но вместо того, чтобы остаться в Лондоне, мы уже на следующий день уехали в загородный дом бабушки, расположенный примерно в часе езды от места, именуемого Уэйкфилд-Парк. Теперь получилось, что я – за городом, а ты – в городе. Тори, у меня складывается впечатление, что бабушка не хочет, чтобы мы встречались, и это меня очень печалит и злит. Нам следует найти способ для встреч, но тут я полагаюсь на тебя, потому что ты гораздо лучше умеешь придумывать подобные вещи.

Возможно, намерения бабушки – просто мои фантазии, я ни в чем не уверена. Она сурова, но со мной обращается не жестоко. Она желает, чтобы я сделала, как она говорит, «блестящую партию», и с этой целью держит на примете джентльмена по фамилии Уинстон. У меня дюжина великолепных новых платьев разного цвета, хотя я не могу появиться в них до тех пор, пока не сделаю первого официального выхода в свет, что мне представляется весьма странной традицией. И потом, бабушка говорит, что я не могу выйти в свет до тех пор, пока ты не будешь обручена с кем-нибудь, – это еще одна традиция. Насколько все было проще на родине, согласна?

Я тысячу раз объясняла бабушке, что ты, по существу, помолвлена с Эндрю Бэйнбриджем и что я желаю всерьез заняться музыкой, но она как будто не слышит.

Она никогда не упоминает твоего имени, но я-то постоянно напоминаю ей о тебе, потому что полна решимости растопить ее сердце и добиться того, чтобы она предложила тебе жить с нами. Она не запрещает мне говорить о тебе, просто при этом отмалчивается и делает вид, что тебя не существует. Она слушает меня с таким выражением лица, которое можно лучше всего охарактеризовать как отсутствующее, и при этом ничего не говорит.

Фактически я уже до смерти наскучила ей разговорами о своей дорогой сестричке, хотя делаю это аккуратно, как и обещала тебе. Поначалу я просто упоминала твое имя, вставляя его, когда только возможно, в разговор. Например, когда бабушка заметила, что у меня прелестное лицо, я сказала ей, что ты гораздо красивее; когда она отметила мое умение хорошо играть на пианино, я ей сказала, что ты талантливее; когда она оценила мои манеры как приемлемые, я ответила, что твои особенно хороши.

Когда все это не помогло ей понять, как мы близки и как мне тебя не хватает, мне пришлось прибегнуть к более решительным шагам, поэтому я принесла в гостиную твой портрет, который обожаю, и поставила его там на каминную полку. Бабушка промолчала, но на следующий день она послала меня осмотреть Лондон, а когда я возвратилась, портрет снова оказался в моей комнате.

Через несколько дней она ожидала визита гостей, поэтому я проникла в ее любимый домашний салон и устроила там отменную выставку твоих этюдов с изображением окрестностей Портиджа – тех, которые ты дала мне в память о родине. Когда женщины увидели их, то в один голос стали прославлять твой талант, но бабушка опять промолчала. На следующий день она отправила меня в поездку по Йоркширу, а когда через два дня я вернулась, этюды оказались в стенном шкафу в моей комнате. Сегодня вечером она опять принимала гостей и попросила меня сыграть на пианино для ее друзей. Я поиграла, но при этом напевала песню, которую мы с тобой сочинили вместе в детские годы и назвали «Сестры навечно», – помнишь? Судя по отсутствующему выражению на лице бабушки, она очень рассердилась на меня. Когда ее друзья уехали, она сообщила, что приняла решение отправить меня на целую неделю в Девоншир.

Если я снова вызову ее недовольство, она, наверное, отошлет меня на целый месяц в Брюссель или куда-нибудь еще. И все-таки я буду упорствовать. Ну ладно, хватит об этом.

Как поразила тебя, должно быть, заметка в газете, в которой было объявлено о твоей помолвке с лордом Филдингом И как расстроится Эндрю, если узнает об этом. Однако, поскольку теперь это недоразумение разрешилось и не повлекло за собой никаких неприятных последствий, ты, должно быть, наслаждаешься новыми нарядами и уже пришла в себя после того случая, когда тебе не дали возможности соблюсти необходимый срок траура по маме и папе. А я ношу черные перчатки, что, по словам бабушки, принято в Англии при соблюдении траура, хотя некоторые носят полгода черное и следующие полгода – серое.

Бабушка не терпит пренебрежения к традициям, поэтому, даже если бы она поверила мне, что ты уже помолвлена с Эндрю, как это и есть на самом деле, мне все равно не позволили бы совершить первый выход в свет до следующей весны. Она говорит, что должен пройти ровно год после кончины близкого родственника, прежде чем дозволяется бывать на светских раутах, не считая нешумных неофициальных встреч. Меня это отнюдь не волнует, поскольку перспектива присутствия на балах и всего связанного с этим представляется мне страшноватой. Ты должна написать, действительно ли это так страшно.

• Предыдущая
• 35/94
• Следующая